Жажда. Роман о мести, деньгах и любви - Алексей Колышевский

– Сейчас, женщина, – ответила Эльвира цыганке, – подождите, я ключи найду и вам открою.

– Что ты задумала? – Миша был явно озадачен ее поведением. – Чего ради ты решила впустить ее? Мне не нужна мебель.

– Зато нам нужна эта тварь, – Эля выругалась. – Однажды, когда меня не было дома, такие же вот ограбили мою тетку, а сынишка с тех пор не сказал ни слова. Она им открыла, думала, что они из социальной защиты, а те ее оглушили, забрали все, что смогли найти, даже детские вещи... Ты можешь только учить, теоретик? Надо начинать с крови. Или ты так и будешь всю жизнь скулить из-за того вонючего бомжа? Это нелюди, животные, они питаются падалью. Ну же!

Миша кивнул, сам пошел на кухню, выдвинул ящик стола и достал огромный разделочный нож. Взвесил его в руке, покачал головой и положил обратно. Он слышал, как Эля впустила цыганку, как заговорила с ней. Вместо ножа он взял скалку. Длинную, увесистую, как хорошая дубинка.

Цыганка что-то быстро-быстро говорила Эле, словно заговаривала ее. Взгляд у девушки стал отсутствующим, остекленел. Цыганский гипноз, чары. Этому нет объяснения, но это существует в мире, как еще одно непознанное его явление. Цыганка воровато поглядывала по сторонам, но вот беда – она не догадалась вовремя обернуться. Страшный удар скалкой по темени оглушил ее, повалил на пол. Эльвира стряхнула наваждение и молча накинулась на почти уже бездыханную цыганку, вцепилась ей в горло и душила до тех пор, пока несчастная не испустила дух.

...Когда туман перед их глазами рассеялся, а оцепенение от сделанного спало, они нашли себя стоящими над трупом, держась за руки. Им было наплевать, что цыганки, должно быть, уже хватились те, кто ожидал ее внизу в автомобиле. Их не заботило то, как они смогут избавиться от тела. Меж ними образовалось что-то вроде сладостного магнетизма, на какой-то момент им показалось – они единое, целое существо, словно двуглавый дракон. Их окутало блестящее сахарно-искристое облако, и проходящий по улице прохожий невольно вздрогнул, когда поравнялся с окнами квартиры убийц. Это был тот самый добряк, что как-то принес Мише костыль. Он втянул голову в плечи и быстро зашагал, пройдя мимо автомобиля, в котором сидели несколько встревоженных цыган. Спустя несколько минут во двор въехала милицейская машина, цыгане слегка напряглись. Патрульная остановилась сразу за их автомобилем, и оттуда, поправляя на ходу автомат, вышел старшина. Подошел к цыганской машине, попросил предъявить документы. С документами у цыган было не все в порядке, к тому же в машине было некоторое количество героина – этого цыганского снадобья, которое они столь талантливо распространяют среди оседлой части населения. Им было чего опасаться, и нервный водитель ударил по педали газа. Старшина был человеком флегматичным, стрельбу открывать не стал, в погоню не поторопился. Он лишь передал по рации о происшествии, и патрульная машина уехала. Мало ли в этом районе всякого сброда? Пусть за ним гоняются несколько отважных идиотов-мужчин и одна плохая актриса из телесериала, ведь здесь не кино, а реальная жизнь, в которой запросто могут шлепнуть.

Ночью Миша и Эльвира под руки вытащили тело цыганки из подъезда, да так ловко, что со стороны это выглядело, словно ведут сильно подвыпившую тетку ее более трезвые собутыльники. Для этого района самая обычная, ежедневная почти картина. Цыганку они усадили в машину, на заднее сиденье, вывезли тело за город, свернули к железной дороге, под мост, туда, где поезда сильно притормаживают, и там Миша положил ее на платформу товарняка. Цыганка отправилась кочевать – в последний раз. Нашли ее только днем, за сто семьдесят километров от Москвы.

Глава 14

Накатывал очередной Новый год. Москва все еще радостно, скорее по инерции, суетилась, готовилась отметить самый главный и шумный праздник. Все понимали, что сказка закончилась. Это ровно год назад все подводили итоги, их приятно было подводить: сытная жизнь взаймы, застившая глаза золотой пудрой, казалась вечной. Пузырь ненастоящей жизни все еще раздувался и окончательного своего предела тогда не достиг, за стенками пузыря вольготно было всем, и воздух переполняло хмельное счастье. На улицах были отмечены случаи водительской вежливости по отношению к пешеходам – явление прежде небывалое, везде появились какие-то неожиданно воспитанные люди, в отделанных карельской березой кабинетах звучали слова оптимизма и транслировались затем восприимчивой толпе. Толпа верила, толпа бездумно жила в долг, и казалось ей, что отныне так будет вечно. Зачем думать о пузыре, который когда-нибудь непременно лопнет? Вот никто и не думал. И пузырь лопнул.

В бордовом клубе царил еженощный аншлаг: кокотки были нарасхват, посетителей набивалось даже в будни столько, что приходилось ограничивать вход, извиняться, что мест нет. Нам Кам выкупил остаток этажа, переоборудовал в офис, соединил с клубом и стал часто бывать здесь, назначал встречи нужным людям. Обстановка располагала к удовлетворению порочной нужды, за деловыми разговорами обносили гостей затейливо раскрашенные по голому телу официантки, приглянувшуюся можно было отвести в соседнюю комнатку. Мемзер приезжал почти каждую неделю, Сергея больше с собой не звал, понял, что у парня, видимо, серьезный роман. С кем именно, дядюшку все еще не интересовало, он был тактичен. А племянник едва выдерживал до шести вечера, и застать его в офисе после этого времени было делом нереальным. Распрашивать юнца Мемзер не хотел, рассудив, что Сергею и без того осталось жить недолго, так пусть напоследок поиграет в московскую любовь. Агамемнон обещал закончить приготовления к пересадке как можно скорее, но попросил, чтобы его не дергали.

– Когда, когда... Я не могу сказать точно! – раздраженно ответил ученый на очередной вопрос Мемзера. – Может быть, месяц, может быть, полгода. Материал идеальный, я вам уже говорил. Все остальное – не ваша забота. Мне так же интересен этот эксперимент, как и вам. Мне так же, как и вам, хочется, чтобы все получилось. Не мешайте работать, в конце концов!

Мемзер отстал. Полгода он подождет – это не срок. Пока же он попросил Сергея чаще приходить в гости:

– Бывай у нас почаще. С твоим появлением Наташа стала более домашней, даже начала проявлять интерес к стряпне. Мне доставляет удовольствие видеть тебя в своем доме. Знаешь, в сущности, я так одинок, у меня из близких только жена и ты...

Сергей заметно возмужал от любви. Любовь была чем-то вроде тайной награды, которой по праву можно гордиться. Порой его разбирало желание рассказать о своей удаче, хотя бы и тому же Денису, и он с трудом держал язык за зубами. Почти ежевечерне в будни он отпускал водителя, довольного таким распорядком, и, миновав улыбчивого консьержа, вбегал к себе. Вскоре приходила Наташа, они проводили вместе час-полтора, потом она собиралась, целовала его и исчезала. Он выжидал немного, приводил себя в порядок, затем тщательно одевался и отправлялся ужинать к дяде.

Весь он был переполнен жгучим счастьем, оно словно заменяло ему кровь, било в виски, пульсировало в груди, покалывало в кончиках пальцев. На работе ему приходилось много печатать, перекладывать бумаги, вообще находиться в постоянном движении, и эти офисные упражнения готовили его руки к другим, тоже быстрым, тоже легким движениям, пронзительно волнующим Наташу. Руки его она особенно любила, и больше всего любила их тогда, когда скорыми, как бы музыкальными прикосновениями они снимали с нее платье и ласково пробегали по спине. Зато как только она уходила, как только приближался час ужина и надо было встретиться с Мемзером – все менялось. Как иногда во сне безобиднейший предмет внушает нам страх и уже потом страшен нам всякий раз, как приснится, и даже наяву хранит легкий привкус жути, так присутствие Мемзера стало для Сергея изощренной пыткой, неотразимой угрозой.

Когда в очередной раз, через полчаса после свидания, он прошел, нервно позевывая и поправляя на ходу очки, короткое расстояние между своим и дядюшкиным домом, когда в в качестве тайного любовника хозяйки дома подозрительно блеснул очками на лакея и, потирая мокрые от снега руки, переступил порог, ему стало неловко и даже жутковато. До такой степени, что его затошнило от ужаса, когда, шумно хлопнув дверьми, из двух разных концов дома одновременно вошли в столовую Наташа и Мемзер. Он весь вытянулся в струну, и ему захотелось подняться вверх, к потолку, пролететь сквозь крышу, прочертить ночной небосклон, и к черту все. Новый мир навсегда! Но все было по-прежнему, и, надев скучную маску, он здоровался с Наташей, здоровался с Мемзером, тот, как всегда паясничая, ткнул Сергея пальцем в живот и кукарекнул, и Сергей, как всегда, смущенно улыбнулся, и Наташа, как всегда, поджала губы. Страх не исчез, лишь притих ненадолго. Один чересчур откровенный взгляд, одна откровенная улыбка, и все закончится, уступит место невообразимому кошмару. Отныне всякий раз, как он заносил ногу через порог их дома, сердце падало в живот, казалось, что сегодня Наташу рассекретили, предъявили фотографии и еще какие-нибудь неопровержимости, она во всем созналась мужу и тот позвонил куда-то, отдал распоряжение своим гориллам... Дом встречал его с откровенным недоверием: зеркала врали, лестница норовила выгнуться крутым верблюжьим горбом и сбросить, пол коварно заманивал самым скользким местом. Мемзер все шутил, но теперь каждую его шутку Сергей принимал за хитрую ловушку, устраивал ей разбор, выискивал, нет ли в ней откровенного намека, скрытой под снегом полыньи.