Готовность номер один - Лев Экономов

«Ребята сейчас собираются в клуб на лекцию о кибернетике, а я сижу здесь, и только одна живая душа — сторож музея — знает обо мне, — писал он. — Надо ли было обрекать себя на такие испытания? Что бы о них сказал Юрий Гагарин или кто-либо другой из космонавтов?»

Потом выпил горячего чаю со сливочными сухарями и ровно в одиннадцать лег спать. Выключил переноску. Но электрический фонарик на всякий случай положил под подушку. Непроглядная тьма навалилась на него со всех сторон — густая, осязаемая. Он просто чувствовал, как она давила.

Чтобы скорее заснуть, Юрий стал считать. Кажется, он досчитал до трехсот, когда где-то вдалеке послышался знакомый приятный голос. Он приподнялся на локте и стал вслушиваться в темноту.

— Стахов, где вы? — послышалось через минуту. — Откликнитесь…

Он не верил своим ушам. Это был голос… Юрия Гагарина.

— Здесь! — крикнул Стахов и вскочил на ноги. — Сейчас я вам посвечу.

Рука нащупала висевшую над головой переноску, и вот уже «отсек» залился электрическим светом. Послышались торопливые шаги, и через минуту к Стахову вошел улыбающийся космонавт номер один. Летчик впервые видел его не на фото, а живым, к тому же в двух шагах от себя.

— Ну, здравствуй, тезка! — сказал он душевным и звонким голосом и протянул руку.

— Здравствуйте, Юрий Алексеевич!

Он оказался невысокого роста, кряжист, круглолиц, с задорным чубчиком. В глазах горели веселые искорки. А рукопожатие было сильным и мужественным.

— Едва разыскал тебя, — продолжал Гагарин. — Значит, испытываешь себя?

— Испытываю.

— А зачем?

Стахов посмотрел на горевшие нестерпимым блеском золотые звезды и ордена на груди Гагарина, и ему стало стыдно признаться, что он хочет стать таким же. Дело, конечно, было не в том, чтобы знал его мир или не знал, но ему хотелось совершить подвиг, равный подвигу Гагарина. Он даже немного жалел, что инженеры поспешили с созданием космических чудо-кораблей и на его долю не выпало такого счастья, которое заслужил Гагарин. Да, именно заслужил. Для полета в космос, — рассказывал космонавт в своей книге, — искали людей с горячим сердцем, быстрым умом, крепкими нервами, несгибаемой волей, бодрых, жизнерадостных. Стахов помнил эти слова и знал, что всеми этими качествами Юрий Алексеевич обладал.

— Ну что же ты молчишь? — улыбнулся Гагарин, присел на топчан и положил руку на плечо молодого лейтенанта. — Хочешь стать космонавтом?

— Очень.

— Твое желание мне знакомо. Я тоже через это прошел.

Стахову хотелось сказать Гагарину, чтобы взял его в свой отряд космонавтов. Но не сказал. Ведь Гагарин мог спросить: «А ты обладаешь всеми качествами, которые нужны для полета в космос?»

— Я приветствую твое желание, — продолжал Гагарин. — И пришел сюда, чтобы предупредить тебя: одним неосторожным шагом ты можешь загубить свою прекрасную мечту. Торопишься? Боишься, что на твою долю ничего не останется, а поэтому хочешь подготовить себя для полетов в космос самостоятельно?

Когда мы находились в сурдокамере, за каждым нашим шагом следили врачи, каждый наш вдох и выдох, каждый удар сердца фиксировался приборами и изучался. Наша речь записывалась на магнитофон, наши движения снимались на кинопленку. А ты, Стахов, изолировал себя не только от внешнего мира, но и от тех специалистов, которые в это самое время с помощью регистраторов должны пристально следить за твоим организмом, за тем, как ты переносишь одиночество, тишину, как ты работаешь в этих «космических» условиях. Ну разве так поступают! Смешно и глупо!

Гагарин взял из стопки книг, что лежала на столе, брошюру Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Открыл и прочитал: «Проникни люди в солнечную систему, распоряжайся в ней, как хозяйка в доме: раскроются ли тогда тайны Вселенной? Нисколько! Как осмотр какого-нибудь камешка или раковины не раскроет еще тайны океана… Если бы даже человечество владело другим солнцем, исследовало весь Млечный Путь, эти миллиарды солнц, эти сотни миллиардов планет, то и тогда мы сказали бы то же».

Гагарин помолчал немного, давая Стахову время осмыслить слова ученого, а потом сказал:

— Мы знали, что в первый полет выберут одного из нас. Но так же хорошо знали и то, что и другим найдется работа, что другие сделают больше первого, продлят и разовьют то, что начнет первый. Кто-то сделает один виток вокруг Земли, кто-то несколько витков, кто-то полетит к Луне — и все они будут первыми…

— И другим найдется работа, — повторил Юрий, — и все они будут первыми…

Гагарин вдруг исчез, и Стахову стало казаться, что он уже летит в огромном космическом корабле. В иллюминаторы смотрит яркая Луна. Она приближается. Видны море Ясности и район, в котором прилунилась первая в мире советская ракета.

Неожиданно Стахов проснулся и широко открыл глаза. Он сразу же сообразил, что находится в подземелье. Рука нащупала под подушкой фонарик. Луч света озарил темную колею.

Нет, то, что он придумал, — глупо. Недостойно летчика. Нужно искать другой путь к цели… Стахову стало стыдно за свой мальчишеский поступок. Он поднялся с постели и начал собирать вещи.

Через полчаса он выбрался наружу. Была ночь. Приветливо мигали звезды. Стахов стоял и смотрел на далекие миры. Его мысленный взор охватывал невидимые глазу планеты с самыми удивительными формами жизни. Он как бы одновременно видел и начало, и расцвет, и конец жизни на Земле, где так остро пахло в тот ночной час зеленью и другими живыми запахами, где сонно перекликались потревоженные его шагами птицы.

С той поры прошло немало времени. Лейтенант Стахов стал старшим лейтенантом, вместе с товарищами оседлал новую технику многое понял, многому научился. Во всяком случае, не считал себя таким наивняком, чтобы воображать, будто монастырская келья — это сурдокамера или отсек космического корабля. И о своем пребывании там вспоминал с досадой, никому об этом не говорил. Зачем было давать повод для насмешек?

Теперь же после сегодняшнего разговора с командиром эскадрильи, а точнее, после того как его отстранили от полетов, он понял, что и на этот раз действовал не так, как подобает летчику, который намеревается стать космонавтом.

Мысли, теснившиеся в голове Стахова, приводили его в состояние растерянности. Он просто не знал, как ему поступить дальше.

Как ему хотелось в эту минуту, чтобы с ним рядом сейчас был друг, которому можно открыться во всем, который мог бы все понять, успокоить его. Но такого друга у Стахова не было. «Я вот умираю, потому что вообразил, будто можно жить одному!» — вдруг вспомнил Стахов слова старого капитана Нэмо. Как-то эти слова Юрию еще приводил Уваров.

В тот осенний день…

Он подумал о Белле. Мысли возвратили его к тому дню, когда они расстались. Это случилось в субботу. Они решили поехать за город и встретились на трамвайной остановке. На девушке была черная вязаная кофточка и широкая желтая юбка. На голове косынка такого же цвета, как и юбка. Стахова всегда удивляла простота и вместе с тем изысканность ее туалета. На нее часто оборачивались прохожие. Ему было приятно. Никто, конечно, не мог подумать, что она уже мама. И сыну шесть лет.

Трамвай шел по лесному массиву к реке. Была золотая осень. Они вышли на одной из-остановок и оказались в лесу. Стахов взял Беллу за руку, и они пошли по узкой заросшей тропинке. Она с детской веселостью болтала о всяких пустяках, а он в предчувствии чего-то необычного молчал, не замечая ни пронизанных солнцем верхушек деревьев, ни мягко шелестевших под ногами листьев, ни той особенной тишины, которая царит в лесу осенью, когда птицы покинули свои гнездовья и подались в теплые края. Сердце его гулко стучало в груди. Он все тянул и тянул Беллу вперед, пока она не сказала:

— Я устала.

В руках у нее был огромный букет из зеленых, желтых и красных листьев.

— Все-таки мало наши художники-декораторы учатся у природы. Какие изумительные и неожиданно смелые расцветки для тканей можно взять в осеннем лесу! Если я буду художником… — она замолчала.

Они остановились. Белла огляделась вокруг и опустилась на траву, расстелив парашютом широкую юбку. Стахов сел рядом. Ему хотелось говорить с ней о чем-то очень интимном, касающемся только их двоих. Но в голову не приходило ни одной сколько-нибудь подходящей мысли. Он злился на свою беспомощность.

А Белла держалась удивительно просто, достала из сумочки зеркало и поправила челку, которая закрывала весь лоб до самых глаз и делала ее узкое личико если не круглым, то, по крайней мере, и не вытянутым. Вот она повернулась в его сторону и спросила с ребячливой непосредственностью:

— Я нравлюсь тебе?

Она тогда впервые назвала его на «ты». И при этом так улыбалась, что он совсем потерял голову.