Тяжелая корона - Софи Ларк

Ничего, что могло бы стереть то, что я сделала. Ничего, что вернет отца Себастьяна или его друзей.

Я смотрю на него, чувствуя, как мое сердце разрывается пополам.

— Мне жаль, — говорю я. — Я бы все отдала, чтобы вернуть их.

— Ну, ты не можешь, — говорит Себастьян.

И с этими словами он поворачивается, чтобы уйти.

Но сначала он бросает бутылку с водой на кровать. Единственный намек на милосердие, которое он дал мне.

Затем он разворачивается и захлопывает дверь, запирая ее за собой.

17. Себастьян

Я стою за пределами камеры, глубоко в подвале, все мое тело дрожит от ярости и боли.

Я чувствую себя преданным. Я чувствую себя дураком.

И больше всего я чувствую себя ужасно, тошнотворно виноватым.

Я сказал Елене, что это ее вина, что мой отец мертв, а мой брат лежит в отделении интенсивной терапии с трубками, входящими и выходящими из его тела.

Но правда в том, что это моя вина.

Я знал, что Алексей Енин ненавидел нас. Я знал, что он хотел отомстить моей семье. Я знал, что он оказывает невероятное давление и контролирует своих детей.

И все же я сказал себе, что все будет хорошо. Потому что я хотел верить, что все будет хорошо. Я хотел верить, что смогу влюбиться и быть счастливым, и что все обиды прошлого можно будет скрыть.

КОНЕЧНО, мы с Еленой встретились не случайно. Сейчас смешно думать, что я когда-либо верил в это.

То, как мы встретились друг с другом, то, как мы так быстро влюбились, казалось таким судьбоносным, таким абсолютно правильным, что это заставило меня поверить в судьбу. Я никогда не задавался вопросом, как наши пути продолжали пересекаться. Я верил, что Вселенная сводит нас вместе.

Это заблуждения дурака. Того, кто думал, что карма реальна, что в конце концов все всегда получается правильно. Как я мог когда-либо поверить в это, когда я тысячу раз видел, что это неправда?

Мой дядя был сожжен заживо гребаной Братвой. Моя мать умерла от инфекции, которая была случайной, странной и которую можно было полностью предотвратить. И теперь мой отец мертв из-за моей ошибки. Ни в чем из этого нет справедливости.

Мне не следовало заходить в камеру.

Я не могу выбросить из головы образ Елены, ее прекрасное свадебное платье, теперь грязное, порванное и заляпанное кровью. Ее лицо было пораженным и умоляющим. На ее руках и ногах цепи. И эта повязка, покрывающая ее плечо, где доктор Блум извлек пулю и снова зашил ее.

Пуля, которую она приняла за меня.

Когда она сказала мне, что ничего не знала, что понятия не имела, что планировал ее отец, я не поверил ни на секунду. Она знала, что он хотел заполучить нас с самого начала. Она знала, что это была подстава.

Но одно я знаю наверняка, это то, что она прыгнула под этот пистолет…

Никто не заставлял ее это делать.

Это было инстинктивно, мгновенно.

Она хотела спасти меня.

Это означает, что что бы еще она ни сделала, она действительно заботится обо мне. Эта часть была не совсем ложью.

Но это не может воскресить моего отца из мертвых.

Я только что из морга. Полиция обнаружила тело папы в православной церкви. Они нашли его под триптихом вместе с телами трех bratoks Енина. Они прогнали отпечатки пальцев папы по своей системе, обнаружив его старые записи с юных лет, когда он был арестован по обвинению в рэкете и отмывании денег. Они вызвали меня для опознания тела.

Мой отец выглядел намного меньше обычного, лежа на этой плите под простыней, с него сняли костюм и рубашку. Его кожа была цвета сыра, вся в следах от тяжелой деревянной рамы, упавшей на него сверху. И его лицо… оно было почти полностью уничтожено. Не из-за триптиха, из-за пуль Братвы. Все, что осталось, это один черный глаз жука, открытый и пристально смотрящий.

Полиция уже знала, кто он такой. Они привели меня, чтобы шокировать. Надеясь, что, когда меня отведут в соседнюю комнату, я расскажу подробности того, что именно произошло в церкви. Должно быть, они признали в других телах Братву. Может быть, они думали, что я расскажу им все, движимый местью.

Я отказался отвечать ни на один вопрос. Я сказал, что не знаю, что произошло, почему мой отец был в церкви. Хуже всего, я не мог сказать им, что тела, лежащие рядом с телом моего отца: одно высокое и долговязое, другое широкое и громоздкое, принадлежали Броуди и Джованни.

У Джованни не было большой семьи, только брат в тюрьме. Но я подумал о сбивающем с толку звонке, который родители Броуди наверняка получат позже сегодня или завтра, когда они спокойно будут сидеть в своем маленьком доме в Уилметте, читая газету или смотря телевизор, никогда не подозревая, что с их единственным ребенком что-то случилось. Я хотел ударить себя по лицу снова и снова, от чистого стыда и гнева.

Я прислоняюсь к стенам подвала, простым бетонным, сырым и холодным, потому что это маленькое подземелье находится на самом нижнем уровне нашего дома, даже ниже старого гаража Неро. Хотел бы я исчезнуть с лица земли. Потому что я не могу смотреть правде в глаза, всему тому, что произошло по моей вине.

Но это был бы выход для труса.

Я не собираюсь убивать себя.

Я собираюсь отомстить.

Итак, я поднимаюсь по лестнице обратно на кухню. Грета сидит за маленьким столиком, одетая в чистую одежду, ее волосы аккуратно причесаны и завязаны сзади, как всегда, но ее лицо опухло от слез.

Странно видеть ее сидящей. Грета всегда суетится, у нее заняты руки. Она никогда не бездействует. Она ненавидит присаживаться даже для просмотра фильма.

Когда она видит меня, она вскакивает и обнимает меня. Мне больно принимать ее объятия. Я не заслуживаю этого, я не заслуживаю ее утешения.

— Как Неро? — спрашивает она меня.

Я заехал в больницу перед моргом. Это было самое странное зрелище из всех. Неро — это образ нашей семьи: первобытный, свирепый и невероятно живой. Видеть его лежащим там, бледным и неподвижным, дышащим только благодаря аппаратам, поддерживающим в нем жизнь… это было невыносимо.

Камилла сидела прямо рядом с ним, почти такая же бледная, как сам Неро. Она не переодевалась. Она ни на минуту не отходила от него, за исключением того времени, когда он был на операции, и даже тогда она сидела в комнате