Тяжелая корона - Софи Ларк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это уже началось!
— Мне все равно, — его голос тверд и окончателен. — У меня двое детей, Себ. Я надеюсь сделать больше. Я пропустил девять лет с Симоной. Я хочу прожить каждую оставшуюся мне секунду рядом с ней. Если бы на этой свадьбе что-то пошло по-другому… Симоне позвонили бы вместо ее мужа, летящего домой на самолете. Я не сделаю этого ни с ней, ни с Генри и Сереной. Моя дочь еще даже не знает меня, Себ. Я не хочу, чтобы она росла с одной лишь фотографией отца.
— А как насчет остальных из нас? — я спрашиваю его.
Данте смотрит на меня своими черными глазами, так похожими на глаза нашего отца.
— Я люблю тебя, Себастьян, — говорит он. — Я всегда буду любить. Но Симона и мои дети теперь моя семья. Я должен поставить их на первое место.
Я не могу поверить, что он действительно уйдет. Не сейчас, когда он нужен нам больше всего.
Но он уже поднимает чемодан, делая это так легко, как если бы он был пуст.
— Будь осторожен, Себ, — говорит он. — Это не похоже на ограбление хранилища или даже на твою свадьбу. Меня не будет там, чтобы спасти положение. На этот раз я не вернусь.
Я смотрю на него, не веря.
Он начинает идти к двери гостиничного номера. Я смотрю, как его широкая спина удаляется от меня.
Затем, как раз в тот момент, когда он поворачивает ручку, я кричу: — Подожди!
Он делает паузу, оглядываясь через плечо, не отпуская дверь.
— Я тоже люблю тебя, брат, — говорю я.
20. Елена
Грета еще несколько раз спускается в камеру, чтобы принести мне теплые одеяла, еду, попить и подборку книг из библиотеки Энцо Галло.
Одна из них Имя розы, детективный роман, который мы с Энцо подробно обсуждали, когда вместе сидели на позднем завтраке. По складкам на корешке и мягким, слегка помятым страницам, я могу сказать, что он, должно быть, читал ее много раз.
Кажется неправильным держать книгу Энцо и перечитывать ее, когда у него больше никогда не будет шанса насладиться ею снова.
И все же, читать ее странно успокаивающе, в том смысле, которого я, вероятно, не заслуживаю. Это возвращает меня к нашему разговору. То, как Энзо говорил со мной, как будто я был равной, и слушал мои ответы с неподдельным интересом. То, как он положил свою теплую, сухую руку поверх моей и сказал: — Нет такого удовольствия, как чтение, не так ли? Иногда это единственное, что успокаивает мой разум.
Теперь я чувствую, насколько правдивы были эти слова. Чтение этой книги облегчает мой разум, когда ничто другое не может. Я заблудилась в 14 веке, в мире итальянских монахов. И, наконец, я достаточно спокойна, чтобы снова лечь спать.
Когда я просыпаюсь, я не могу сказать, который час, день или ночь. Здесь нет окон, вообще нет естественного освещения. И, конечно, никакого вида на звезды.
В искусственном освещении камеры я вспоминаю, каким утешением для меня всегда была астрономия. Я смотрела на небо, и оно было таким бесконечным и необъятным, что по сравнению с ним даже мой отец казался незначительным. Звезды были так прекрасны и так неприкосновенны ни для чего на земле. Они олицетворяли идею чего-то большего… бесконечных возможностей.
И затем, в ту ночь, когда Себастьян поцеловал меня на колесе обозрения, они пришли, чтобы символизировать самого Себа. Он был той надеждой, той любовью, которую я искала. Он вошел в мою жизнь, как та первая мерцающая звезда, которую я увидела прямо над нашей машиной. Я потеряла с ним девственность на пляже, под небом, усыпанным звездами. И он сделал мне предложение под куполом планетария, когда вся вселенная кружилась вокруг нас.
Вот почему я выбрала это платье на свадьбу, потому что оно напомнило мне о маленьком кусочке космоса. Казалось, это символизировало насколько сильной была наша любовь. Что это было неприкосновенно для моего отца или кого-либо еще.
Но я ошибалась.
Мой отец уничтожил все в один момент.
И теперь я здесь, в этой камере, без солнца, луны или звезд. Потому что они уничтожены. Потому что Себастьян меня больше не любит.
Я слышу скрип щеколды и сажусь, думая, что Грета вернулась с чаем или супом.
Вместо этого дверь открывает Себастьян.
Хотя я знаю, что сейчас он ненавидит меня, чувство, которое возникает в моей груди, не является ответной ненавистью. Это стремительная и отчаянная тоска. Я все еще люблю его лицо. Я все еще люблю его фигуру. Я все еще люблю эти темные и пытливые глаза, даже если в них нет никакой привязанности ко мне.
— Где твоя одежда? — Себастьян говорит.
Он бросает взгляд на мое почти обнаженное тело, затем быстро отводит взгляд снова.
— Я не могу надеть пижаму, — говорю я. — Из-за этого.
Я поднимаю руки, чтобы показать наручники на своих запястьях и цепи, которые тянутся к стене.
— О, — говорит Себастьян.
Он на мгновение задумывается, затем делает шаг ко мне. Он достает ключ из кармана и открывает четыре наручника, один за другим.
Он должен приблизиться ко мне, чтобы сделать это. Достаточно близко, чтобы я могла почувствовать до боли знакомый аромат его кожи. Мое сердце колотится о ребра, как кулак, бьющийся о прутья клетки.
Когда оковы снимаются с моих запястий, Себастьян видит, что кожа красная и саднит в тех местах, где она натиралась. Я вижу гримасу вины, которая мелькает на его лице, прежде чем он подавляет ее.
— Грета тебя кормила? — спрашивает он.
— Да. Она заботится обо мне.
Я вижу, как его взгляд скользит к повязке на моем плече. На этот раз он не может скрыть беспокойства на своем лице. В меня стреляли, когда я пыталась спасти его, и он это знает. Это не компенсирует того, что я сделала. Но все равно это что-то значит.
— Почему ты держишь меня здесь? — я спрашиваю Себастьяна.
Я хочу знать, планирует ли он убить меня. Потому что если он это сделает, то с таким же успехом он мог бы сделать это сейчас.
— Почему? — рычит он. — Ты хочешь вернуться домой к своему отцу и брату?
— Нет, — говорю я.
— Почему бы и нет?
— Потому что ты мой муж, — тихо говорю я. — Нравится тебе это или нет. Я принадлежу тебе… или никому. Я
