Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

- Знаешь, мама, - сказала Ребекка, обхватив колени руками, - радость -  уже просто быть здесь, в этом мире, в такой  день,  как  сегодняшний,  иметь  возможность видеть, чувствовать, делать, быть  в  гармонии  с  ним,  с  этим  миром. Когда тебе было семнадцать, мама, разве не было  хорошо  просто  быть  живой? Ты ведь не забыла?

- Нет, не забыла, - сказала Орилия, - но я не была  такой  живой,  как  ты, никогда.

- Я часто думаю, - продолжила Ребекка,  подходя  к  окну  и  глядя  на  деревья, - я часто думаю, как было бы ужасно, если бы меня  совсем  не  было  здесь. Если бы была Ханна, а  потом  сразу  Джон,  Дженни  и  остальные,  но  никакой Ребекки - никогда никакой Ребекки! Быть живым - вот в чем радость. В  моем сердце должны быть страхи, но их нет. Что-то более сильное изгоняет их,  что-то похожее на ветер. Ах, мама, взгляни! Уилл едет к дому:  должно  быть,  есть письмо из кирпичного дома. 

Глава 30 Прощай, Солнечный Ручей! 

Уилл Мелвилл подъехал к окну и, бросив письмо на колени Ребекке,  пошел  в амбар по какому-то делу.

- Ну хорошо! Значит, сестре не стало хуже, - с  облегчением  вздохнула  Орилия, - иначе Джейн послала бы телеграмму. Посмотри, что она пишет.

Ребекка открыла конверт и в один миг прочитала всю короткую записку: 

Твоя тетя Миранда  скончалась  час  назад.  Приезжай  немедленно,  если  только твоя мать вне опасности. Я не начну приготовлений к  похоронам,  пока  ты не будешь здесь. Она умерла очень неожиданно и  без  всяких  мучений.  О,  Ребекка, я так хочу тебя видеть!

                                                                 Тетя Джейн. 

Сила привычки была слишком велика, и даже в  час  смерти  сестры  Джейн  помнила, что телеграмма стоит двадцать пять центов  и  что  Орилии  придется  платить полдоллара за доставку.

Ребекка разразилась слезами, восклицая:

- Бедная, бедная тетя Миранда!  Она  умерла,  не  найдя  успокоения  и  утешения в жизни, и я не смогла сказать ей  последнее  прости!  Бедная  тетя  Джейн! Как ей одиноко! Что мне делать,  мама?  Я  чувствую,  что  разрываюсь  между тобой и кирпичным домом.

- Ты должна поехать немедленно, -  сказала  Орилия,  приподнимаясь  на  подушках. - Даже если бы мне грозило умереть, пока тебя не  будет  здесь,  я  все равно сказала бы то же самое. Твои тетки сделали для тебя все -  больше,  чем я смогла бы сделать для тебя, - и теперь твоя очередь проявить любовь  и  выказать благодарность. Доктор говорит, что мое положение неопасно, и я сама  чувствую, что это так. Дженни справится как-нибудь одна,  если  Ханна  будет  заходить к нам раз в день.

- Но,  мама,  я  не  могу  поехать!  Кто  будет  поворачивать  тебя  в  постели? - воскликнула Ребекка. Она ходила  взад  и  вперед  по  комнате,  в  смятении ломая руки.

- Не имеет значения, перевернут ли меня, - заявила Орилия стоически. -  Если у женщины в моем возрасте и к тому же матери семейства не хватает  ума,  чтобы не свалиться со стога, она должна страдать. Иди, надень черное  платье  и собери саквояж. Я многое дала бы,  чтобы  самой  отправиться  на  похороны  сестры и доказать, что я забыла и простила ей все те жестокие слова, которые  она говорила мне, пока я была замужем. Ее поступки были лучше ее слов, и она  возместила тебе все то, в чем когда-либо согрешила против  меня  или  твоего  отца. Ах, Ребекка, - продолжила она дрожащим голосом, - я так  хорошо  помню  то время, когда мы с ней обе были девочками и она гордилась тем, что у  меня  вьются волосы. А однажды, когда мы были уже девушками, она дала  мне  надеть  свое лучшее голубое муслиновое платье. Это было в тот раз, когда  твой  отец  пригласил меня в первую пару большого  марша  на  рождественских  танцах.  А  потом я узнала, что она думала, будто он собирается пригласить ее.

И Орилия, не  выдержав,  горько  заплакала.  Воспоминания  смягчили  ее  сердце и принесли с собой слезы, которых не вызвало само известие  о  смерти  сестры.

На сборы оставался только час. Уилл Мелвилл должен был отвезти  Ребекку  на поезд в Темперанс и привезти домой из школы  Дженни.  Он  вызвался  также  нанять какую-нибудь женщину, которая могла  бы  ночевать  на  ферме  на  тот  случай, если миссис Рэндл ночью почувствует себя хуже.

Ребекка бегом спустилась вниз с холма, чтобы принести  последнее  ведро  воды из источника. Поднимая ведро из  хрустальных  глубин  и  вглядываясь  в  пламенеющую красоту осеннего  пейзажа,  она  заметила  группу  землемеров  с  инструментами.  Они  делали  замеры  и  прокладывали  свои  линии,   которые  пересекали Солнечный Ручей в ее любимом месте, где лежала Зеркальная Заводь,  ясная и безмятежная, с желтыми  листьями  на  поверхности  воды,  такими  же  яркими, как и искрящийся песок на дне.

Ребекка затаила дыхание. "Время пришло, - подумала она. - Я прощаюсь  с  Солнечным Ручьем, и золотые ворота, которые почти сомкнулись в тот последний  день в Уэйрхеме, теперь закроются навсегда. Прощайте, дорогой ручей,  холмы,  луга! Вы тоже увидите настоящую жизнь, поэтому будем надеяться и скажем друг  другу на прощание: 

                          Друг мой, надейся и жди,

                           Счастье твое впереди. 

Уилл Мелвилл тоже видел землемеров и слышал утром на почте в Темперансе  о сумме, которую миссис Рэндл предположительно  получит  от  железнодорожной  компании. Он был в отличном настроении  по  случаю  собственных  значительно  улучшившихся перспектив, так как его ферма была расположена  таким  образом,  что ее стоимость благодаря новой железной дороге возрастала.  У  него  также  было легче на душе оттого, что семья его жены не будет  больше  пребывать  в  страшной нищете у самого его, так сказать, порога. Да  и  Джона  можно  было  теперь поторопить и поставить во главе семьи на несколько  лет  раньше,  чем  ожидалось, так что мужу Ханны приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не  засвистеть от радости, пока он вез Ребекку на станцию в Темперанс. Он не мог  понять печали на ее лице, молчания и слез, время от  времени  катившихся  по  щекам. Ханна всегда отзывалась о своей тете Миранде как о  сварливой  скупой  старухе, которая не  станет  потерей  для  мира,  когда  бы  ни  решила  его  покинуть.

- Не унывай, Бекки! - сказал он, когда оставлял ее на станции. - Когда  вернешься, твоя мать уже будет сидеть.  А  потом  всей  семьей  переедете  в  какой-нибудь хорошенький домик, туда, где ты найдешь работу. Дела больше  не  будут так плохи, как в прошедшем году. Мы с Ханной так думаем. - И он уехал,  чтобы сообщить новости жене.

Адам Ладд находился в здании станции и сразу же подошел к Ребекке,  как  только она появилась в дверях, совсем не похожая на обычно  живую  и  полную  бодрости Ребекку.

- Принцесса печальна в это утро, - сказал  он,  взяв  ее  за  руку.  -  Аладдин должен потереть свою волшебную лампу, тогда появится  джинн  и  вмиг  осушит эти слезы.

Он говорил весело, думая, что ее огорчения связаны с тем,  как  обстоят  дела на Солнечном Ручье, и был уверен, что может быстро вернуть на  ее  лицо  улыбку, сообщив о продаже фермы и о той значительной сумме, которую  получит  ее мать. Он собирался также сказать, что,  хотя  ей  придется  покинуть  дом  детства, не стоит грустить, так как это слишком глухое и  уединенное  место,  совсем не подходящее для нее или ее одинокой матери с тремя младшими детьми.  Ему казалось, он  слышит  ее  слова  так  же  отчетливо,  как  если  бы  они  прозвучали вчера: "Ничто не заменит человеку фермы, где он жил  в  детстве".  Ему казалось, он видит забавную маленькую  фигурку,  сидящую  на  крыльце  в  Северном Риверборо, а  затем  исчезающую  в  кусте  сирени  после  получения  памятного заказа на триста кусков "Пунцового" и "Белоснежного".

Но из нескольких слов он быстро понял, что горе ее иного рода. К глазам  ее все время подступали слезы, она была такой рассеянной,  такой  печальной,  что он мог  только  выразить  ей  свое  сочувствие  и  попросить  позволения  посетить в ближайшее время кирпичный дом, чтобы  самому  увидеть,  как  идут  дела.

Посадив девушку в  поезд  и  попрощавшись,  мистер  Ладд  подумал,  что  Ребекка, печальная и серьезная в своем горе, была красивее,  чем  когда-либо  прежде, - в высшей степени прекрасной  и  женственной.  Но  во  время  этого  недолгого разговора ее глаза оставались все теми же глазами  ребенка,  в  их  сияющих глубинах не было знания мира и людей, никаких страстей. Адам свернул  от маленькой сельской станции к ближайшему лесу  -  прогуляться  в  ожидании  своего поезда. Время от времени он присаживался под каким-нибудь  деревом  -  подумать, помечтать, взглянуть вверх на великолепие листвы. У  него  было  с  собой купленное для Ребекки новое издание сказок "Тысяча и одна  ночь",  эта  новая книжка должна была заменить потрепанную  старую  -  источник  стольких  радостей в дни ее детства, но, встретив Ребекку в такой неудачный момент, он  по  рассеянности  унес  книгу  с  собой.  Сидя  под  деревом,  Адам   лениво  переворачивал страницы, пока не дошел до истории о волшебной лампе Аладдина,  и неожиданно, несмотря на то что ему было уже тридцать четыре  года,  старая  сказка очаровала его так же, как в те  дни  детства,  когда  была  прочитана  впервые.  Были  там  некоторые  абзацы,  что  особенно  привлекли  взгляд  и  приковали внимание, - абзацы эти  хотелось  читать  и  перечитывать,  в  них  открылись новые, неизвестные прежде прелесть и значение.  Это  были  странно  звучавшие теперь отрывки, рассказывавшие о том, как изменилась жизнь некогда  бедного Аладдина, ставшего обладателем  чудесных  сокровищ,  и  другие,  где  описывались красота и обаяние дочери султана, принцессы Бадр-аль-Будур.