Готовность номер один - Лев Экономов

Где-то за стенкой, или этажом выше, играли на пианино, приятный женский голос пел:

Мне твердила мама:про самолеты навсегда забудь,Но я упряма, но я упряма.И вот летаю: и не страшно ничуть.

«Кажется, это дочка командира полка», — подумал Юрий и встал со стула. Он понял, что командир настороженно отнесся к придуманной им легенде, понял, что не нужно было все-таки сейчас приходить сюда и заводить этот разговор.

— Я оторвал вас от дела, — сказал Стахов.

Уваров молча проводил адъютанта эскадрильи до дверей.

Страница сорок вторая

Комсомольское собрание, на котором мы должны принять обязательства на весенне-летний период, еще не началось. Я сижу возле дверей с Семеном и читаю отчеркнутую им заметку в «Науке и жизни» о потенциальных источниках энергии и эре изобилия. Вдруг Скороход толкает меня в бок и кивает в сторону окна. Смотрю туда и вижу в трех шагах от себя Леру в окружении подруг и вольнонаемных девчат из ТЭЧ, которые тоже на комсомольском учете в полку. Они только что вошли в зал и тихонько совещались, куда лучше сесть. Или пройти вперед, где много свободных мест, или занять те, что усиленно предлагали ребята.

Надо прямо сказать: в своих подогнанных по фигуре кителях, в новеньких салатного цвета рубашках с галстуком, в темно-синих юбках и блестящих туфельках девчата выглядят просто мировецки. Хоть на бал отправляйся в этом наряде.

Лера стоит, облокотившись на подоконник, и смотрит перед собой. Кажется, ее не интересует, о чем говорят подружки. А они, чуть поломавшись, решают принять приглашение ребят, рассаживаются рядом. Лера поворачивает голову, и наши взгляды встречаются. Ее египетские глаза чуть расширены, но это продолжается одну секунду, потом они сужаются в щелочки. Как-то не по себе становится под взглядом ее темных глаз. Они проникают прямо в душу. И душа моя сжимается в комочек.

— Не робей, паря, — тихонько говорит Скороход и живо поднимается, предлагая Лере сесть рядом со мной. Она отводит взгляд и медленно идет в первые ряды. Точно и не видела нас, хотя мы убеждены, что видела. И это действует на меня хуже, чем если бы на ее лице были гнев и ненависть.

Лера садится чуть ли не в первом ряду, одна, как перст божий.

— Иди к ней, — шепчет Скороход. — Налаживай контакт. Извинись и так далее. Бабье сердце не камень — растает в два счета. Элементарно.

Иду. Наверное, на эшафот я шел бы с меньшей боязнью. Хочется повернуть назад, но уже поздно. На меня смотрят десятки любопытных глаз. Сажусь рядом с Лерой. Не шелохнулась, не посмотрела в мою сторону. Словно окаменела.

В волнении даже забываю поздороваться. Ловлю себя на том, что вытираю рукавом лоб. Наконец набираю в грудь побольше воздуха, как будто собираюсь пырнуть в ледяную воду, и говорю тихо, почти шепотом:

— Лера.

Я не знаю, что скажу вслед за этим, самым дорогим мне словом, которое повторял сотни, а может, тысячи раз. И мне не приходится искать дальнейшие слова. Лера поднимается со стула и, не взглянув на меня даже мельком, уходит. Меня как будто и не существует.

Я не думаю сейчас, что нашел далеко не подходящее место и время для объяснения, что она поставила меня перед сидевшими сзади ребятами в смешное положение, и не слышу в свой адрес, видимо, не лишенных юмора реплик. Мне все безразлично. В эту минуту я прихожу к горестному заключению, что на веки вечные простился с девушкой.

Начинается собрание, но я воспринимаю только обрывки слов из речи докладчика. Сижу как истукан. В голове какой-то сумбур… Подходит Скороход и толкает в бок. В зале почти никого — вышли на перерыв.

— Что ты ей такое брякнул? — спрашивает. — Почему ушла?

— Оставь, — прошу я, и Семен уходит. Он не лезет в душу, когда его не просят.

Как часто бывает: выступать в прениях первым никто не решается, хотя желающих высказаться у нас всегда много. Иные считают своим долгом выступать на каждом собрании, заранее записываются.

И вдруг слышу: председательствующий называет фамилию Леры. Она поднимается по ступенькам, словно по колыхающейся дощечке, на сцену и встает у трибуны.

— Мои подруги, — говорит она нервным трепетным голосом, — поручили мне доложить собранию о том, как учимся, как осваиваем солдатскую науку, поручили заверить командование, что мы оправдаем имя солдата нашей страны.

Ей хлопают. Только я, наверно, не аплодирую. Молчу, потупив глаза. Но я все равно ее вижу. И каждое ее слово врезается в память.

— Когда мы переехали в полк, — продолжает Лера, — то один из солдат спросил: «Что, на подмогу к нам?» Моя подруга ответила: «Приходится, раз не справляетесь». Это, конечно, в шутку было сказано, в ответ на его иронический вопрос. И еще она сказала: «Впрочем, кто кому будет помогать — еще неизвестно», Это уже всерьез.

По рядам прокатывается шумок.

— Сомневаетесь? — спрашивает Лера. — Так я скажу: до армии она работала бригадиром. Ее бригада первой завоевала звание бригады коммунистического труда. Ее лично наградили медалью «За трудовую доблесть».

Лера рассказывает, как девушки осваивают военные профессии, рассказывает просто, безыскусственно, может, поэтому ее так внимательно все слушают. Сама она теперь твердо решила стать планшетистом командного пункта.

Лера делится впечатлениями о работе на новом месте. Когда она впервые пришла на КП, то ее, как, впрочем, каждого, кто туда попадает, прежде всего поразило обилие техники. Кругом все гудело, и она не сразу разобралась что к чему. Потом начальник КП рассказал Лере, как работает аппаратура, с помощью которой наводятся наши самолеты на воздушные цели. Уже вскоре ей разрешили надеть наушники, которые соединены с центральной сетью оповещения. Она, конечно, ничего не поняла из этого набора слов, которые звучали без пауз — сплошным потоком, без начала и без конца. К тому же слова тонули в каком-то шуме и свисте — это были помехи.

И сейчас еще немало времени приходится тратить девушкам, чтобы «набить» ухо. Приходится порой по двенадцати часов не снимать наушников.

Нелегко научиться вести цели на планшете по данным, которые поступают из сети оповещения. А поэтому Герман Мотыль составляет для молодых планшетисток свои разработки и считывает их из другой комнаты по радио. Причем считывающий на первых порах говорит медленно, членораздельно. Его можно и переспросить. Потом темп передачи зашифрованных координат увеличивается.

— Через неделю я могла вести одну цель по общей сети оповещения, — продолжает Лера. — Даже самой не верилось. Через год я должна научиться водить по несколько целей одновременно. Кроме того, обязуюсь овладеть смежной профессией оператора третьего класса.

Подняв плечи, Лера стремительно сбегает со сцены, проходит на свое, место.

Зачин выступлениям сделан. Берут слово командиры экипажей, руководители групп обслуживания, техники самолетов, механики.

Постепенно я вроде бы прихожу в себя и, сам того не замечая, начинаю вникать в смысл слов выступающих. Летчик Мешков потерял пространственную ориентировку во время ответственного задания командования, что явилось серьезной предпосылкой к летному происшествию. По этой причине нашей эскадрилье снижен оценочный балл за учения. Доктор Саникидзе считает это следствием увлечения Мешкова культуризмом, который, по его мнению, противопоказан летчикам, так как увеличенная масса мышц требует для своей деятельности повышенного количества кислорода. А его в полете не всегда хватает. Кислородная недостаточность ведет к ухудшению самочувствия, внимания, скорости восприятия.

Моего командира комсомольцы критикуют за самовольное выключение двигателя в воздухе, за то, что он не признался в этом, пытался обмануть командира эскадрильи и, ко всему прочему, нагрубил доктору Саникидзе.

Страница сорок третья

Ну разве мог я предположить, что последний полет моего летчика привлечет внимание всех комсомольцев нашего полка, да и не только комсомольцев.

Не хотел бы я оказаться сейчас на месте старшего лейтенанта.

— Поведение комсомольца Стахова в воздухе, а потом в кабинете Саникидзе, — говорит майор Жеребов, — это результат раздутого самомнения. Стахов нарушил инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования самолета, обманул командование и весь коллектив и в довершение ко всему нагрубил доктору. Это очень плохо. Если бы даже врач был совершенно не прав, летчик и тогда не должен был грубить ему. Грубость — оружие слабых. Да, слабых! И, как знать, не является ли она тоже результатом раздутого честолюбия.

Слово просит старший лейтенант Мешков. Он, видно, немало переволновался, решив выступить. На верхней губе блестят бисеринки пота. Мешкову стыдно за то, что он заблудился в воздухе, потерял пространственную ориентировку, подвел весь полк. Обо всем этом он говорит сейчас собравшимся. Дает слово исправиться. А потом обращается к Стахову.