Последняя шутка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

означала надпись на камне и почему эта информация под запретом. Пожалуйста, помоги мне всё это выяснить.

Света шумно вздохнула. Потом взяла второй бутерброд. Сказала:

– Ясное дело, погост и рай глобально сопоставимы. Тот и другой – пристанище мёртвых.

– Одного признака для глобальной сопоставимости мало. Ад тоже можно назвать пристанищем мёртвых.

– Да, но в аду, если верить Библии – плач и скрежет зубовный. Тебе на кладбище приходилось слышать такие звуки от мертвецов?

Этот довод Риту, что называется, зацепил. Медленно доев бутерброд с икрой, она закурила.

– Ты полагаешь, что кладбище – это рай, созданный людьми для тех, кто им дорог? Пожалуй, да. Ведь те, кто лежит на кладбище, в большинстве своём не заслуживают гранитных надгробий, а также мраморных. Эти памятники поставлены им из милости. Обитатели рая тоже находятся там из милости, ибо «так возлюбил Бог мир, что отдал сына своего единородного, дабы каждый верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную…» Налицо – параллель между человеком и Богом, между Новейшим Заветом, Новым и Ветхим. Великолепная мысль!

– Так что, мне искать страшилки? – спросила Света, умяв второй бутерброд и взявшись за третий. Она была польщена комплиментом так, что не обратила внимание на Новейший Завет, о котором ей – историку, между прочим, ещё ни разу не доводилось слышать.

– Да, поищи. Я так и не поняла, чего от меня хотят и что меня ждёт. Может, ты и это мне объяснишь?

– Легко, – согласилась Света, – все от тебя хотят, чтобы ты заткнулась, и ничего другого тебя не ждёт.

– Зачем тогда жить?

– Для того, чтоб всех раздражать.

Погасив окурок, Рита достала из отделения для перчаток боекомплект косметики. Повернув к себе салонное зеркало, стала краситься.

– Ты куда навостряешь лыжи? – спросила Света.

– Я хочу съездить к известному психиатру. Он работает в клинике имени Алексеева.

– А ребёнок?

– Какой ребёнок?

– Ну, тот, которого выплёскивают с водой.

– Так я ведь лечиться не собираюсь! Я хочу расспросить, чего можно ждать от чёрта, который буйно сошёл с ума.

– Думаю, что он по сравнению с тобой – ангел, – сказала Света, решительно открыв дверь, – пока!

И быстро ушла со своим контейнером и пакетом. Но вскоре она вернулась на две секунды, поскольку забыла зонт. Кончив наводить марафет, Рита посмотрела, который час, и поехала. Но не в клинику Алексеева, а домой. Визит к психиатру она решила перенести, так как настроение не особенно соответствовало затее.

Путь занял час. Машину пришлось оставить чуть ли не за углом. Шипя и плюя на жалкие развалюхи, заполонившие двор, Рита под дождём бежала к подъезду. Возле него она и столкнулась с Женькой. Та выходила с зонтиком-тросточкой. Нарядилась она, как для посещения театра: длинная юбка, туфли на каблуках, коротенькое пальто из крепа, перчатки. Однако, больше всего Риту впечатлил макияж, наложенный очень тщательно, и с холодным прищуром взгляд. Причёска у Женьки, впрочем, была обычная – то есть, чёрт-те какая.

– Куда намылилась, падла? – спросила Рита, взявшись за широко открытую Женькой дверь, – на свиданку, что ли?

– Типа того, – процедила Женька, и, раскрыв зонт, поцокала к улице. Ужас как захотелось Рите с разбегу дать ей пинка по надменной жопе, чтоб макияж с наглой рожи стёрся весь об асфальт! И точно дала бы, однако жаль было пачкать юбку – видимо, Иркину. Проводив задаваку взглядом, поторопилась Рита домой, ибо дождь усиливался.

А Женька, вовсе о ней не думая, перешла дорогу, потом свернула на Вешняковскую и зацокала к остановке. На полпути её обогнал троллейбус с нужным ей номером. Пришлось сделать лицо попроще – скакать по лужам с важным лицом было бы преглупо. Ноги, хоть заплетались, не подвели, и не подвели во всех смыслах – водитель, было похоже, ждал потому, что залюбовался. Под турникет Женька поднырнула, чем вызвала недовольство двух старушенций, сидевших возле дверей, и заворожённый взгляд парня, стоявшего у окна. Ответив ему взглядом снисходительным – мол, ещё и не то умею, Женька уселась напротив последней двери. Весь путь она переписывалась с кумиром – с Марочкой Галичьян, которая убирала за ней блевотину. Жуть как было перед ней стыдно! Парнишка всё продолжал таращиться. Он был милым. Проехав три остановки, Женька ему загадочно подмигнула, оторвав взгляд от смартфона, затем подпрыгнула, будто чуть остановку не проворонила, и – покинула с мимолётной грустью троллейбус. Перебежав Вешняковскую, вошла в парк.

Беседку возле усадьбы знала она прекрасно – столько в ней было откупорено пивных бутылок и распечатано презиков, что две трети лиц и имён из памяти стёрлись. Располагалась она на большой поляне. Рядом рос клён. Идти туда нужно было длинной тропинкой через весь лес. Роскошные ноги Женьку несли стремительно. Иркин зонт она, пройдя полпути, сложила, поскольку он задолбал цепляться за сучья. Артём уже её ждал, вышвыривая ногой из беседки окурки, пробки и прочую дребедень. Мольберт был разложен.

– Ты потрясающе выглядишь, – произнёс Артём, взяв у Женьки зонтик и положив его на скамеечку. Они сдержанно, как герои детского фильма, поцеловались, после чего художник задал довольно странный вопрос:

– Трусы на тебе приличные? Иркины?

– Для чего тебе знать, какие на мне трусы? – звонким голосочком и глупым взглядом изобразила Женька Мальвину, – разве я буду позировать только в них?

– Сначала – без них, – дал странный ответ Артём, он же Буратино. Пока Мальвина недоумённо взмахивала ресничками, он её развернул и велел нагнуться. Пока она возмущалась, касаясь пальчиками скамеечки, он задрал на ней юбочку и спустил колготки вместе с трусами ниже колен. От порыва ветра Мальвина сразу растаяла, как Снегурочка, потому что ветер был ледяным.

– Слышь, ты, живописец! Мы так не договаривались! – запротестовала Женька, плотно сжав голые ягодицы, – у меня жопа замёрзнет!

– Ты ведь отлично знаешь, что твоей заднице будет жарко, – сказал Артём. Женька усомнилась, но, как всегда, дала ему шанс развеять свои сомнения. И ему, как всегда, это удалось. Попе стало жарко, а самой Женьке – очень приятно. Она визжала. К счастью, благодаря прескверной погоде в Кусковском парке было довольно немноголюдно.

– Тёма, а почему ты свою бейсболку носишь всегда козырьком назад? – вдруг спросила Женька, оборвав вой. Художник не удивился. Он уж привык к тому, что эта странная девушка задаёт вопросы всегда, везде и любые.

– Я, вообще, не люблю бейсболки, – ответил он, – это головной убор для дебилов. Когда бейсболка одета так, вид менее глупый.

– Зачем тогда ты носишь бейсболку, если не любишь? – не отставала Женька. Её вопрос прозвучал невнятно, так как она кусала губу.

– Без шапки я себе ещё меньше нравлюсь, – сказал художник, – а все другие шапки – ещё ужаснее.

– Ой-ёй-ёй! – опять взвыла Женька, – я умираю! Мамочка!

А потом он стал её рисовать. Сперва, между прочим, вышел скандал, так как неожиданно оказалось, что портрет будет выполнен