Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

«Я вас ненавижу! — завидев нас, начал вещать как с трибуны, а у самого-то поджилки тряслись. — Ханжи проклятые! Нет у вас никакой логики! Поменяли две буквы в слове „магический“ и открестились от своих корней, отгородились от кровных братьев своих».

Я ему: «Ты, Парфений, тон умерь. Мне свои уши жалко. Какой ты нам, к черту, брат? Ты сатанинское отродье у сердца пригрел». А он отвечает глазом не моргнув: «Страждущих приветить — не грех. Путников утомленных, сирых и убогих покормить и обогреть». И духом воспрянул: не дрожит больше, распрямился, плечи расправил, подбородок вздернул — ни дать ни взять истинный праведник, а мы, значит, лютые злодеи. — Ефим вошел во вкус, играя голосом, как заправский актер.

Мы мчались, версты глотая. — Продолжал Ефим свою историю. Слушал я его вполуха, смотрел по сторонам, головой вращая. Все спокойно, все тихо — даже чересчур.

— «В том ваша беда, — убеждал нас Парфений, — что вы, и-чу, в отличие от нас, вольных магов, все поголовно подконтрольны. И начальникам, которые карабкаются по служебной лестнице, и сановникам сибирским, которые живут по своим законам и утратили всякую связь с живым миром. Вы — служилые люди, винтики огромной машины под названием Гильдия. Ваша творческая индивидуальность подавлена еще в детстве, в этих ваших школах и-чу. А вот я, как и любой маг, — свободный художник. Я силой собственной мысли осветляю темные стороны бытия. Меня ведут только мой талант и совесть».

«Это если смотреть с твоей низенькой и кривой колоколенки… — Я терпеливо растолковывал ему. Ребята мои с трудом сдерживались, чтобы не схватить этого гордеца и не отбуксировать на уличную скамейку, чтоб не путался под ногами при обыске. — Ты — наемный работник и за хорошую плату выполнишь любое, даже преступное, задание. А мы сражаемся за идею, и нас не купить ни за какие деньги».

«Вы любое существо, которое мало-мальски от вас отличается, готовы объявить чудовищем и извести под корень, — не сдавался Парфений. — Ваша Гильдия — машина подавления всего, что не похоже на вас самих, не подходит под стандарт, утвержденный тыщу лет назад. Странно, что вы до сих пор не приговорили всех магов!»

«Ладно. — Терпение лопнуло и у меня. — Отойди-ка с дороги. Проверим твой домик: нет ли кого постороннего?» Нам действительно нужны были лишь пригретые этим олухом чудовища. А он вдруг вздыбился: «Только через мой труп!»

Старший ловец Чеботарев возьми да пошути: «За этим дело не станет». Маг побелел весь, глаза вспыхнули. Взметнул руки, и тут за его спиной полыхнуло. Печная труба вылетела из крыши, словно ракета. Из щелей дома рванулось пламя, над нашими головами понеслись доски, осколки стекла, листы шифера. Нас разбросало как игрушечных солдатиков. А самого Парфения шибануло сорванной с петель дверью — летел он аки птица, перемахнул открытую калитку и жахнулся головой о булыжную мостовую. Треснула черепушка арбузом перезрелым…

Когда мы поднялись с земли и отряхнулись, нащупал я у себя на затылке здоровенную шишку. Но хреново мне было не от этого. Обитали чудовища в доме или нет — теперь не узнаешь, а вот помер человек — обратно не воротишь. И быть может, не самый плохой человек…

Я молча похлопал Ефима по сгибу локтя. После каменской бойни разве могу я судить младшего логика, оказавшегося невольным виновником чужой гибели? И в силах ли я сопереживать несчастному, запуганному магу?

У меня давно сложилось личное отношение ко всей этой братии — магам, кудесникам, колдунам. С трудом сдерживаемая неприязнь — я бы так его назвал. Слишком легко обратить их способности во зло. Позволить магам свободно практиковать — то же самое, что дать малому ребенку играть спичками или, хуже того, гранатой с запалом. Понятно, отчего Гильдия норовит поставить каждого мага под свой негласный контроль. А они, само собой, нас ненавидят и сопротивляются изо всех сил.

Миновав богатую деревню Нестерове, я впервые чувствую «запах опасности».

— К бою, — говорю я Копелеву, и водитель зябко поводит плечами.

Впереди, на вершине холма, какое-то темное пятно. Резко тормозим. Два мотора разворачиваются и стоят, не глуша движков. Мы с Ефимом на головной машине трогаемся с места и на первой передаче едем дальше. Каждую секунду ждем выстрелов. Их нет.

Пятно увеличивается в размерах. Это два развернутых поперек бетонки фургона с брезентовым верхом. В таких фургонах возят солдат или жандармов. Рядом с ними — человек десять в защитного цвета форме и при оружии. Боевой техники не видно. Кордон поставлен грамотно — с холма простреливается большущий отрезок дороги. И что творится за фургонами, нам не видать.

Продолжаем сближение. Начальник разведки поглядывает на меня, хочет понять по лицу, что у меня на уме. Остановиться или повернуть не предлагает.

— Смерти ищешь, командир? — не выдержав, наконец спрашивает Копелев. Я отвечаю:

— Победы ищу. — И, открывая дверцу: — Сейчас побеседуем…

«Пээр» с натугой взбирается по склону, я ставлю ногу на приступку, готовясь выскочить из машины. Оружие мое наготове — и «дыродел», и меч, и револьвер. Гранаты, понятное дело, на поясе.

Оказывается, кордон казачий. Казаки с непонятным ужасом смотрят на и-чу, не двигаясь с места. Это не боевая группа, а воинское стадо — решаю я и разом успокаиваюсь. Если понадобится, справлюсь с ними в одиночку. Даст бог, не придется.

— Вы это… — выкатив глаза, бормочет есаул, когда я соскакиваю на бетон. Он здесь старший по чину. — Вы как?..

— Что «как»? — вопросом на вопрос отвечаю я и, единым махом преодолев разделяющее нас пространство, приставляю револьвер к его виску. Эти обалдуи даже не успевают вскинуть карабины.

— Ты чего?.. Не балуй… — бормочет есаул, а я разворачиваю его грудью к остальным и оказываюсь у него за спиной. Загородившись телом заложника, слышу, как сзади приближается подмога: Ефим и еще один разведчик.

— Какого черта?! Кто приказал?! — рявкаю я на казачьих кордонщиков. — Убрать рухлядь с дороги!

И тут на глаза мне попадается вереница машин и повозок, скопившаяся на невидимом доселе обратном склоне холма. Возницы и шоферы сидят на обочинах, покуривая и обсуждая проклятущую жизнь-житуху.

— Да мы что… Мы сейчас… — Низенький подхорунжий бросается к кабине левого мотора.

— Стоять!

Он замирает.

— Повторяю вопрос! Кто приказал?! — страшным голосом рычу я, и есаул отвечает неожиданно внятно:

— Командующий округом. На два часа: с двенадцати пополудни до двух дня.

— А потом? — спрашиваю я уже без угрозы, смотрю на часы: полвторого.

— Освободить дорогу и вернуться в казармы.

— И зачем было ее перекрывать?

— Не могу знать.

Самое смешное, я верю есаулу. И только тут понимаю: почудившаяся мне опасность грозила отнюдь не со стороны Кедрина. Сейчас, впрочем, ее уже нет. И еще я понимаю, что целых двадцать три минуты, нарушив нашу договоренность, не связывался с колонной, а сама она тоже молчком молчит. Черт подери!

— Освободить дорогу! — повторяю приказ и отпускаю есаула. — Посторожи-ка их, — кидаю начальнику разведки и бросаюсь к нашему «пээру» с рацией.

На дворе сентябрь, бабье лето в разгаре. После устрашающих грозовых облаков распогодилось. Знойное марево над лесом. Солнечное сияние, растворив небесную голубизну, проникает в каждую твою клеточку, просвечивая ее насквозь. Пиликанье кузнечиков сливается с мушиным жужжанием в единую умиротворяющую мелодию, а на душе — черный ужас.

— Шмель! Шмель! Прием! — Только шорох помех в эфире. — Шмель!!! Тудыть твою в маковку!!! Это Комар! Отвечай!!! — Нет ответа.

— Давай назад! — высунувшись из кабины, кричу Ефиму Копелеву.

Он быстро пятится к мотору, все еще держа на мушке зашевелившихся у фургонов казаков.

— Живей! — кричу я.

Мне чудится: именно этот миг решает судьбу наших, мы еще можем их спасти. Хотя в глубине души сознаю: то, что должно было произойти, случилось. Пока доберемся до колонны, будет уже два часа — выйдет время, отмеренное командующим округом. Значит, все закончится.

«Пээры» мчатся по бетонке, стрелка на спидометре колеблется у отметки «девяносто», деревья, кусты, избы, заборы мелькают по сторонам, а мне кажется, что мы тащимся едва-едва.

— Быстрей. Быстрей, — непрерывно шепчу я. Мое шипение действует на нервы водителю.

— Не гони лошадей, командир, — трогает меня за плечо Копелев. — Все равно смерть не обгонишь — быстрее скачет.

— Чью смерть? — бурчу я в ответ, потом вызываю по рации заслон: — Шершень! Шершень! Я — Комар! Прием!

— Я — Шершень. Все в порядке. Окопались, ждем. Приехали несколько армейских фургонов с солдатами, встали поблизости. Кто дремлет, кто в носу ковыряет. А что у тебя?

— Шмель замолчал. За Нестерове казаки на два часа перекрывали дорогу. Возвращаюсь с разведки. Думаю, дело плохо. Скоро узнаем. До связи.

— Понял тебя, Комар.