Осколки - Евгений Игоревич Токтаев

знал, кто там сейчас за дверью, но иной раз сердце всё же сжималось — а ну как убийца? Сколько раз он их к Эвмену подсылал, а кардиец в ответ ни разу. Вот только покоя это почему-то не добавляло, как раз наоборот. Давно уже нет Эвмена, а беспокойство всё больше и больше…

Стратег-автократор доверял только Деметрию. И Ономарху? Нет, только Деметрию.

За спиной возникла тень. Вот и он, верный пёс, лёгок на помине.

— Ну что? Он заговорил? Тебе удалось что-то узнать?

— Да, — медленно ответил Ономарх, — я кое-что узнал.

Глава 11. Надлом

Сидон

В глубоких ямах, внутри опок, собранных из досок и глины, смешанной с песком, медленно остывала бронза, принявшая форму корабельных таранов, каждый длиной в два человеческих роста. Некоторые ящики уже разобрали, разломали глину, и теперь Багавир, Сахра и несколько их помощников, покрытые потом и копотью, сами под стать бронзовым статуям, очищали бивни триер от окалины, спиливали литники.

В неорионах, корабельных сараях, расположенных неподалёку, тоже кипела работа. Там визжали пилы, стучали топоры. Артель Аполлодора царила здесь безраздельно. Под руководством его людей сидонские мастера корабельных дел, приезжие киликийцы и родосцы создавали флот, который мощью своей должен был превзойти все, прежде ходившее по морям Ойкумены.

Молодой Иероним стоял возле изогнутой рыбьим хвостом кормы одного из гигантов. Он смотрел, как рабочие медными гвоздями прибивали к проконопаченному днищу корабля свинцовые листы. В руках держал табличку-дельту со стилом. Записывал наблюдения. Книгу он у нас пишет, служитель Клио. Антигон этому начинанию покровительствует. У царя Александра выдающиеся мужи записывали путевые наблюдения, Каллисфен, например, племянник Аристотеля. Правда тот наблюдал много лишнего и неумно свои наблюдения выкладывал в присутствии царя, отчего закончил жизнь в цепях, в клетке со вшами. Иероним рассчитывал на более благодарного читателя, каковым почитал Антигона. А между тем, стоило бы ему задуматься о судьбе хиосца Феокрита, острого на язык софиста, которого Одноглазый убил за шутки о мясниках циклопах, жрущих своих жертв сырыми. Другой борзописец, сочинявший историю на безопасном удалении, писал, будто «Антигон, сын Филиппа, кривой на один глаз, некогда жил трудом собственных рук». Тут упоминалось увечье, которого Антигон стыдился, но куда сильнее приводил стратега-автократора в бешенство тонкий намёк, будто он «пролез из грязи в князи».

— Вот ты где, — приметил его Неарх, вошедший на верфь, — я тебя потерял.

— Скажи, Неарх, — спросил Иероним, — а зачем свинец?

— Такую защиту придумал афинянин Фемистокл, чтобы как можно сильнее испортить пир червяку-древоточцу. Правда, на военные корабли их стали ставить только через сто лет. Ну, или чуть пораньше. Для защиты от чужого тарана. Во время Пелопоннесской войны коринфяне защищали свои триеры просто дополнительными досками.

— Помогло?

Неарх усмехнулся.

— В битве при Сиботских островах афиняне без натуги щёлкали коринфские орехи.

— Сиботская же битва до Пелопоннесской войны была, — недоуменно заметил Иероним.

— Да? Ну, значит, перепутал я. Да, не мудрено, я учителю внимал, почитай, четверть века назад, — Неарх почесал заросшее пятидневной щетиной горло, — правда я учился у Аристотеля.

«Оно и видно, как учился», — подумал Иероним, но говорить сие вслух поостерёгся.

Молодой кардиец обошёл корму кругом и, прищурившись, нахмурившись, с видом знатока изрёк:

— Чего-то слишком широка для пентеры.

— А это и не пентера, — ответил Неарх.

— Гексера?[75] — спросил Иероним, — какие Дионисий Сиракузский изобрёл?

Дионисий Младший (397–337 до н. э.) — тиран Сиракуз, сын Дионисия Старшего.

— Ну, изобрели-то, скорее всего, мастера Дионисия, а не он сам, — усмехнулся Неарх, — ещё его отец собрал в Сиракузах лучших механиков со всей Эллады, и они построили ему множество хитрых машин. И ты не угадал: в гексере два таламита,[76] два зигита и два транита с каждого борта. А здесь на одного транита больше.

— Ишь ты. Мощь. Гептера[77] значит. Кто-нибудь прежде строил такие?

— Нет. Мы первые. И ещё крупнее построим.

Иероним посмотрел, как мастера крепили гипозомы — толстенные канаты, которые протягивали как внутри, так и снаружи вдоль бортов для дополнительной стяжки и защиты. Потом прошёл под днищем гептеры, между дриоксов, подпорок строящегося корабля, приподнятого над землёй почти на высоту человеческого роста. Провёл рукой по ароматным свежеструганным, ещё не просмолённым кипарисовым доскам, собранным в прочный набор корабельного остова, который финикийцы называли магалией. Доски точно пригнаны друг к другу и скреплены шипами из акации.

Нарождающийся гигант завораживал молодого кардийца. Иероним ежедневно подолгу торчал на верфях, любуясь, как плотники ловко и умело гнут распаренные доски, подгоняя их так точно, что травинку в щель не просунуть. Пользуясь привилегиями «придворного историка» Антигона, он вникал в секретные чертежи Аполлодора и его помощников. Задавал вопросы.

— Как его имя? — обернулся кардиец к Неарху.

— Этот будут звать — «Котт».

«Котт» — сын Урана и Геи. Сторукий великан, сторожащий мятежных титанов, низвергнутых в Тартар Громовержцем.

Его брат «Гиес» уже спущен на воду. А другой брат, исполин «Бриарей» строится в соседнем неорионе. «Бриарея» будут приводить в движение четыре сотни гребцов — самый большой корабль, когда-либо построенный в эллинском мире. По крайней мере, так полагал Антигон.

Неподалёку рабочие под руководством Протея собирали машину для «Бриарея», которая будет способна метать камни весом в талант. Это чудовище, пятнадцати локтей в длину, десяти в высоту и столько же в ширину, невозможно ворочать. Стрелять оно будет только по курсу и предназначено не для морского боя, а для обстрела прибрежных крепостей, Тира в первую очередь. Во флоте, который строил Антигон, такой здоровенный палинтон был единственным, но машины меньших размеров, включая стрелометы-эвтитоны, ставились на корабли во множестве.

В афинских афрактах,[78] принёсших Фемистоклу победу над флотом Ксеркса (в который входили финикийцы, египтяне и ионийские эллины), гребцы ничем не были защищены от стрел и дротиков противника. Однако лёгкая подвижная триера отличалась большой маневренностью и скоростью. Эпибаты избегали рукопашной, предпочитали бить врага издали, и сходиться в палубной свалке только в крайнем случае. Основным средством ведения боя долгое время оставался таран. В какой-то момент коринфяне, а следом за ними жители Сиракуз опробовали иную тактику боя. Они стали применять машины. Именно тогда корабли начали расти вширь. К каждому траниту и зигиту подсадили ещё одного гребца, и триера стала пентеру. Потом она превратилась в гексеру Дионисия. В гептеру Александра и октеру Антигона.

— Македоняне не морской народ, — с видом знатока и превосходством рассказывал Иерониму Неарх, сын критянина, родившийся в Амфиполе и ни разу в жизни на Крите не бывший, — предпочитают грубую силу. Во всех морских сражениях