Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Нависшая гроза отвратилась, однако, успехом миссии Белосельского: и студенты, и инспектор согласились пойти на мировую. Выслушав лично многие жалобы студентов и убедившись, хотя бы отчасти, в их правоте, Белосельский, по его же словам, «сделал майору весьма серьезное внушение», и в частности, дал понять, что дальнейшее ужесточение мер по отношению к студентам обернется против самого же Бокума. В донесении в Петербург посланник не пожалел красок, чтобы описать искреннее раскаяние студентов и восстановление мира «искренне и надолго», так что после получения его письма распоряжение о высылке из Лейпцига части студентов больше не повторялось. В августе 1767 г. по воле Екатерины Белосельский еще раз ездил в Лейпциг, чтобы объявить студентам милость императрицы и полное «их вины отпущение», за которое она ждет от них «сугубой ревности» к занятиям. В свою очередь майор в длинном письме к А. В. Олсуфьеву просил всю историю предать забвению, свалив вину на «чужое влияние» и тяжесть жизни в Лейпциге[325]. По словам же Радищева, с того времени они с Бокумом соседствовали «почти как ему неподвластные», хотя и должны были ежедневно у него обедать: «он рачил о своем кармане, а мы жили на воле и не видали его месяца по два»[326].

История завершилась поэтому, можно даже сказать, частичной победой студентов, которые смогли добиться ослабления над собой инспекторского гнета, а в Петербурге, наконец, заметили «погрешности и слабость поведения» Бокума. Окончательной же победы пришлось ждать почти четыре года. Зимой 1770–1771 гг. проведший в Лейпциге вместе со студентами три недели дворцовый курьер М. Яковлев представил обстоятельную «Записку о содержании находящихся для обучения в Лейпциг на казенном коште двенадцати российских дворян», благодаря которой вышли наружу злоупотребления майора и тяжелые бытовые условия, в которых по его вине находились студенты. Особенно возмутило сановников применение Бокумом различных форм наказания к малолетним дворянам, отданным на его попечение, которых он, в том числе, часто по самым незначительным поводам сек розгами (Екатерина, как известно, была противницей телесных наказаний, которые к тому же оскорбляли дворянскую честь). В гневном письме один из родителей мальчиков, А. В. Олсуфьев, писал Бокуму, что тот забыл, что «не дворяне для вас, но вы для них в Лейпциге обретаетесь». Назначенная ревизия вскрыла масштабы хищений мошенника, который был задержан и бежал из-под ареста, оставив в Лейпциге неоплаченных счетов на гигантскую сумму в 18 тысяч талеров.

Возвращаясь к последствиям «бунта», надо отметить, что нормальный ход занятий восстановился с осени 1767 г. После произошедшей истории Беме прекратил вести для русских студентов свою коллегию и в дальнейшем не играл решающей роли в преподавании (в последующие годы студенты, правда, обязаны были у него прослушать курс «общенародного права немецкой империи», но летом 1771 г. дружно отказались от продолжения его лекций[327]). Помимо юридических дисциплин, истории и философии, дворяне слушали также курсы лекций по физике и математике, о чем свидетельствовали сохранившиеся расписания занятий и выданные им аттестаты (упоминая о последних предметах, Радищев даже подчеркивает, что Ф. Ушаков «отменно прилепился к математике»). В 1770 г. трое студентов — Радищев, Кутузов и Рубановский — посещали лекции молодого профессора Э. П. Платтнера по психологии; этот же профессор оказал также большое влияние на формирование взглядов П. И. Челищева[328]. Кроме того, ход учебы ежегодно удостоверялся на экзаменах, которые для русских студентов устраивались профессорами и результаты которых сообщались в Петербург. Хотя Радищев позже и оценивал их как смешные, но им в России уделялось особое внимание, а сочинения, подготовлявшиеся перед экзаменом, посылали в столицу, и императрица несколько раз выказывала студентам по этому поводу свою «благоугодность». Так, в мае 1768 г., по истечение двух семестров обучения, «все генерально с удивлением признавали, что в столь короткое время они оказали знатные успехи и не уступают в знаниях самым тем, которые издавна там обучаются. Особливо же хвалят и находят отменно искусным, во-первых, старшего Ушакова, а по нем Янова и Радищева, которые превзошли чаяние своих учителей»[329].

Единственным университетским профессором, которого Радищев упомянул в своем мемуарном произведении о Ф. В. Ушакове, был известный филолог и поэт-сентименталист X. Ф. Геллерт, последняя «звезда» Лейпцигского университета середины XVIII в., которую еще застали наши студенты[330]. о сильном нравственном влиянии, производимом Геллертом как преподавателем, вспоминал и И. В. Гёте, посещавший его лекции по истории немецкой литературы и филологический практикум. «Почитание и любовь, которыми Геллерт пользовался у всех молодых людей, были необычайными… Его философская аудитория была переполнена, и прекраснодушие лектора, его чистая воля, заинтересованность этого благородного человека в нашем общем благе, его увещания, предостережения и просьбы, произносимые в несколько глухом и печальном тоне, производили на слушателей незабываемое впечатление»[331]. Радищев также писал, что русские дворяне «наслаждались преподаванием в словесных науках известного Геллерта», хотя по недостаточному знанию немецкого языка, не могли, кроме Федора Ушакова, участвовать в практических занятиях; Ушаков же «был любезнейший Геллертов ученик и удостоился в сочинениях своих поправляем быть самим славным мужем»[332].

Конечно, университетские лекции не занимали всего времени, проведенного молодыми дворянами в Лейпциге. Их образ жизни включал гуляния за город, различные развлечения (так, Радищев, несмотря на подчеркиваемую в мемуарах нехватку у всех студентов денег, приобрел для себя пару карманных пистолетов, стрелявших дробью, и хотел испытать их где-то в укромном месте как раз накануне несчастного столкновения в Бокумом), наконец, проявлялась и, как отмечалось в инспекторском рапорте, «непреодолеваемая склонность к женскому полу», за которую студенты должны были расплачиваться болезнями, для некоторых, как в случае Ф. В. Ушакова, оказавшихся смертельными.

Участвовали русские студенты и в светской жизни Лейпцига. В богатый город, лежащий на перекрестках дорог, часто прибывали вельможи из России, совершающие путешествие по Европе; иногда они проводили здесь по несколько недель, во время которых охотно приглашали к себе «екатерининских» студентов. Так, около двух недель в конце 1768 г. провел в Лейпциге направлявшийся в Ливорно командующий русской средиземноморской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов вместе с братом Федором. Последний, общаясь с русскими студентами на равных и «упражняясь с ними в рассуждениях, большей частью Метафизических», вызвал их интерес к книге французского философа К. А. Гельвеция «О разуме». Для студентов чтение этой книги было важным этапом в становлении мировоззрения: как пишет Радищев, они «сию книгу читали со вниманием и в оной мыслить научалися». Гостивший тогда же в Лейпциге другой известный литератор-просветитель Ф. М. Гримм, очевидно, также общаясь с Орловыми, имел случай познакомиться с русскими студентами и узнать об их чтении, поскольку известил в Париже о столь широком влиянии его книги самого Гельвеция[333].

Вообще, через Лейпциг в эти годы проезжало много представителей дворянской культурной элиты, контакты которых с русскими студентами представляются весьма вероятными: П. И. Фонвизин, брат драматурга и впоследствии директор Московского университета, С. Г. Домашнев, в будущем директор Академии наук, поэт И. Ф. Богданович, актер и драматург И. А. Дмитревский. Некоторое время в Лейпциге жил известный военный деятель екатерининского времени, генерал-поручик H. Е. Муравьев вместе с шурином, драматургом А. А. Волковым. По рассказу Радищева, последний, посещая студентов, сразу оценил, чего стоит их инспектор и много потешался над хвастовством и жадностью Бокума (тем не менее, один из отпрысков этого семейства, несовершеннолетний Николай Волков в 1770 г. был отправлен в Лейпциг на полное попечение майора).

Как уже было сказано, состав молодых дворян в Лейпцигском университете не оставался постоянным, хотя на открывающиеся вакансии из Петербурга присылали новых студентов с тем, чтобы полное их число равнялось двенадцати, на которых и выделялось жалование. Так, осенью 1767 г. на место скончавшегося Римского-Корсакова приехал старший сын статс-секретаря Екатерины Дмитрий Олсуфьев. Через год количество студентов вновь уменьшилось на одного человека: младший из братьев Ушаковых, Михаил, по собственному прошению получил разрешение вернуться в Россию. Он уехал из Лейпцига 8 сентября 1768 г. и, как можно понять из документов следственного дела и рассказов Радищева, действительно, был наименее прилежным и мечтал от университетской учебы скорее перейти к военной службе. На место Ушакова из Пажеского корпуса был назначен Осип Козодавлев, а вместе с ним прибыл и младший сын А. В. Олсуфьева Сергей, помещенный в дом к Бокуму, но считавшийся «на отцовском содержании» (оба приняты в студенты университета 21 апреля 1769 г.). Осенью того же 1769 г. в Лейпциг приехали и еще два русских студента, не присоединившиеся, однако, к общей группе и учившиеся за свой счет — Николай Хлопов и Алексей Теплов (сын Г. Н. Теплова, переведшийся в Лейпциг из Кильского университета).