Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

Тремя часами ранее начальник штаба Каменского военного округа генерал-поручик Валериан Альфреди утонул в собственной ванне в результате сердечного приступа. Доселе на свой «движок» он не жаловался. Начальник оперативного управления округа бригадир Анисим Серафимович умер утром следующего дня, подавившись за завтраком рыбьей костью. Большой был любитель заливного судака.

Кто-то спешно обрубал концы. И мне надо было торопиться. «Дирижабли… Дирижабли… — твердил я. — Вот где конец веревочки». И мы взялись за пятую воздушную бригаду — ту самую, чьи аэроплан и планер мне пришлось реквизировать в день штурма Блямбы.

По штатному расписанию бригада имела два дирижабля средней грузоподъемности, предназначенные для переправки понтонов и артиллерийских орудий в труднодоступные районы губернии. При необходимости дирижабли могли перевозить все, что угодно, — хоть слонов из зоопарка.

В тот самый час, когда мои люди выехали брать командира бригады полковника Илью Усенко, этот ас вздумал лично опробовать только что полученный с Верхнекаюмского завода истребитель и поднялся в воздух. Небо было ясное, ветер — три сажени в секунду. Лучше не бывает. Через пять минут боевая машина потеряла управление и врезалась в прожекторную вышку. При ударе о землю аэроплан раскололся и сгорел дотла; от полковника мало что осталось.

Командиры дирижаблей прапорщик Вавилов и подпоручик Гржимайло в это время тянули пивко за стойкой вокзального буфета. У обоих летунов внезапно начались судороги и корчи. Одновременно то же самое пиво кушали дюжины две посетителей, но с ними ничего не приключилось. Перепуганный буфетчик вызвал «скорую помощь». По дороге в больницу офицеры скончались в страшных муках. Как показало вскрытие, смертельное отравление вызвали снетки, купленные Вавиловым на привокзальной площади. Продавец, бородатый мужичок в штопаной поддевке, продав авиаторам снетки, тотчас свернул торговлю и убыл в неизвестном направлении. Старожилы показали, что никогда прежде его не видели.

Экипажи дирижаблей в интересующий нас день были в наряде и никуда не летали. Полетных заданий командиры не получали, однако вылет состоялся. Об этом рассказали моим людям аэродромные техники. После недолгого захвата аэродрома отрядом и-чу там царила сумятица, и никто не обратил особого внимания на шумный спор командира бригады с Вавиловым и Гржимайло, вызванными на службу среди ночи. Усенко даже кричал на них.

Затем они вдвоем забрались по лесенке в гондолу дирижабля под звучным именем «Громобой». Баки летательного аппарата были заправлены лигроином. Техники отвязали причальные концы в шесть часов утра. Приказ готовить дирижабль к полету они получили лично от командира бригады. Вернулся с задания дирижабль спустя четырнадцать часов — уже вечером. Машина была цела и невредима.

А теперь оба командира мертвы. Нас опередили, обставили, нам утерли нос. Однако нам удалось найти и допросить одного очень ценного участника операции, которая носила типичное для армейских учений название «Рассвет». Для этого мне пришлось тайком вернуться в Каменск и лично проводить допрос.

Дело мы имели с покойником. Безлунной ночью разрыли свежую, покрытую еловыми ветками и траурными венками могилу господина Гржимайло. Обвязали веревками и подняли гроб. Тело подпоручика, скрюченное предсмертными судорогами, показалось нам неподъемным, как будто, зашивая после вскрытия, его для верности набили булыжниками — чтоб уж наверняка не выбрался из могилы.

Вчетвером мы потащили его в «пээр», оставленный у кладбищенской ограды. Сторож, заговоренный и обязанный сладко проспать до утра, вдруг пробудился (видно, поднял его кто-то) и вышел из сторожки нам навстречу. Проморгали мы его появление — никак не ожидали от старичка такой прыти. Надвинулся он черной тенью, плеснул в глаза лучом карманного фонарика, рявкнул:

— Эй! Что это вы тут?..

Не договорил, потому что один из моих парней, выпустив из рук мертвеца, скользнул к сторожу за спину и шепнул на ухо последнюю фразу заклинания:

— Сонного зелья вкусил — спи как сурок утомленный!

Старик кулем повалился на холодную траву. Пришлось нести его в сторожку — простудится, того гляди, а то и вовсе помрет от переохлаждения.

Наша конспиративная квартира находилась в городском предместье под именем Мучная Слобода. Мукомолы и другие уважаемые граждане здесь давным-давно перевелись, зато беженцы и переселенцы со всех концов Сибири и сопредельных земель селились в Слободе с превеликим удовольствием. Ныне здесь скорее услышишь поволжское оканье и даже непонятную тюркскую речь, чем иртышские или енисейские говоры.

Труп мы привезли туда на подводе — мотор производит слишком много шума и привлекает к себе внимание. Квартирку посыпали известкой и окна-двери наглухо запечатали, чтобы запах к соседям не пошел. Покойный Гржимайло был раздет, обмыт и водружен на кухонный стол. В левую руку я ему вложил сальную свечу, отлитую в специальной форме, в правую — булыжник, покрытый логическими знаками. Кулаки пришлось туго обмотать бинтом — чтоб не разжимались.

Свеча и булыжник были обязательными атрибутами логического ритуала, который известен каждому и-чу, но подвластен лишь подлинным мастерам. Само действо я описывать не стану — не для слабонервных это. Скажу только: отмываться, отпариваться в баньке нам после пришлось часа два. И настоечкой запивать да с крепким самозаговором назаешку.

Вот что нам удалось выяснить. Кровеедов летуны забрали на хуторе, в степи, близ города Рубцовска. Чудовища уже были погружены в огромные плетеные корзины, выложенные ветошью. А корзины, в свою очередь, помещены в здоровенные прочные сетки со стальными тросами. Оставалось прицепить крюки этих самых тросов к гондоле.

Баюнов в золотых клетках, завешенных черной тканью, подняли в кабину. Если поместить баюнов в корзины вместе с кровеедами, в полете они могут испугаться тряски и непонятных звуков и от страха поцарапать кровеедов. Те же от боли забывают о симбиозе и могут запросто высосать кровь из обидчиков. А это означало бы полный провал операции.

Кто и откуда доставил на хутор кровеедов и баюнов, Гржимайло и Вавилову было неведомо. Люди, которые передавали клетки в кабину и цепляли сетки с корзинами к гондоле, не отличались от обычных степных жителей. Правда, за все время погрузки они ни разу не посмотрели летунам в глаза, не проронили ни слова, не закурили да и двигались совершенно беззвучно.

Потом дирижабль отправился в обратный путь, но, изрядно не долетев до Каменска, завис над ведущей в Кедрин бетонкой. Летуны определились по карте и стали искать отмеченную крестом поляну — место давней вырубки. Там они должны были освободиться от груза.

На поляне дирижабль ожидали люди в крестьянских армяках. Они подбежали к спущенным клеткам и сетям, отцепили веревки и тросы. Старшой помахал Гржимайло и Вавилову белым платком. Летуны снялись с якоря, отвели свой дирижабль на пару верст от бетонки и стали ждать.

Получив условный сигнал по эфиру, Гржимайло и Вавилов вернулись к поляне и забрали обожравшихся кровеедов вместе с их свитой. Зависнув над глубоким оврагом близ деревни Репеевки, летуны отцепили корзины с живым грузом и сбросили их вниз вместе с канатами и крюками. После этого Гржимайло и Вавилов повернули «Громобой» к Каменску. По прибытии на аэродром они отрапортовали бригадиру Усенко. Тот поблагодарил их за службу, приказал держать язык за зубами и дал увольнение на трое суток. Впрочем, летунам не удалось его отгулять.

Хоть и омерзительно было наше занятие, я немедленно захотел допросить и других почивших в бозе соучастников. Но не тут-то было: трупы остальных офицеров кремировали — якобы по воле родных. Вполне логично. Непонятно лишь, почему при такой организации дела произошел сбой и нам достался Гржимайло. Впрочем, он не знал заказчиков — и, как видно, до него (вернее, до его бренного тела) у них просто руки не дошли.

Бабье лето еще было в разгаре. Утренний собачий холод вместе с ледяной росой на траве испарился под лучами поднявшегося над Кедрином солнца. Оно ласково целовало горожан, выбравшихся из жилищ, чтобы напоследок, перед долгой суровой зимой, погреть косточки, накопить малую толику тепла; грело мхи в окрестных лесах, вызывая к жизни все новые поколения разнообразных грибов, которых в этом году было великое множество; задерживало стаи перелетных птиц, уже готовых отбыть на знойный, но весьма опасный юг.

За это славное солнышко впору взимать плату — рупь за час, если не больше. Золотое времечко, еще вспомнится оно в октябрьскую промозглую слякоть да в ноябрьский трескучий мороз…

Расстелив плащ-накидку, я лежал на травке на берегу старого пруда и всеми порами кожи впитывал ставшее бесг ценным тепло. Млел самым постыдным образом — вместо того, чтобы шажок за шажком выстраивать стратегию мщения. Белесо-голубые небеса надо мной были бездонны, какая-то черная птица парила в вышине, расправив подмороженные за ночь крылья.