Странник и Шалопай - Сергей Минутин

Это была новая для него мысль. Он был сугубо городской житель. В любом городе он чувствовал себя как рыба в воде. Все городские лабиринты были ему известны до «слёз». Общение с городской элитой и городским дном сделали из Надеждина циника. В городе он чувствовал себя подводной лодкой среди многочисленного народа, который словно вода, окружал его. В глубине было хорошо. В глубине тебя никто не трогал, так как все считали, что ты уже утонул, что кислород тебе уже перекрыли. В глубине можно было обрести счастье. Оно давалось смирением, но гордыня постоянно пересиливала. Она отрывала тело от дна и тащила его наверх. Но стоило оторваться от дна и начать всплытие, как сразу начиналась другая жизнь, в которой были мины, железные сети, подводные тросы и узкие коридоры фарватеров.

На твою душу давило радио, телевидение, массовая культура, газеты, журналы и «умные», которые не тонули никогда и вечно плавали на поверхности.

На твоё тело давили налоги, квитанции, цены и опять «умные».

Но Надеждин был дитём своего времени, он не знал другой, отличной от городской, жизни. И если бы не друзья, не Аннушка, возможно, что никогда бы и не узнал.

А теперь он блуждал по лесу и с горечью понимал, что вновь попал под раздачу. Эта Аннушка — Красная Шапочка, со своей гитарой, просто так погулять вышла. А он, Надеждин, от её прогулки, теперь, как серый волк, бродит по лесу.

Ему стало жаль себя. В голову, почти полностью освобождённую от ночных мыслей лесным воздухом, лезли мысли утренние: «Уйти бы к чёрту на кулички и пожить так несколько лет до просветления и осознания смысла жизни».

В его голове, как в детском калейдоскопе, мелькали казённые сюжеты всей его жизни и, обрушиваясь в новые, лишали Надеждина всякой надежды на счастье.

В лесной глуши его мозг напоминал двухъядерный компьютер. Одно ядро — полушарие головного мозга думало над величием жизни, о достижении святости, о чистоте помыслов. Это полушарие влекло Надеждина всё дальше и дальше в лес. Другое полушарие головного мозга откровенно издевалось над затеей Надеждина и ныло, и звало его обратно к костру. Оно требовало водки, а начинавшие побаливать лоб и затылок, судя по всему, хотели того же.

Надеждин сопротивлялся. Он шёл без всякой дороги, перелазил через упавшие деревья, прыгал через небольшие овраги и ямы. О своих полушариях мозга он мыслил непонятно чем, но смотрел на их уговоры отстранённо. Одно полушарие ему напоминало пример Серафима Саровского, Святого Старца, очень почитаемого и любимого Надеждиным.

Другое полушарие являло пример современной жизни и постоянно разжигаемой истерии СМИ и какой–то МЧС по поводу уединявшихся в лес и пещеры людей. Оно звенело ему в ухо: «Где ты, дорогой мой, видел, чтобы твоих современников, уединившихся в леса, оставляли в покое. Хорошо, уйдёшь в лес, а кто будет налоги платить, кто будет место в строю занимать, телевизор смотреть. Тебя легче убить, чем отпустить, чтобы другим неповадно было. Тоже мне Серафимушка. Ему из года в год монахи на один и тот же камень еду носили, подвиг его поддерживали, а кто тебе принесёт. Тебе только носилки принесут санитары, после того, как милиционеры пристрелят».

Надеждин вспомнил, что действительно так и есть. Совсем недавно бравые милиционеры убили одного лесного жителя, не желавшего жить, как все, даже в пределах глухой деревни.

Надеждин соглашался, но другое полушарие спрашивало его: «А как ты тогда собираешься написать книгу, если хочешь продолжать жить среди чужих мыслей. Как ты можешь найти себя среди других, если эти другие давным–давно заблудились сами. Нет, Надеждин, среди чужого присутствия, которое опустошает тебя, ты ничего не напишешь».

Надеждин пытался делать свои выводы. Выводы были не утешительны. Так выходило, что между человеком и раком–отшельником, между человеком и премудрым пескарем уже невозможно было провести аналогию. Более того, Надеждин отчётливо увидел, что и «Лебедь, рак, да щука» доживают последние дни в своём спасительном разладе. Первичной становилась телега, а ей всё равно кого и куда тащить. Была бы команда.

Надеждин всё шёл и шёл. Он шёл вперёд, он решил заблудиться и остаться в лесу навсегда.

Вдруг он услышал недовольный женский голос, который истеричным эхом раздавался из кустов. Надеждин ещё не видел говорящую, но уже отчётливо различал слова. Женщина почти верещала: «Миша, когда я была девочкой, ты мне что обещал. Где?».

Надеждин прислушался, да и как ему было не прислушаться, если он уже почти принял монашеский подстриг в целях спасения человеческих душ. Возможно, что перед Надеждиным и была первая душа, которую надо было срочно спасать.

Надеждин догадался, что неведомый ему Миша, сорвав первоцвет и совершив телекинез, утратил к объекту обожания всякий интерес. Увы, но теперь уже мадам, видимо, стала ему бесконечно скучна.

Надеждин слушал и думал над тем, как легче спасать. Судя по телефонной перепалке, далёкий Миша «симофорил» с безопасного расстояния, что теперь перед ней открылись новые возможности, что утрата невинности расширила её горизонты во всю ширь и высь. Но юную женщину трудно было сбить с толку. Она твердила одно: «Где?».

Надеждин с грустью понял, что спасать никого не надо и что он всего лишь сделал круг вокруг палаточного лагеря. Природу не обманешь. Всё возвращается на круги своя.

Целомудрие увлекается пороком, но и порок родит целомудрие. Нет, думал Надеждин, круг не замыкается, он превращается в спираль, а значит, всё происходящее не напрасно.

Глава тридцать шестая

Надеждин и женщины

Надеждин вновь стоял у костра среди бардов, женщин, мужчин. Именно, вновь. Его не покидало чувство своего длительного и главное полного отсутствия в этом месте. Он видел всё и всех, как в первый раз. Чувство было таким, словно он не из леса вышел, а с Луны свалился.

Ох уж эти спирали жизни.

В детстве и юности Надеждин боготворил всех женщин. Он их ассоциировал с милой, доброй и мудрой мамой. Он легко шёл в женские руки, легко пускал слезу, уткнувшись в женские колени или грудь. Став юношей, он в присутствии женщин старался уступить им место, стоял, пока ему не предлагали сесть, и даже краснел. Он уступал им даже свою очередь в магазинах, билетных кассах, а увидев женщину в «интересном положении», готов был тащить за ней все её сумки.

Но этот юношеский пыл и любовь Надеждина, его мужское рвение никто из женщин не замечал. Его забота не трогала женские сердца. Видимо, о тех женщинах, которые попадались на пути Надеждина, так же осторожно и бережно, заботились другие мужчины. В лучшем случае женщины воспринимали Надеждина, как влюблённого юношу, который непременно хочет понравиться. Но как раз нравиться Надеждин вовсе не хотел. Ни девушки, ни зрелые дамы, ни даже старые девы не замечали, что истоки уважения женщин у Надеждина лежат значительно глубже их куцего понимания. Он боготворил женщин, как свою маму, как Марию Магдалину, как Матерь Божью. Он искренне считал женщин умнее мужчин, красивее, но слабее, поэтому нуждающихся в защите и долгих ухаживаниях.

В этой мысли юного Надеждина укрепляли Байрон и Пушкин. Два этих великих поэта тоже считали, что «приятно то, что отдаляет нас от цели. Улыбки, вздохи, встречи у фонтана». Читая их бессмертные произведения, Надеждин запоминал целые страницы их рукописей. Он осыпал комплиментами всех знакомых девушек, повторяя: «Всё в вас гармония, всё диво, всё выше мира и страстей…».

Девушкам нравилось, но втихаря, как многие годы спустя, понял Надеждин, они держали его за идиота. Большинство девушек считало себя целью, ждущей свей ракеты, и, пока Надеждин осыпал их комплиментами, все его друзья и приятели весьма успешно и без всяких комплиментов сбивали эти цели направо и налево.

Надеждин, наверное, так бы и остался девственником, готовым сразу встать на колени при виде женщины и покорно склонить перед ней голову, так и вёл бы монашествующий по духу образ жизни, если бы однажды не появилась цель. Такая цель, не попасть в которую было просто невозможно. И Надеждин снялся с якоря. Ему открылись другие грани творчества поэтов — бабников Байрона и Пушкина. Он стал циником. От хамства его удерживал только принцип, что Аве Мария — свято и мама — свято. А остальные — допрыгните сначала. Он стал скучающим повесой, абсолютно равнодушным к женским печалям и радостям, так как понял, что щит Родины дыряв насквозь, а ПВО страны давно в «жопе», поэтому защиты против ракет ни у кого нет.

Он быстро догнал своих друзей и приятелей по числу поражённых целей. Стал толстоват, лысоват, глуповат, ленив. Одним словом, смешался с общей массой, став похожим на болт в гайке.

С годами в голове осталась только одна поддерживающая его мужское достоинство и умаляющая женские прелести байроновская строка: «Вот … богиня средних лет, увы, уже её портрет ничем воображение поэта не пленяет». И если время свидания совпадало со временем дружеских посиделок за пивом, Надеждин всегда шёл пить пиво. Среди его друзей всё чаще звучала фраза: «В нашем возрасте отказ часто предпочтительнее согласия».