Тяжелая корона - Софи Ларк

— У меня не будет детей, — говорю я ей.

Я думал, что хотел бы этого, когда мечтал о том, какой будет моя жизнь с Еленой. Но теперь моя жена заперта в подвальной камере, и эти мечты разорваны в клочья и залиты кровью. Ни у кого из нас нет будущего. Никаких детей для возобновления этой семьи, во всяком случае, не от меня.

— Ты не знаешь, что будет дальше, — огрызается Грета. — Ты больше не мальчик, но и не мужчина, если все еще думаешь, что можешь предсказывать будущее.

— Тебе следует, по крайней мере, уйти, пока это не уладится…

— НЕТ! — кричит она, ее щеки пылают яркими пятнами. — Я остаюсь здесь! И я буду работать, как смогу. Это то, что приносит мне счастье, Себастьян. Меня не волнуют путешествия, и меня не волнует безопасность. Если бы я так думала, я бы никогда не заняла эту должность с самого начала. Ты знаешь, твой отец рассказал мне правду о своей работе в тот день, когда нанял меня? Он никогда не лгал мне, Себастьян. Не думай, что я была какой-то слепой дурой, защищенной от правды! То, что я делаю, скромно, но я одна из вас, и я всегда была.

Я никогда не мог выиграть спор с Гретой. Она никогда не отступает, когда уверена, что она права.

И в данном случае, что я вообще пытаюсь доказать? Что она была бы счастливее одна в Италии или солнечной Испании?

— Итак, — твердо говорит Грета, решив, что ее точка зрения была высказана, — Кого ты запер под гаражом?

Я смотрю на нее, пораженный. Я не думал, что она даже знала о камере под гаражом.

Она закатывает на меня глаза.

— Я знаю каждую часть этого дома, мальчик, — говорит она. — Помни, что я убирала его еще до твоего рождения.

— Там Елена, — признаюсь я.

— СЕБАСТЬЯН! — кричит она.

— Не спорь со мной в этом, — яростно говорю я ей. — Она солгала мне, и она предала нас всех. Мы понятия не имеем, что она сказала своему отцу, или что она скажет ему дальше, если мы ее отпустим.

— Ты не можешь держать свою жену взаперти в подвале! — Грета кричит.

— Да, я, блять, могу, и если ты так решительно настроена остаться здесь, ты поможешь мне, — говорю я.

— Как помочь тебе? — Грета хмурится.

— Ей нужна еда и антибиотики, — говорю я. — И тебе, возможно, придется сменить ей бинты.

— Бинты! Ты…

— Я не причинил ей вреда. В нее стреляли на свадьбе. Доктор Блум приходил навестить ее, с ней все будет в порядке.

Грета хмуро смотрит на меня, ей это совсем не нравится.

— Не отпускай ее, — предупреждаю я Грету. — Я серьезно. Я не единственный, кто чертовски зол на нее. Русские, возможно, тоже, потому что она помешала им убить меня. Она в безопасности именно там, где она сейчас.

Грета поджимает губы, но не спорит. Это означает, что она сделает это, даже если ей это не нравится.

С этим закончено, я встаю из-за стола.

У меня есть еще один разговор, который я должен пережить, который будет хуже, чем этот с Гретой.

Я должен поговорить с Данте.

18. Елена

Я не знаю, сколько времени прошло с того момента, как Себастьян спустился навестить меня, и когда дверь в камеру снова со скрипом открывается. Трудно судить о времени, когда ты находишься в комнате без окон, которая почти полностью погружена в темноту.

Я сажусь, когда слышу, как поворачивается защелка, думая обо всем, что я хотела сказать Себастьяну, о словах, над которыми я мучительно размышляла все то время, пока была здесь взаперти. Но дверь открывает не Себ, а Грета.

Я вглядываюсь в ее лицо, чтобы понять, ненавидит ли она меня тоже, как и все должны.

Она не выглядит сердитой, только грустной.

Она смотрит на мое испорченное свадебное платье с выражением боли, то ли потому, что темные пятна крови напоминают ей, что ее друга и работодателя больше нет, то ли, возможно, потому, что она начала тот день с тем же чувством оптимизма и радости, что и я, только для того, чтобы увидеть, как все это горит у нее на глазах.

— Пожалуйста, не нападай на меня, — говорит она. — У меня нет ключа от этих кандалов, так что это было бы бессмысленно.

— Я бы все равно не стала, — говорю я ей, и это правда. Даже если бы я знала, что Себ направляется сюда с пистолетом в руке, я все равно не причинила бы вреда Грете. Я уже сделала достаточно, чтобы разорвать Галло на части.

Конечно, у Греты нет причин мне верить, но она входит в камеру без страха. Она несет огромный поднос, который, должно быть, весит почти столько же, сколько она сама. На нем я вижу таз с горячей водой, мочалку, мыло, зубную щетку, зубную пасту, свежие бинты, ножницы, мазь, пузырек с таблетками и сложенную пару чистой пижамы. Затем, рядом с этим, сэндвич и стакан молока.

Я очень хочу всего этого.

Меня накрывает волна благодарности, почти столь же болезненная, сколь и приятная. Я не заслуживаю доброты Греты. Из-за меня убили Энцо, и Грета, вероятно, была ближе к нему, чем к кому-либо.

Я даже не могу извиниться за это. Это только разозлило Себастьяна.

Итак, все, что я говорю Грете: — Я не знала, что это должно было случиться.

Грета кивает.

— Я знаю, — говорит она. — Ты спасла Себастьяну жизнь. Тебя саму могли убить.

— Я почти хотела бы быть мертвой, — тупо говорю я.

Я не драматизирую. У меня был один, краткий, сияющий период счастья с Себастьяном. И теперь он уничтожен. Я не могу вернуться к тому, какой была моя жизнь раньше. И все же он ни за что не смог бы полюбить меня снова.

— Не говори так, — говорит Грета. — Пока ты жива, ты не знаешь, что может случиться.

Я не хочу с ней спорить, поэтому просто опускаю взгляд на выцветший матрас.

— Мне нужно осмотреть твою рану, — говорит Грета. — Я постараюсь быть осторожной…

Она снимает старые бинты, которые потемнели от крови с той стороны, которая ближе к моему телу. Я смотрю вниз на место, где в меня стреляли, с болезненным любопытством.

Рана на удивление маленькая, по крайней мере, с лицевой стороны, это все, что я могу увидеть. Она чуть ниже моей ключицы, зашита, возможно, дюжиной швов. Плоть вокруг нее опухшая и красная, но