Убойное лето - Владимир Григорьевич Колычев

– Гидра все свои головы в кулак собирает, – радовался Бордов.

Это же замечательно – одним ударом прихлопнуть чудовище, разинувшее пасть на их начальника.

– Гидра – зверь сказочный, – усмехнулся Ярыгин.

– И что?

– Мы думаем, что это кулак, а он может оказаться задницей.

– На кулак их всех и посадим! – кивнул Бордов.

Первым делом он позвонил Прокофьеву, а затем вызвал спецназ.

Одно дело – менять шило на мыло, и совсем другое – предавать первое ради второго. А как ни крути, Аэлита предала своего мужа, одного стареющего мужчину променяла на другого.

Пентиум, конечно, выглядел получше, чем Карамболь, за последних два года он не столько постарел, сколько помолодел. И подкачался, и брутальным стал. Команда у него своя, боевая, и деньги, много денег. Он показывал свой дом на Черноморском побережье, роскошный особняк в окружении Кавказских гор, обещал увезти ее туда, а она, дура, ему поверила. И застряла в каком-то поселке, затерянном на унылых просторах средней полосы. Домик неплохой, небольшой, но, как говорится в таких случаях, функциональный. Только вот Аэлита хотела обратно в Чугуй, в свой дом, который она предала. Даже на море уже не хотела. К тому же Пентиум такой, что и наврет, недорого возьмет. Может, и не было у него никакого дома на побережье.

Аэлита вздохнула, сбрасывая один халат, чтобы надеть другой.

– Не вижу радости в глазах! – Пентиум вразвалку полусидел на кровати, даже не думая прикрывать свой стареющий срам.

Кряжистый, кривоногий, черты лица крупные, простецкие, одним словом, морда сиволапая.

Аэлита все не могла понять, как этот кусок дерьма умудрился очаровать ее. Может быть, он взял ее тем, что нисколько не боялся ее мужа и с удовольствием бросал ему вызов?

Глянув на Пентиума, Аэлита смахнула со спинки стула полотенце и швырнула ему.

– На меня злишься или на себя? – усмехнулся он.

– И на себя тоже!

– Из-за того, что поехала со мной?

– Меня злит, что ты деньги Юре подбросил.

Пентиум не скрывал своих намерений, он собирался уничтожить Карамболя, а потом жениться на его вдове. И дело даже не в том, что он был влюблен в Аэлиту, нет, с ней он мог претендовать на все наследство Карамболя. А он устал жить в изгнании, хотел жить вольно и широко. Он собирался взять под себя весь Чугуй. И столько в нем было задора и огня, что Аэлита почти влюбилась в него и уехала с ним почти без возражений, предав мужа. Нет ей обратной дороги, теперь жить только с Пентиумом. Идти под венец или на расстрел, одно из двух.

– Ты не поверишь, но это сработало, – усмехнулся Пентиум. – Свищ предъяву Карамболю бросил, не хочет больше с ним работать. И не будет.

– Значит, не одна я его предала. – Аэлите вдруг захотелось расплакаться от обиды на себя. И за себя. Облапошил ее Пентиум, как последнюю лохушку.

– А предателей у нас нигде не любят, – усмехнулся Пентиум, не мигая глядя на женщину.

– Что?! – встрепенулась Аэлита.

– Предала Карамболя, предашь и меня, – сказал он, не сводя с нее глаз.

Поднялся, отбросил полотенце, подошел к ней. На нем ничего не было, но от охватившего ее страха Аэлита этого не замечала. Она с ужасом смотрела на Пентиума, желудок сжался в яблочко – в ожидании проникающего удара.

– И куда мне потом? – дрожащим, а оттого дребезжащим голосом спросила она.

– Не знаю.

– И я не знаю! Мы теперь два сапога пара, куда ты, туда и я.

– А если меня ждет дорога в ад?

– Сгорим вместе, – захныкала Аэлита.

Не нужно ей в ад, домой она хочет, на Садовую улицу. Она так любит свою оранжерею, знает в ней по имени каждый цветочек, а как здорово купаться в бассейне, особенно голышом. За ней никто не подсматривал, иногда она даже жалела об этом. Зато Пентиум препарировал ее как лягушку, шкуру наизнанку вывернул… Ну почему она такая идиотка?

– Может, и сгорим! Игра обостряется, ставки поднимаются! Это будет сильнейший ход! – с одержимостью воскликнул Пентиум и вдруг положил руки ей на плечи.

– Где сильнейший ход?

– В городе! Все на уши встанут!

– От чего? – спросила Аэлита.

– И ты встанешь. – Пентиум с силой надавил на ее плечи, заставляя опуститься на пол, и она поняла, что ему нужно.

Аэлита тяжко вздохнула, принимая его волю. А что ей остается после того, как она предала мужа?

Уморилась братва, не видно больше часовых, зато музыка из открытых окон орет и слышны раскаты молодого здорового смеха. Веселятся бандиты, видно, хороших новостей им подвезли. И водки.

Бордов не рисковал, близко к дому не подходил, наблюдал за ним из-за кустов через дорогу. Спецназ уже на подходе, и Луковы в пути, всем квартетом. Вроде как и Каратаев свои рты к чужому караваю везет.

– Это что за хрен? – возмущенно протянул Ярыгин.

К дому со стороны поселка подкатил патрульно-постовой «уазик», из машины, изнывая от жары, выбрался расслабленный до невозможности лейтенант. Устало-кислое выражение лица, вальяжные движения, фуражка осталась в машине, рубашка расстегнута чуть ли не до пупа.

Сначала он позвонил, нажав на кнопку звонка у калитки, затем постучал, но музыка так и продолжала греметь. Из машины выбрался прапорщик, такой же расхлестанный, расхристанный.

– Я пошел!

Бордов вывалился из кустов, на ходу застегивая ширинку. И, шатаясь, махая рукой, с пьяной улыбкой подошел к «уазику».

– Мужики!

Пока его могли видеть из чердачного окна, он должен был изображать пьяную морду. А играл он убедительно, прапорщик поверил и зачем-то хлопнул в ладоши перед лицом Валентина, как будто таким образом мог его протрезвить.