Сильнее ветра 2. Горизонт свободы - Лия Аструм

справляюсь с агрессией. Меня легко спровоцировать. Стараюсь работать над собой, но не всегда получается.

– Я заметила это, – смущённо пробормотала она. – Но все мы неидеальны. И те, кому самоконтроль даётся легко, совсем не круче тех, кто идёт к нему годами. Ценно то, что заработано с трудом.

Пока я обдумывал очередные философские мысли, цветочек по-хозяйски запустила ладонь в мои отросшие на затылке волосы и, словно играясь, пыталась накрутить короткую прядь себе на палец.

– Я выбрала бабочку не из-за Эйдена. Точнее, не только из-за него, – на её чётко очерченных губах расползлась вымученная улыбка. Эм не в первый раз откровенничала в ответ. – Бабочка символизирует преображение и трансформацию, проходит метаморфозы: от гусеницы до куколки и затем до взрослой бабочки. А ещё они умеют летать…. Я до сих пор корю себя. До сих пор не могу простить. До сих пор не могу взлететь, – срывающимся на шёпот голосом созналась она. – И пока я ищу виновного, пусть… пусть хотя бы на картинке будет по-другому.

Меня прошибло. Навылет. Немного больно, но я стерплю.

– Ты ищешь водителя второй машины? – напряжённо уточнил я, понимая, что снова происходит то, что мне совсем не нравится.

Эм кивнула.

– Ты простишь себя. Я помогу. – На проверку провёл пальцем вдоль скулы. Никаких слёз – это уже огромный шаг вперёд. – Ты перечислила много достоинств бабочек, а одно забыла, – прошептал я, желая отвлечь. – Они очень красивые. Ты – красивая.

Щёки Эм, как всегда, налились румянцем, и я ласково коснулся покрасневшей кожи губами, испытывая дурманящее чувство, путающее мозги. Больше не хотелось срывать штаны и остервенело трахать. Хотелось целовать, обнимать и шептать всякие глупости в пылающее ушко.

– Тебе пора, – с досадой в голосе констатировала Эм. Дождалась, пока я разблокирую двери и выбралась наружу.

– Вообще, я тоже рассчитывал получить комплимент, – подразнил я, ступая следом за ней на асфальт, расчерченный парковочными линиями.

Эм остановилась в паре шагов от меня и подняла взгляд в предрассветное небо. Я как загипнотизированный болван следил за её волосами, раздуваемыми лёгким ветром.

– Чудовище – не монстр, – с блуждающей улыбкой на губах проговорила Эм. – Чудовище образовалось от слова «чудо». – Она вернула взгляд мне, и я чуть не утонул в расплескавшейся по голубой радужке нежности. – Заколдованный. Не такой, как все…

Мне будто лёгкие вспороли зазубренным ножом. Стало сложно дышать.

Игриво подмигнув, Эм развернулась и побежала к подъезду. Через восемь секунд её макушка скрылась за дверью, а я всё так же стоял на месте и даже не думал искать, где конкретно свербит.

Мне достаточно было одного: когда всё закончится, она будет моей.

Нет, не так. Она уже моя.

Глава 16.

Эмили.

Плюхнувшись на кровать, я откинула голову на мягкую подушку и, дотянувшись до ночного светильника, нажала кнопку. Разной толщины линии за секунду заштриховали потолок широким диапазоном цветов – от пасмурно-серых до радужно-ярких оттенков.

Такой же переменчивой раскраской я ощущала себя внутри.

События, произошедшие во время вчерашнего свидания с Максвеллом, наотрез отказывались покидать мою голову. Общение с ним можно было сравнить со смертельным аттракционом, на который пускают только с паспортом и устойчивой психикой, потому что вынести такую бешеную эмоциональную скачку способен далеко не каждый. Чистейшая злость вспыхивала, как канистра бензина, слишком быстро трансформировалась в дикое желание, а затем плавно перетекала в нежность. И так по кругу.

Умелые ласки чемпиона даже в воспоминаниях вызывали в теле ответную дрожь. А тот взгляд, сопровождающий поцелуй между моих бёдер, наверное, навсегда засядет в памяти как один из самых возбуждающих моментов.

Я не была пьяна, больна или невменяема. Больше не находились предлоги и отмазки. Я в полностью сознательном состоянии согласилась заняться с ним сексом. И я не жалела, потому что, несмотря на существование бесящей Алисии, рядом с ним я не чувствовала себя номерной. Я ему верила.

Ко мне с очевидным опозданием пришло осознание: я готова добровольно и полностью подпустить к себе другого мужчину. И не только физически.

Самоанализ, в котором над пунктом «принятие» мне предстояло ещё довольно много кропотливой работы, я подписала, а вот с ревностью справиться не могла. Когда Максвелла не было рядом, подозрительные мысли мгновенно сжигали белый флаг и по новой кидались в бой. Они, истекая слюной, жрали мой мозг на завтрак, обед и ужин и никак не могли насытиться. Мне невообразимо тяжело удавалось принять факт, что так будет продолжаться до тех пор, пока Уайт не решит свои проблемы. И ожидание этого дня превращало каждый час в вечность.

Желание видеть, слышать, трогать, позволять касаться себя – эти симптомы подчистую стирали все мысли. Вызывали болезнь, которая до самых краёв накачивала вены окситоцином.

Мы были на краю пропасти…

Несколько шагов – и полное падение в черноту его глаз, в которых разворачивалось нечто настолько завораживающее, что я, не задумываясь, сказала ему: «Да».

Я до сих поражалась, что рискнула подойти так близко к запретной черте. На лице Максвелла не отобразилось ни единого сомнения, ни единого переживания, когда он протянул мне руку. Он не волновался…

«Страхи надо преодолевать…»

Эйден никогда не привёл бы меня в место, которое вызывает страх.

Эйден… Эти сравнения… Они самопроизвольные, неуправляемые. И это чувство вины, ползущее следом за ними, впивалось колючками в моё покалеченное сердце.

Я поднялась с кровати и, подойдя к белому двустворчатому шкафу, открыла дверцу. Достала из нижнего ящика коробку и, опустившись возле неё на пол, стянула крышку.

Фотографии. Десятки фотографий: как Эйден спит, читает, рисует, ест, просто смотрит в камеру и улыбается. Если разложить их в линию, то получится короткая жизнь Эйдена Райса. А ведь она и впрямь оказалось несправедливо короткой…

– За целый год я не сделала ни одного кадра. Но тот каньон прекрасен. Может быть, в следующий раз я запечатлю его, – прошептала я, поглаживая пальцем ямочку на его щеке.

Снимок в моих руках был сделан в ночь, когда он надел мне на палец кольцо. Фото получилось тёмным с яркой вспышкой, бьющей Эйдену в лицо. Светлые пряди спадали ему на лоб, и он, лукаво улыбаясь, забавно щурил один глаз.

«Твои волосы… я помню их мягкость».

– Каньон показал мне чемпион. Это особенное место для него. Знаешь, мне хорошо с Максвеллом и плохо без. А потом наступает самое отвратительное: мне стыдно перед тобой, что мне то хорошо, то плохо из-за него. Из-за другого. Я борюсь с этим чувством и понимаю, что тебя больше нет. Но, Эйден, если бы ты был…