Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд - Клайв Баркер

Куэйд, как решил Стив, сошел бы за голландского дилера.

В отличие от большинства студентов, Куэйд не носил никаких значков, определяющих его пристрастия. Был ли он гомосексуалистом, феминистом, участником кампании в защиту китов или нацистом-вегетарианцем? Кто же он такой, черт возьми?

— Лучше бы ты выбрал древнескандинавские языки, — заметил Куэйд.

— Почему?

— Там даже не заставляют писать курсовых.

Это было новостью для Стива. Куэйд продолжал;

— И отметок не ставят. Просто подбрасывают монетку: орел — сдал, решка — приходи в другой раз.

О, это шутка. Куэйд остроумен. Стив усмехнулся, а физиономия самого шутника оставалась бесстрастной.

— И все-таки древнескандинавские языки лучше, — продолжал он. — Кому нужен епископ Беркли. Или Платон. Или…

— Или что?

— Все это — дерьмо.

— Да.

— Я за тобой понаблюдал на лекциях…

Стив заинтересовался.

— Ты никогда не пишешь конспектов?

— Никогда.

— На это я и обратил внимание… Отсюда вывод: либо ты все запоминаешь, либо тебе все безразлично.

— Ни то ни другое. Просто я совсем потерялся.

Усмехнувшись, Куэйд достал пачку дешевых сигарет.

Еще одна несообразность, подумал Стив. Курить надо «Голуаз» или «Кэмел», либо не курить вообще.

— Настоящей философии здесь не учат, — с непоколебимой убежденностью проговорил Куэйд.

— В самом деле?

— Конечно. Немного Платона, немного Бентама[4] — и никакого серьезного анализа. Это все, конечно, правильно. Это похоже на зверя. Это даже отчасти пахнет зверем. Для непосвященных.

— Какой еще зверь?

— Философия. Настоящая философия — это зверь, Стивен. Ты не думал об этом?

— Я не…

— Дикий зверь. Он кусается.

Куэйд вдруг лукаво усмехнулся.

— Да, он кусается, — повторил он.

Стив кивнул. Он не понял метафоры.

— По-моему, мы должны страдать от философии. — Мысль о страдании явно нравилась Куэйду. — Мы должны бояться идей, которые обсуждаем.

— Почему?

— Потому что для серьезной философии нужно оставить все эти академические радости. Забыть о семантике и не применять лингвистические трюки для маскировки реального содержания.

— И что же мы должны делать?

Стиву больше уже не казалось, что Куэйд шутит: напротив, он выглядел очень серьезным. Его и без того маленькие зрачки сузились до размеров булавочной головки.

— Подойти вплотную к дикому зверю, погладить его, приласкать, покормить… Ты как, согласен со мной, Стивен?

— Хм… Но что это за зверь?

Непонимание Стива, похоже, слегка раздражало Куэйда. Тем не менее он терпеливо продолжал:

— Я говорю о предмете философии, Стивен, если, конечно, она настоящая. Предмет этот — страх, а в основе лежит неизвестность. Люди пугаются того, чего не знают. Вот, например, стоишь ты в темноте перед закрытой дверью. То, что находится за ней, внушает тебе страх…

Стив воочию представил себя во тьме перед закрытой дверью. Он начал понимать запутанные рассуждения Куэйда Философия — это способ говорить о страхе.

— Мы должны обсуждать то, что лежит в глубине наших душ, — продолжал Куэйд. — Игнорируя это, мы рискуем…

Внезапно Куэйд запнулся: красноречие оставило его.

— Рискуем — что?

Куэйд уставился в опустевший стакан, вероятно, желая его наполнить снова.

— Хочешь повторить? — спросил его Стив, надеясь на отрицательный ответ.

Вместо этого Куэйд переспросил:

— Чем мы рискуем? Ну, по-моему, если мы сами не пойдем зверю навстречу, его не разыщем и не приласкаем, тогда…

Стив ощутил, что наступил кульминационный момент разговора.

— Тогда, — закончил Куэйд, — рано или поздно зверь сам придет и найдет нас.

Нет большего наслаждения, чем страх. Если, конечно, это чужой страх.

В последующие две недели Стив ненавязчиво навел кое-какие справки о философствующем мистере Куэйде и вот что выяснил.

Знали его лишь по фамилии, имя же никому не было известно.

Точно так же никто не знал, сколько ему лет; но одна из секретарш сказала, что Куэйду за тридцать, весьма удивив Стивена.

Та же секретарша слыхала от самого Куэйда, что родители его умерли. Она думала, их убили.

Больше никаких сведений о Куэйде собрать не удалось.

— Я должен тебе выпивку, — произнес Стив, дотрагиваясь до плеча Куэйда. Тот дернулся от неожиданности и обернулся. — Бренди?

— Да, благодарю.

Стив заказал напитки.

— Я напугал тебя?

— Я задумался.

— Ни один философ не обойдется без этого.

— Этого — чего?

— Мозга.

Они разговорились. Стив сам не мог понять, почему его вновь потянуло к человеку на десять лет старше и другого интеллектуального уровня. Скорее всего, прошлая беседа лишила Стива душевного равновесия — особенно рассуждения Куэйда о диком звере — и он жаждал продолжения. Интересно, какие еще метафоры изобретет Куэйд, что нового скажет о бесполезности учителей и слабости студентов?

Но философии Куэйда не хватало определенности. Он не походил на гуру и не имел никакой религии. Его взгляды не складывались в единую систему; да он в ней и не нуждался.

Тем не менее у Куэйда было собственное мировоззрение с изрядной долей чувства юмора (хотя сам он смеялся редко). Окружающих он считал ягнятами в поисках пастуха, а претенденты на роль пастыря, по его убеждению, оказывались шарлатанами. Все остальное за пределами пастбища — тьма, внушающая невинным овечкам ужас, терпеливо ожидающая своего часа.

Интеллектуальное высокомерие Куэйда доходило до смешного, но Стиву нравилась легкость, с какой его новый знакомый вдребезги разбивал устоявшиеся догмы. Иногда, правда, раздражали убийственные аргументы Куэйда, направленные против непререкаемых для Стива истин. Однако после нескольких недель общения этот всеразрушающий нигилизм стал для Стивена высшим проявлением свободы духа.

Воистину, для Куэйда не существовало ничего святого. Родина, семья, вера, закон — все это оказывалось не просто пустыми словами, но насквозь фальшивыми понятиями, сковывающими и удушающими человека.

Страх — вот единственная осмысленная реальность.

— Я боюсь, ты боишься, мы боимся, — говорил Куэйд, — он, она, оно боится. Ни одно живое существо в мире не избежит страха, от которого замирает сердце.

Любимой жертвой Куэйда была студентка филологического факультета Черил Фромм. Аргументы Куэйда неизменно доводили ее до белого каления. Стив обожал наблюдать со стороны за поединками между его приятелем-мизантропом и «патологической оптимисткой», как Куэйд называл Черил.