Цена Рассвета - Татьяна Апраксина

Ласки оказалось достаточно, чтобы Фархад чувствовал себя счастливым, любимым и несколько утомленным невероятным количеством нежности. Миоко будила его сотней поцелуев, ласково тормоша, и Фархад поклялся себе, что скорее небо упадет на землю, чем жена начнет ночевать на женской половине дома. Убеждение в том, что утро добрым становится к обеду, развеялось как дым. Семейная жизнь оказалась источником бесконечного счастья. Если он работал, его никто не беспокоил, если звал жену, чтобы она выпила с ним чаю, она приходила немедленно. Всегда свежая, нарядно одетая и изящная, с мягкой улыбкой и веселыми огоньками в глазах. Достойная жена.

Елена Наби очень быстро поняла, что сын не ошибся в выборе. Маленькая Миоко за пару месяцев стала ей ближе, чем приемная дочь. Безупречно вежливая, но искренняя, послушная во всем, что касалось порядка в доме, но бесконечно упрямая, если речь заходила о благе мужа. Один раз они не на шутку поссорились. Накануне Фархад работал за полночь, устал и попросил не будить его утром. Сайто Рока явился, как всегда, без спроса, и Елена решила, что сына нужно разбудить — гость в доме не шутка, особенно если это близкий родственник.

Миоко без лишних споров встала на пороге спальни и тихим твердым голосом заявила, что сначала ее придется убить. Елена в сердцах отвесила невестке подзатыльник, но бороться со строптивой девицей сочла ниже своего достоинства. Вечером она не без обиды рассказала об этом сыну, но тот только посмеялся.

— Мама, если бы я спросонок прибил Рока, было бы куда хуже. Если жена не будет спасать меня от этого клоуна, то кто же?

Елена обдумала ситуацию и помирилась с Миоко, заодно пересмотрев свои взгляды на визиты некоторых родственников без приглашения и в неурочный час. Девочку она потихоньку начала уважать. Преданная, искренне любящая жена, почитающая волю мужа превыше всего на свете — чего еще желать матери? Тем более, что невестка хороша собой, умна и никогда не злословит в адрес свекрови.

Подозрения насчет трудностей с деторождением тоже оказались излишними. Через десять месяцев после свадьбы Миоко родила двойню, мальчиков. Выжили оба ребенка. В семье Сайто такое иногда случалось. Еще до того Елена смотрела на будущую мать, резвой ящерицей бегавшую по лестницам, и хваталась за сердце. Женщины Синрин вынашивали и рожали детей тяжело. Свекровь вспоминала, как намучилась с Фархадом, и не понимала, что за чудо происходит у нее на глазах. Тоненькая полупрозрачная девочка до последнего момента делала всю обычную работу, на строгие просьбы присесть и отдохнуть отмахивалась, ела с аппетитом. Роды только прибавили ей сил и здоровья.

— Раз Миоко — в детской, два Миоко — на кухне, три Миоко — в твоем кабинете… Три Миоко в одном доме. Сынок, ты уверен, что женился не на тройняшках? — улыбалась Елена.

Фархад получил свой долгожданный диплом полноправного члена Всепланетной коллегии психиатрии и невропатологии и открыл частную практику. В родной каверне Асахи он оказался единственным практикующим психологом с дипломом коллегии, а потому от клиентов отбоя не было. Практика приносила хороший доход. Отцовские запатентованные открытия пока что давали больше, но доктор Наби знал: это временно. При помощи родственников Сайто он выгодно размещал большую часть доходов, жертвовал храмам и благотворительным заведениям, баловал жену и мать.

Доктору Наби казалось, что в руках у него полная до краев чаша воды, и нужно идти смело, но осторожно, чтобы не расплескать ни капли.

7

— Какого дьявола ты выбросил мои рисунки?!

— Рисунки? Не помню никаких рисунков, вот макулатуры пачки две выбросил, было дело. А что? У тебя там на обороте важные телефоны были записаны? Прости, могу пойти порыться в мусорке…

Аларья рухнула в кресло и уставилась на Глора. Пять полноформатных картонов для участия в городской выставке отправились в мусорный бак. У нее не осталось сил ни на приличные слова, ни на брань. Просто подкосились ноги, а все мысли из головы вымело начисто.

— Ты спятил? — выговорила она чуть позже, выпив заботливо поднесенную стопку водки.

— Ты всерьез хотела выставляться с этой чушью?

— Глор, я тебя ненавижу… ты понимаешь, что сделал?

— Спас тебя от позора, — гордо ответил собеседник. — С тебя причитается.

— Идиот! Какой же ты идиот… я полгода ждала этой выставки! Я три месяца выгуливала по всем кафе организаторов! Я…

— Ты очень хотела вписаться в ряды столичных маляров-халтурщиков, да? — вкрадчиво поинтересовался Глор.

— Я хотела участвовать в выставке.

— С дрянью, нарисованной под модные тенденции?

— Ну… может быть.

— У тебя есть еще трое суток и куча картона. Рисуй. Свое. Как ты умеешь, а не как модно в этом сезоне. Иначе опять порву.

— Да кто ты такой?!

— Ты уже забыла, как меня зовут?

Через три часа перемазанная в краске Аларья со стенаниями бродила по квартире. Руки привычно выводили одинаковые линии — тускло светящихся рыб, переплетенные водоросли, крупные причудливые ракушки. Стиль «старая пристань», писк моды восемьсот девяносто седьмого года. Давенант сидел в кресле, перекинув ноги через поручень, и ядовито комментировал каждый набросок.

— Ну и где в этих каракулях ты? Где автор? Таких рыбок я могу рисовать квадратными километрами. Делов-то… сходи на одну выставку и малюй.

— Можешь, да? Хватит болтать, покажи, как ты можешь! — Аларья всучила ему в руки мелок и за шиворот потянула к мольберту. — Давай-давай, критик.

— Да нет проблем, — потянулся Глор.

Женщина ушла на кухню и вернулась через полчаса. Давенант уже закончил рисовать и сидел с трубкой в кресле. Аларья осторожно подошла к мольберту и ойкнула. У края прибоя сидела, обхватив руками колени, девочка лет двенадцати. У ног ее лежала выброшенная волной рыба. В глазах ребенка и рыбы застыла одна и та же немая мольба, казалось, что обеим равно не хватает воздуха. Длинные волосы девочки переходили в водоросли на песке. Всего два цвета — серый и зеленый, резкие штрихи, но рисунок заставлял смотреть на себя вновь и вновь.

— Откуда? Ты же не видел моих детских снимков…

— Я так тебя представил. Похоже?

— Да…

Аларья уселась на полу рядом с мольбертом, запустила руки в волосы. Рисунок ударил ее гораздо сильнее, чем можно было показать. Скупая простота линий, никаких кокетливых размывов и переходов цветов. Все так просто — море, девочка, рыба. Художественная правда. То, о чем так любили разглагольствовать критики и чего не удавалось добиться никому из модных живописцев.