Поэзия Латинской Америки - Антология

ХОСЕ ХУАН ТАБЛАДА[186]

Перевод В. Васильева

Оникс

Монах, ты смотришь, как мерцает кроткийлампады свет в объятьях темноты.А в храм уж утро брезжит сквозь решетки.Своих грехов ты рассыпаешь четки.Я плакать бы хотел, как плачешь ты!Святая вера дрогнула, как кроткийлампады свет в смешенье темнотыи утра, что проникло сквозь решетки,и жизнь течет, как траурные четки,печальней слез, что проливаешь ты.

В тебе играет плотское желанье,и высшей красотою ты влеком.Ты как любовник в рвении слепом:в тебе и страсть, и горечи дыханье,что стать могло бы огненным дождем.

Во мне угасло плотское желанье,и высшей красотой я не влеком.Осталось в сердце спящем и слепомлишь горечи тлетворное дыханье,что стать могло бы огненным дождем.

О воин в дебрях памяти всесильной,бессмертной славы радужный посыльный!Ты пал от золотого острия,покрыли лавры твой курган могильный.О, так же умереть хотел бы я!

Храм памяти моей — во мгле всесильнойПрезренного бесславия посыльный,не жду я золотого острия.В пустой груди царит лишь мрак могильныйно лавровых венков не вижу я.

Монах, любовник, воин! Где же нынетот след, что вел меня к моей святынеи навсегда исчез в трясине лет?Моя надежда где? Нет и в помине.Ни бога, ни любви, ни стяга нет.

В стиле хокку

Плачет ива много лет.Полуянтарь, полузолото,полусвет.

Тонкий и длинныйбамбук разогнуться не можетпод градом жемчужных дождинок.

Разодетый в пух и прах,павлин на птичнике плебейскомрасхаживает, как монарх.

Под горестным небом, в бреду,всю ночь соловей прославляетединственную звезду.

Ночь необъятна в море сна.Как раковина облакои как жемчужина луна.

Ударом солнечного золотастекло залива вдребезги расколото.

У цапли серы перья серым утром,а в ясный день сверкают перламутром,как мрамор, неподвижны ввечеруи, как снежок, играют на ветру.

Смехом напоенноестозвонноелета зрелогокрасное чрево.

На черном шиферевыводит фосфорические цифры.

ЭНРИКЕ ГОНСАЛЕС МАРТИНЕС[187]

Перевод М. Квятковской

Ты шею лебедю-обманщику сверни…

Ты шею лебедю-обманщику сверни —он белой нотою звучит в озерной сини;ему, застывшему в законченности линий,чужда душа вещей, природа не сродни.

Беги от косных форм, от стертых слов — онине согласуются с укрытой в сердцевинеглубинной жизнью, и — люби сильней отнынеживую жизнь, и ей свой трепет объясни.

Взгляни на мудрую сову — ей нет преграды,когда, слетев с плеча воинственной Паллады,неслышно на сосну спускается она.

Ей не дана краса лебяжья; но пытливыйзрачок ее, во мрак вперяясь молчаливый,читает тайные ночные письмена.

Сумей пройти над жизнью…

Сумей пройти над жизнью всех явленийнеспешно, отрешенно; и яснатебе предстанет снега белизна,вен синева и роз огонь весенний.

Пусть все в твоей душе оставит следи глубоко, и верно, и чеканно:проникновенный монолог фонтанаи горестной звезды дрожащий свет.

Пусть арфою Эола над вершинойты, отданный ветрам на произвол,струной бы чуткою воспроизвелмолитвенный напев и рык звериный.

Пусть будет чуждо сердцу твоемувсе, что волнует человечье стадо;возделав душу, обретешь награду:услышишь тишину, прозришь сквозь тьму.

Пусть ты себя возлюбишь в сердце строгом,в нем заключив весь ад, все небеса,и в сердце пусть глядят твои глаза,чтоб необъятный мир постичь в немногом.

И пусть, оковы жизни разреша,с собою взяв весь мир, тобой творимый,услышишь ты свой стих неутомимый,где бьется жизни легкая душа.

Дом при дороге

Дом при дороге — он во мне самом,в открытом настежь сердце, — грустно в нем.За эти годы в нем перебывалонеобычайных странников немало,но чаще пустовал он день за днем.

И видел онв улыбках жизни и в ее блужданьяходин и тот же бесконечный сон —о легких встречах, скорых расставаньях.

И редко, редко путник уходящийдля гостя нового оставит огонек,в ночи горящий,и, покидая дружеский порог,напишет несколько приветных строк.

Нет — большинство гостей уходит в нетерпенье,едва спугнет их преждевременный закат,и в доме остается хлам и чад,умерших песен неприкаянные тении стертый след на каменной ступени.

И потому, когда в ночи глубокойневедомый мне путник одинокийзатеплит огонек, тогда —— Кто там теперь? — гадаю я в тревоге.То запоздалая любовь зашла с дороги,иль загостилась старая беда?

Старая боль

Это старая боль воротилась незванно, нежданно…Я свой сад подстригал и вино попивал из стакана.

Хлопотливые птицы вели надо мной разговор,и наивная радость звенела, как праздничный хор;

и опавшие роз лепестки на газоне блестящем,и политые грядки твердили о непреходящем

мирном пире; и странные звуки летали кругом —словно кто-то за ближним кустом целовался тайком;

в деревенском замшелом фонтане, разбуженный эхом,древний мраморный Пан заливался отеческим смехом…

Только старая боль подступила, как я ни хитрил,и уселась со мной, и спросила: — А ты не забыл?..

И внезапно из глаз, отуманенных солнечным светом,по щеке покатилась слеза молчаливым ответом…

А болтливые птицы все так же вели разговор,и звенела наивная радость, как праздничный хор, —

и ушла моя старая боль, как явилась, нежданно,все по той же тропе, по которой прокралась незванно…

Подстригал я мой сад и вино попивал из стакана.

Воспоминания сада

Эта серая морось мир окутала снова,от ненужного горя жизнь темна и тяжка.У порога души постучала тоска,как усталая странница в поисках крова.

И дыханье жасминов из сада ночного…Бередит мою рану острый запах цветка.Вспоминается вечер… Ползут облака,моросит, и давно все к отъезду готово.

Острый запах жасмина… Дождя шепоток,неумолчное в мокрой листве бормотанье,бесконечных тягучих признаний поток…

И печаль воскрешает в туманном сознаньечьи-то слезы, летящий по ветру платоки корабль, отплывающий в скорбном молчанье.

Смерть от любви

Любовь меня живит, и убивает,и ранит сердце, и светлит сознанье,сжигает в фиолетовом сиянье,и вновь мою судьбу переплавляет;

велит упасть и сильным поднимает;то стебель я, то дуб под этой дланью;дает мне песнь, что разум отнимает,и кротко учит постигать молчанье.

Не уходи — пусть длится наважденье,дай мне твоих тревог и наслажденья,не исчезай, любовь, — еще не время!

Одну тебя я призову с тоской,навеки покидая жизни бремя, —и пусть умру, сражен твоей рукой!

РАМОН ЛОПЕС ВЕЛАРДЕ[188]