Посол эмира - Клыч Мамедович Кулиев

— А если благородство напарывается на грубую силу? Что делать в таком случае?

Неру не отозвался.

— Мы знаем, — продолжил Низамуддин, — в каких сложных условиях развивался новый строй в России. В борьбе с Советской властью ее внешние и внутренние враги не гнушаются никакими средствами, они докатились до того, что организовали покушение на Ленина! Как после этого не прибегнуть к насилию? Отвечать благородными формами борьбы на грубую, жестокую расправу с революцией и с ее великими деятелями, — нет, таким непротивлением злу ничего не добьешься, а лишь погубишь то, что добыто в кровавых боях.

Наступило тягостное молчание. Мы ждали, что же ответит Неру, — ведь это он первый противопоставил насилию благородство. Что же ответит он на слова Низамуддина? Но Неру не спешил. Быть может, почувствовав свое поражение в этом споре?..

— Мы с вами, — наконец начал он, — оцениваем положение в России, так сказать, со своей колокольни, основываемся на собственном национальном опыте, и само уже это не может не дать несколько искаженной картины. Но если даже в историческом развитии России и будут какие-то издержки, все равно она являет собою для всего человечества образец борьбы с несчастьями, унижениями, рабством, и покорностью.

Я вспоминал нашу первую встречу десять лет назад. Джавахарлал был молод, энергичен, быстр в движениях… А сейчас? В его волосах отчетливо пробивалась седина, в спокойных, проницательных глазах отражалась многолетняя, давняя усталость, казалось, что даже плечи его стали более узкими и хрупкими. Он прошел сырые темные тюремные камеры, он жил в обстановке постоянного преследования, перенес столько лишений! Как было не поседеть волосам, не потускнеть взору?.. Да, он вознесся на головокружительную высоту, своим умом, своей твердой волей завоевал любовь и уважение миллионов людей. Но, всматриваясь в него сейчас, нельзя было не заметить, что, в общем, Неру остался все тем же: простым, вежливым, внимательным к чужому мнению.

— Помню, — говорил он, — как мы с отцом прибыли в Москву на Октябрьские праздники. На большой площади в самом центре города, — она называется Красной площадью, — перед Мавзолеем Ленина состоялся парад. Еще задолго до его начала улицы были забиты народом, гремела музыка, люди пели, танцевали, это был поистине народный праздник, народное торжество… — В глазах Неру вспыхнули давние, молодые, яркие искорки; сквозь смуглую кожу пробился легкий румянец. — Мы стояли на трибуне для гостей, там было очень много разных людей, приехавших изо всех уголков мира. Знакомясь между собою, переговариваясь, все ожидали начала парада. Какой-то француз, оказавшийся с нами рядом, указав на группу людей, оживленно беседующих чуть справа от нас, спросил:

— Не знаете, откуда они приехали?

Нет, мы не знали. Я и сам с любопытством поглядывал на них. Одеты все они были одинаково — халаты из красного шелка, на головах кудрявые белые папахи, на ногах — черные сапоги. За широкими шелковыми кушаками, которые стягивали халаты в талии, торчали какие-то ножи с белыми рукоятками. Особенно выделялся в этой группе один парень — высокий, широкоплечий, с красивым, гладко выбритым лицом оливкового цвета и черными как уголь усами, грозно топорщащимися над круто очерченным ртом.

Переводчик сказал, что это туркмены, и тут же познакомил нас.

Я разговорился с молодым усачом. Его звали Сердар, он сразу и охотно сообщил мне, что является руководителем крестьянской бедноты в Мары. Вскоре мы с Сердаром, сами того не заметив, оказались окружены другими гостями из Туркестана; появились узбеки, таджики, казахи, киргизы… Все были в своих национальных одеждах и говорили на своих языках.

Мне было особенно приятно узнать, что на этот праздник пригласили простых людей — рабочих, крестьян, ремесленников… Вчерашние обездоленные, вымирающие народы стали теперь строителями новой жизни. Для нас, приехавших издалека, и для других гостей, таких же как мы, это, пожалуй, было самым удивительным и красноречивым. Те же, кто был убежден, что колесо истории призваны вращать по собственному усмотрению лишь избранные, люди особых, благородных кровей, — те не могли и не желали постигнуть реальность, возникшую перед ними во всей своей неопровержимости.

И Неру грустно улыбнулся, словно сочувствуя этим господам, не умеющим видеть очевидное.

— Некоторые склонны видеть в Ленине пророка, — продолжал он, — но я далек от этой мысли. Народ веками ожидал чуда, которое явится с неба и избавит мир от бессмысленных страданий и бедствий. А чудо это оказалось вполне земным и разбило миф о милосердии, какое могут ниспослать несчастным лишь небеса. И величие Ленина как раз в том и состоит, что он нашел истинное имя этому чуду: н а р о д! Не какая-то там сверхъестественная божественная сила правит миром, а простой человек и судьба его — в его же собственных руках. Вот что доказал Ленин! Так можно ли не преклоняться перед таким гигантом?!

Кахан сидел не поднимая головы и не ввязываясь в разговор. Юсуп слушал Неру, попыхивая папиросой и одобрительно кивая головой, Низамуддин же глядел на Джавахарлала с нескрываемой гордостью. Дослушав его, он напомнил слова Ньютона: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов».

Глава третья

ВНЕЗАПНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

Я перестал удивляться неожиданностям. После перехода границы самые непредвиденные события подстерегали меня на каждом шагу, и каждый день приносил что-то новое.

Однако сегодняшняя новость… Нет, ее просто немыслимо было постигнуть!

Распрощавшись с Низамуддином, мы испытали немало тяжелого, пока не достигли наконец Независимой полосы. По мере приближения к границе запах пороха ощущался все отчетливее. Всюду стояли войска, военные посты. Овладев важнейшими узловыми пунктами, англичане придирчиво проверяли путников, и мы едва не оказались в их лапах. Лишь адвокатский сан Юсупа, а еще больше, признаться, его ловкость отвели от нас беду.

Пространствовав около недели, мы добрались до одного села, соседствующего с Вана. Юсуп тут же отправился разыскивать Чаудхури. На другой день он явился в сопровождении моего кабульского коллеги Абдусамеда. Я был удивлен. Но совсем уже невообразимое недоумение вызвала у меня принесенная ими весть: Абдусамед сообщил, что получен приказ самого его величества эмира о моем возвращении в Кабул, и по ту сторону границы, близ села Яхья-хана, меня дожидается машина.

Особенно встревожило меня то, что капитан не знал, чем вызван этот срочный вызов. Сколько я ни пытался выспросить у него хоть что-то, он отвечал скупо и однообразно:

— Мне известно лишь то, что дня через три-четыре, не позже, ты должен выехать, а я продолжу твою работу. Семья твоя в порядке, я специально был у них до отъезда, однако не сказал, что мы должны