Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

люди, но он не чувствовал этих людей, и они для него были все равно, что мертвые. Единственное, что до сих пор мне непонятно – почему связь с любимой женой, Ириной, не удержала поэта от шага с табурета прямиком в убийственную петлю? Что думал Рыжий в тот момент, когда веревка крепко сжала его горло в объятьях, словно лучшая подруга? Говорят, в последние мгновения перед глазами мелькают самые значимые сцены из нашей жизни, и, если это так, что же видел Борис?

«Возможно, однажды я смогу задать ему этот вопрос?.. Не верится, но мало ли…»

Ничего особенно примечательного во Вторчермете, конечно же, не было. Обычный захудалый район. Любить его искренне мог только человек, проведший тут всю жизнь и умеющий заглядывать глубже, чем простые обыватели, видеть суть вещей и личностей, бродящих среди серых коробок домов и наполняющих их светом собственных душ.

«Приобретут всеевропейский лоск

слова трансазиатского поэта,

я позабуду сказочный Свердловск

и школьный двор в районе Вторчермета…»

– Знаете, как оканчивалась его предсмертная записка? – спросил Андрей с грустной улыбкой.

– «Я всех любил. Без дураков», – процитировал я.

Этот момент до того врезался мне в память, что, разбуди меня ночью и задай тот же вопрос, отвечу на него, не задумываясь.

– Ну, в тебе я и не сомневался, – усмехнулся Андрей. – Дал бы другим хотя бы шанс! Ладно… Ирина, вдова покойного поэта, не раз подчеркивала, что в Борисе не было никакого зла к окружавшим его людям. Он всех пытался понять и никогда не судил тех, кого не понял. Сейчас можно говорить, что ему не хватило ответной реакции, что он отдавал больше, чем получал, и потому выгорел морально, не дожив даже до тридцати… Но сам Борис, вероятно, никогда бы этого не признал.

«Не признал бы, это точно…»

Я часто думал, что мир стал бы чудесным местом, если б его населяли такие вот люди, как Рыжий – добрые, честные и, главное, умеющие принимать людей настоящими, не требовать от них чего-то непосильного. Но, к сожалению, чем дальше, тем больше убеждаешься, что все вокруг живут по принципу «человек человеку волк», и сам невольно скатываешься в подобное. Потом, возможно, одергиваешь себя, берешь в руки и так – до нового срыва…

– Конечно, Рыжий не был идеален, как и любой другой человек, – вещал Андрей. – Но в нем был тот неиссякаемый заряд романтизма, который может вызывать только восхищение. Его стихов не прочтешь в учебниках по литературе – они написаны не идеально, и это признавал и сам Борис. Но идеальное – оно ведь зачастую бездушно. В творчестве же Рыжего причудливым образом сочетались обреченность и надежда, что однажды мы научимся слышать и понимать друг друга. Таким был основной его посыл.

Мы ходили по скверам, где Борис с друзьями «Есенина читал, портвейн глушил и в домино играл», смотрели на деревья, которые в годы молодости Рыжего были еще малы, а сейчас казались громадными и мощными, словно им много веков. Удивительно, но, на мой взгляд приезжего «гастролера», в городе по-прежнему тленным серым цветом росло уныние – то же самое, о котором пел в своих стихах свердловский самородок. Возможно, оно просто неуловимо (для меня) и крайне заметно (для Бориса) поменяло оттенок? Этот вопрос, опять же, следовало задать самому поэту, однако я сомневался, что даже у него достало бы сил сформулировать сколь-либо понятный ответ. Скорее, все перемены в городской атмосфере ощущались на каком-то подсознательном уровне, и объяснить разницу словами даже такой одаренный лексически человек, как Рыжий, вряд ли бы смог.

Внезапно, когда мы миновали очередной двор и свернули к перекрестку, где начинался более современный район Екатеринбурга, до наших ушей донесся звук гармошки, а потом и чье-то пение – веселое, задорное и проникновенное, будто исполнитель каждую букву вырывал с кровью прямо из сердца:

На Урале я родился,

На Урале моя мать…

– А это еще кто? – спросил Иван.

– Кажется, я догадываюсь, – с загадочной улыбкой ответил Денис. – Но посмотрим…

Достигнув перекрестка, мы наконец увидели певца – седобородый мужчина лет пятидесяти, растягивал и сжимал ярко-зеленую гармошку, а вокруг него бурлила разношерстная толпа – кто танцевал, кто пел, кто переговаривался или смеялся.

– Это что, тот самый, Александр Бормотов? – спросил я, покосившись в сторону Дениса.

– Ага, похоже, что он, – кивнул режиссер. – Обещал интересно встретить, и вот вам, пожалуйста – уличный концерт под гармошку, вполне в его духе!..

– Это Бормотов, да, – усмехнулся Андрей. – Мы его тут тоже неплохо знаем. По образованию – электрик, по призванию – поэт-песенник и, как он сам любит себя называть, путешественник с обостренным чувством свободы.

– Да, именно так он по телефону и представился, – кивнул Амурский с улыбкой.

Встретиться с Бормотовым нам посоветовала подруга Дениса, которая брала у поэта-песенника интервью. Мы посмотрели видео и решили, что Александр и вправду – весьма колоритная личность. Денис попросил у подруги номер, мы позвонили Бормотову, и тот, выслушав наш рассказ про «Ралли Родина», охотно согласился пересечься в Екатеринбурге, куда собирался как раз в июне наведаться с концертом из небольшого уральского городка под названием Ревда.

И вот он, Бормотов – перед нами. Во всей красе.

В этот момент «путешественник с обостренным чувством свободы» зажмурился и громко взвыл, привлекая наше внимание – похоже, начался припев: задрав подбородок и зажмурившись, Александр орал про Урал, который так любил. Местные радостно хлопали, по достоинству оценив такую экспрессию.

– Во дает мужик, – заметил Денис. – Мощно исполняет!

Мы закивали: спорить с таким определением было невозможно. Энергетика от Бормотова исходила дичайшая – казалось, он заряжал своим пением не только ту группу людей, которая стояла перед ним, но и весь район.

– Пойдемте поближе? – предложил я.

Все согласились, и мы неторопливо устремились к толпе.

Александр закончил припев, открыл глаза и увидел нас. Каким-то невероятным образом он, кажется, узнал нас и, расплывшись в улыбке, вскинул правую руку вверх.

– Еще одна песня – и пойду! – объявил Бормотов. – Пора!

И, краснея лицом и разрывая меха гармошки, он с прежней энергией исполнил еще одну песню – про солнце, которое питает его самого, его родных и всю планету Земля.

Солнцем опьянен я,

Кровь кипит ключом,

Песню напеваю,

С птичкой и ручьем…

Меха сложились, музыка смолкла, и публика взорвалась овацией. Бормотов стоял, тяжело дыша, и невидящим взором глядел перед собой. Несмотря на специфический антураж в виде обычного екатеринбургского дворика и не менее специфический инструмент, Александр сейчас очень походил на настоящую рок-звезду, отыгравшую двухчасовой концерт перед огромным стадионом.

Публика расходилась медленно, с уважением поглядывая на Бормотова – может, решится все-таки сыграть что-то на бис? – но он уже опустился на корточки и с деловитым видом укладывал гармошку в крохотный черный футляр.

– Александр? – окликнул его Денис, когда мы подошли.

Бормотов встрепенулся, оглянулся через