Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Со статской службы на военную перешел и еще один друг Радищева, Петр Иванович Челищев. Выйдя в отставку в небольшом чине секунд-майора, он смог найти применение своему образованию, тяге к науке и литературе во время предпринятого им в 1791 г. путешествия по северу России, дневник которого был обнаружен и опубликован в XIX в. Задуманный Челищевым как журнал путешествия по святым местам, дневник в то же время содержал богатейший материал для этнографического описания русского Севера. Рассказывая о жизни крестьян и поморов, Челищев не скрывал своего сочувствия простому народу и стремился зафиксировать черты народного быта, чтобы сделать их предметом научного изучения. Характерно, что среди различных имен ученых Челищев упоминал в дневнике своего лейпцигского учителя Платтнера, который в своих лекциях одним из первых в немецких университетах затрагивал проблемы социологии. О научных интересах Челищева также свидетельствовало его письмо в Российскую академию, посланное в 1793 г., где тот сообщал о записанных во время путешествия местных словах и выражениях, бытующих на Севере, отдавая дань богатству и красоте русского языка [339].

Для завершения обзора студенческих поездок в Лейпцигский университет при Екатерине II осталось заметить, что хотя с 1775 г. казенное финансирование командировок сюда прекратилось (да и общий поток студентов в немецкие университеты в середине 1770-х гг. несколько упал, что, возможно, надо связывать с экономическими трудностями, испытываемыми как дворянами, так и государством в целом после русско-турецкой войны и пугачевского бунта), но роль, которую играл этот университет в обучении детей российской дворянской элиты, сохранялась. В 1770—1780-е гг. в лейпцигские матрикулы записались граф П. А. Шувалов (внук елизаветинского вельможи П. И. Шувалова), граф А. В. Орлов (сын В. Г. Орлова), князь В. С. Трубецкой (при Александре I генерал-адъютант, член Государственного совета), князь И. И. Барятинский (сын генерал-поручика И. С. Барятинского, посланника при французском дворе; по возвращении в Россию он достиг звания действительного камергера, занимался агрономическими опытами и воспитал сына — будущего наместника Кавказа князя А. И. Барятинского), а также другие титулованные студенты. Интересно, что здесь же в 1774 г. учился наследник семьи крупнейших русских предпринимателей XVIII в., владельцев тульских заводов Андрей Баташев.

Среди писателей конца XVIII в. след в Лейпциге оставил Роман Максимович Цебриков, переводчик, член Российской академии. Он отправился в Германию учиться за свой счет «вместе с посланными туда из России молодыми людьми», в 1780 г. поступил в Лейпцигский университет и по крайней мере четыре года оставался там, зарабатывая под конец средства преподаванием русского языка немцам. По возвращении в Россию он состоял при походной канцелярии Г. А. Потемкина и во время русско-турецкой войны вел дневник, отразивший подробности осады Очакова; при Александре I служил в Министерстве внутренних дел, где получил чин действительного тайного советника. Два сына Цебрикова сделали успешную карьеру во флоте (один из них стал вице-адмиралом), а третий примкнул к движению декабристов. В произведениях Цебрикова исследователи находят отражение того влияния, которое произвел на него Лейпцигский университет, в частности, в такой его мысли: «Чтобы мы вернее чувствовали наше существование, мы должны постоянно быть в волнении, должны противоречить, спорить, диспутировать, защищаться, заверять, гневаться, поражать противника в споре и того более», которая, очевидно, навеяна Цебрикову университетским опытом[340].

Итак, рассмотрение образовательных поездок в Лейпцигский университет в 1760—1790-е гг. показывает нам несколько новых особенностей в облике русского студента, появившихся в эпоху Екатерины II и еще отсутствовавших в предыдущее время. Главная черта, которую нужно выделить и которая многое будет объяснять в последующем — это изменившийся характер социального состава студенчества екатерининской эпохи, куда теперь вовлекаются достаточно широкие слои русского дворянства. Именно дворяне составляли подавляющее большинство среди русских студентов Лейпцигского университета (что полностью соответствовало его репутации как университета для европейской знати). Для первоначального привлечения дворян в университет применялась поддержка со стороны государства, которое рассчитывало тем самым воспитать с помощью европейского высшего образования новых «идеальных» государственных деятелей для России. Трудности при реализации этого проекта, сопровождавшие обучение в Лейпциге «двенадцати дворян», носили отчасти случайный характер (неверный выбор инспектора), отчасти диктовались их столкновением с реалиями Лейпцигского университета, несшего на себе печать многих недостатков старого немецкого университетского устройства. Так называемый «бунт» русских студентов в Лейпциге не нарушил нормального хода их обучения, которому, действительно, препятствовало самоуправство и злоупотребления Бокума — выступая против него, студенты защищали свое право на получение наилучшего, по их мнению, образования и исходили из представлений о дворянской чести и ответственности перед государством. На новом поколении русских студентов за границей, таким образом, значительно сильнее отпечатались проявления дворянского самосознания, чем это было в предшествующие годы[341]. Следует заметить и обратное: привозимое домой европейское образование с неизбежностью влияло на становление дворянской культуры и государственности, в чем мы убедились, разобрав деятельность некоторых выпускников Лейпцигского университета.

Лейден

Лейденский университет, посещавшийся студентами из России еще начиная с эпохи Петра I, в середине XVIII в. приобрел ведущее значение в процессе получения высшего образования русскими врачами. Значительная часть докторских диссертаций XVIII в. по медицине, подготовленных студентами из России за границей, была защищена именно на медицинском факультете Лейденского университета [342]. Причиной этого служила репутация медицинской школы Лейдена как ведущей в Европе, державшаяся до последних десятилетий XVIII в. К этому же вели и налаженные связи между данным университетом и органами управления медицинским делом в России: так, Медицинскую канцелярию в 1754–1760 гг. возглавлял Павел Захарович Кондоиди, в свое время сам учившийся и защитивший диссертацию в Лейдене.

В противоположность Лейпцигскому университету, в социальном составе русского студенчества в Лейдене второй половины XVIII в. примерно половину образовывали недворяне, причем именно они преобладали на медицинском факультете. Объясняется это теми активными усилиями, которые предпринимало государство для организации командировок из русских медицинских школ в Лейден (впрочем, профессия медика в XVIII в. и являлась по преимуществу уделом недворянских слоев общества).

Наиболее значительные из этих командировок относятся к первой половине 1760-х гг. В середине 1761 г. на учебу в Европу были направлены девять студентов, учившихся до этого в петербургских военных (сухопутном и адмиралтейском) госпиталях и по окончании там курса получивших звания лекарей. Это была первая командировка в Лейденский университет, организованная российским государственным учреждением, а именно Медицинской канцелярией во главе с П. 3. Кондоиди. Интересно, что все отобранные лекари в свое время были переведены в Петербург по приказу Кондоиди из Киевской академии, откуда должны были вынести хорошую начальную подготовку в науках и, в том числе, знание латыни, на которой велось основное преподавание в Лейдене. Цель же командировки в одном из указов была сформулирована предельно четко: чтобы «со временем как полки, так и гошпитали Русскими Лекарями и Докторами укомплектовать».

Началу поездки предшествовали несколько сенатских указов, согласно которым молодым лекарям за границей назначалось двойное в сравнении с петербургской службой жалование, а также устанавливался надзор за ними со стороны Коллегии иностранных дел, напрямую возложенный на российского посланника в Гааге[343]. Представители посольства должны были следить за поведением русских студентов, их финансовыми обстоятельствами (в случае, если тем будет не хватать денег на учебу, рекомендовалось делать прямые представления об этом в Сенат). Стипендия лекарей в Лейдене, действительно, составила всего 360 рублей в год, выплачивавшихся из Штатс-конторы, так что можно представить себе, что в сравнении, например, с 800 рублями, которые в те же годы должны были получать студенты-дворяне в Лейпциге, жизнь молодых врачей была более чем умеренной, хотя, с другой стороны, и стоимость проживания и обучения в Лейдене явно уступала Лейпцигу.