Герман Геринг — маршал рейха - Генрих Гротов

Вполне можно предположить, что разоблачительные материалы на самом деле были обнаружены полицейскими и штурмовиками Геринга в Доме Карла Либкнехта, потому что большинство политических партий и объединений в Германии того времени не только держали собственные частные армии, но и имели планы их использования в случае чрезвычайных обстоятельств. В этом смысле коммунисты ничем не отличались от социалистов или нацистов. Сомнительным представляется то, что документы «доказывали», что коммунисты были на пороге восстания. Они понимали, что ситуация в Германии быстро переходит к состоянию «мы или они» и скоро им придется бороться за свое существование, но на тот момент, в преддверии выборов 5 марта, им было необходимо в целях пропаганды производить хорошее, благообразное впечатление.

Почти наверняка Геринг не считал ситуацию такой угрожающей, как это представил. Иначе он немедленно начал бы кампанию превентивных арестов, дал бы указание Рему привести его штурмовиков в состояние боевой готовности и быстро расставил у всех важных зданий Берлина охрану. Ничего этого он не сделал. Потом он говорил, что скрыл подробности красного заговора от широкой публики, чтобы после победы нацистов на выборах — а теперь они были в ней уверены — использовать их в качестве оправдывающих обстоятельств для действий, направленных против коммунистов, планируемых нацистскими лидерами.

Поэтому он явно не верил, что в Берлине в любой момент может разразиться красный бунт и рекой политься кровь. Согласно заявлению прусского правительства, сигналом к «кровавому восстанию» и «гражданской войне» должен был стать «поджог рейхстага».

Почему тогда его здание немедленно не оцепили и не охраняли день и ночь? Вечером 27 февраля, за шесть дней до выборов, внутри рейхстага находились только один ночной вахтер, почтальон и истопник и один полицейский на посту снаружи. В этот вечер рейхстаг действительно кто-то поджег и он сгорел.

Министр авиации

Одной из привилегий председателя рейхстага было право занимать отведенный в его распоряжение дворец, примыкавший к зданию собраний, где, как предполагалось, он будет жить. Но Герингу не нравилась его мрачная атмосфера и тяжеловесная мебель, и он пользовался им только для официальных приемов и пресс-конференций. Он предпочитал свою квартиру на Кайзердамм, которая, как отметила Эмма, когда увидела ее первый раз, «была обставлена со вкусом, в стиле, который отражал его личность, хотя, пожалуй, превосходил его финансовые возможности».

Как у руководителя прусской полиции, у Геринга имелся кабинет в министерстве внутренних дел Пруссии на Унтер-ден-Линден, но обычно он предпочитал работать в своем кабинете в здании рейхстага. Он украсил его фамильными картинами, хорошей мебелью и парой дорогих гобеленов, которые остались от отца и ему очень нравились.

Домашнее хозяйство на Кайзердамм у него по-прежнему вела Силли, которая теперь научилась готовить, и была еще кухарка, и вечеринки у Геринга пользовались популярностью в Берлине из-за вкусной еды и вина, а также из-за царившего на них веселья.

Некая баронесса Гольдорф, входившая в круг его друзей, заметила ему (что никогда не пришло бы в голову Эмме Зоннеман), что человек его ранга не должен обходиться без слуги, и вызвалась подыскать для него кого-нибудь. Разговор происходил на официальном приеме, и случилось так, что его услышал бригаденфюрер СА Карл Эрнст, который командовал берлинскими штурмовиками, присоединенными для помощи к полиции, и потому тоже был именован полицай-президентом.

Карл Эрнст принадлежал к числу тех немногих людей, к которым Геринг испытывал отвращение и которых ненавидел и боялся, что, в данном случае, демонстрирует его разборчивость в людях. Эрнст был не просто гомосексуалистом, которых Геринг был готов по крайней мере терпеть, он был извращенцем особенно порочным, настоящим садистом и любителем оргий, его привлекали маленькие мальчики и тем больше, чем сильнее они сопротивлялись. Он поощрял своих людей к избиению и пыткам арестованных, особенно политических противников. Эрнст крикливо критиковал политику верхушки партии, ратовавшей за приход к власти через избирательные урны, громко заявляя, что хорошие красные и хорошие евреи — только мертвые.

Эрнст настоял на том, чтобы министра сопровождали телохранители, которые, как скоро стало казаться Герингу, старались больше шпионить за его действиями, чем защищать его жизнь. Это были бандитского типа штурмовики, и Геринг несколько раз жаловался Эрнсту на их поведение, особенно на то, что они избивают всякого, кто оказывается на пути у него или Эммы, когда они выходят вместе на люди. В ответ на его протест Эрнст указал, что раз «гнедиге фрау» не замужем за министром, люди могут не понимать, насколько она важна для него, и им следует показывать, что ее движению нельзя препятствовать.

Ему приходилось терпеть такое граничащее с наглостью поведение, потому как если он хотел использовать штурмовиков, — а он безусловно в них нуждался, — ему следовало держать при себе Карла Эрнста, который был близким другом — в разном смысле — Эрнста Рема, предводителя штурмовиков. Но когда тот предложил ему взять в качестве слуги одного из своих телохранителей, Геринг, представив одного из этих бандюг-извращенцев в своем доме, в своей гардеробной, в своей спальне, не выдержал и резко оборвал «коричневого» полицай-президента. Сразу после этого он сообщил баронессе Гольдорф, что принимает ее предложение.

Баронесса поместила небольшое объявление в «Кройццайтунг», наиболее популярную среди бывших военнослужащих газету, и из явившихся претендентов выбрала бывшего военного моряка по имени Роберт Кропп как наиболее подходящего и отправила его на Кайзердамм показаться Герингу. Ему пришлось прождать несколько часов, но когда он наконец предстал перед Герингом, то увидел, что его рекомендательные письма и послужной список лежат у того на столе.

— Похоже, ты добросовестный человек, — сказал Геринг. — Какое жалованье ты просишь?

Кропп, который служил у нескольких преуспевающих рурских промышленников, запросил, в соответствии с существующими расценками, сто сорок марок в месяц.

— Я дам тебе восемьдесят для начала, и если буду тобой доволен, прибавлю, — сказал Геринг. — Если нет — выброшу!

Через три месяца он удвоил Кроппу жалованье и объявил, что в случае своего недовольства может его уменьшить. Так заложились отношения между этим слугой и его хозяином, которым суждено было продлиться почти до самой смерти Геринга.

Вечером 27 февраля 1933 года Роберт Кропп заваривал себе мятный чай на кухне квартиры на Кайзердамм, когда зазвонил телефон. На проводе был Пауль Адерман, ночной вахтер рейхстага, который в сильном возбуждении прокричал: