Иван V: Цари… царевичи… царевны… - Руфин Гордин

— Все исполню, как повелели, — отвечала зардевшаяся Варька.

— Потом мне доложишь, как все было. Упрямился ль царевич, стеснялся ль? Робел ли? Много ль из него вытекло? Способен ли он, по нраву ль ему пришлось? Видно, урок сей придется повторять.

Как ни наставляла Софья Варьку, как ни повелела обходиться с царевичем вольно, а все ж заробела девка, как оставили ее наедине с ним.

Иван глядел на нее из-под тяжелых век и молчал. Похоже, ждал. Ждала и Варька. Ждала, но, вспомнив наказ царевны, заговорила первая:

— Для услады вашей, государь великий, я.

— Ну?

Варька приблизилась к нему и для начала поцеловала его в губы. Они были холодны и неподатливы. Тогда она раздвинула их своим языком и впилась, как привыкла со своими парнями. Одновременно рука ее проникла в порты Ивана и орудовала там.

Иван стоял, как прикованный, но рука ее ощутила, как твердеет и наливается жаром его уд. Смелость желания подхватила ее, и она стала подталкивать его к ложу. Иван не сопротивлялся, но по-прежнему молчал. Но задышал он чаще, как видно, испытывая томление.

А Варька уже действовала с той смелостью, к которой ее призывала Софья. Она стала раздевать Ивана, одновременно целуя его. Он был покорен, но сам не предпринимал ничего, то ли от неуменья, то ли от робости.

— Ложись! — решительно приказала она.

Для нее это был уже не великий государь царевич, а простой парень, муж, ибо в ней возговорило желание с необыкновенной силой. Она почуяла, что вольна делать с Иваном все, что повелит ей собственное желание. Она была горячей, очень горячей. Из той категории женщин, которых называют одержимыми. Не только не ведающими стыда, но сами вызывающими на грех. О таких издавна говорили: слаба на передок.

Варька была слаба. И она приступила теперь к Ивану с привычной одержимостью. Он лежал с торчащим удом и постанывал. А она приникла к нему ртом, и язык ее совершал кругообразные движенья. Наконец она оседлала его, чувствуя, что он вот-вот извергнется и желая принять в себя все его семя.

— О-о-о! — застонал Иван. — Ох…

— Любо, Ванюша? — Она смело перешла на фамильярный тон, уверенная, что теперь уж он в ее власти и будет домогаться ее.

— Ну? — привычно промямлил Иван, все еще тяжело дыша.

— Хочешь еще?

— Ну! Погодь, оправлюсь.

Веки его опустились, похоже, он стал задремывать. Увидав это, Варька замолкла. Она жалела Ивана. Впервой испытал такое потрясение. Сотрясенье с открытием мира любовных наслаждений.

Она видела его физическую ущербность. Но как муж он был почти исправен, весь мужской механизм тотчас откликался на зовы. Государыня царевна давеча говорила, что Ивана непременно нужно женить. Сгоден. И семени достаточно извергнул. Небось, способен обсеменять будущую жену, глядишь, и почнут рождаться детишки.

Варька глядела на спящего Ивана с каким-то материнским чувством. Она была старше его: двадцать четвертый годок пошел. А Ивану-то всего шестнадцать. Вроде бы только начинает жить как мужчина.

— Жалкий ты какой-то, — произнесла, она вполголоса.

Иван привычно откликнулся сквозь сон:

— Ну?

Она терпеливо ждала его пробуждения. Видно, испытав впервой любовное потрясение, изнемог. Он повернулся на другой бок, спиной к ней, и легкий храп убедил ее, что сон его будет долог.

Мыльня была рядом. Она пошла и подмылась, продолжая испытывать зуд неудовлетворения. Он только разбудил ее желание. И теперь ей нужен был здоровый мужик, чтобы угасить его, ибо похотливость ее была неуемна.

Мимо мыльни проходил Иванов спальник. Она потянула его за рукав:

— Пойдем!

— А куда? — не понял он.

— Пойдем, пойдем! — И она втянула его в мыльню.

Исподнего на ней не было. Он быстро понял и загорелся.

Минут десять елозил, пока она изнеможенно не промолвила:

— Все. Иди. — И, спешно подмывшись, поспешила в Иванову опочивальню.

Он лежал с открытыми глазами и словно бы ждал ее.

— Пробудился, Ванюша? — как можно ласковей спросила она. — А он еще спит?!

— Кто? — не понял Иван.

— Вот кто! — И Варька смело впилась губами в вяло свисавший уд. — Спит, но сей час встанет, — бормотала она, работая языком. — Видишь, он уже готов.

— Ну? Старайся, — вытолкнул Иван коснеющим ртом.

И она усильно старалась. На этот раз Иван держался дольше, но ее наука пошла впрок, и он действовал уже самостоятельно. На этот раз Варька была внизу, и он вполне вошел в свою роль наездника. Тяжело дыша и время от времени охая, он наконец кончил.

— Любо? — привычно спросила она.

И он ответил:

— Любо. Нету более мочи. Погодь.

Она опять терпеливо ждала, пока он не обретет силу. Ждать пришлось долго, но Иван уже не отпускал ее. Он полудремал, держась за ее руку.

Через час все повторилось. Иван входил во вкус. Он открывал женщину. Когда он совсем обессилел, она шепнула:

— Завтра. Утречком. Опосля заутрени. Помолюсь за тебя, а ты за меня.

Варька поспешила доложить Софье. Ей преградили дорогу рынды.

— Куда поперла?

Варька дерзко ответила:

— Государыней царевною звана по неотложному делу.

Раздвинули бердыши, пропустили. Один ухватил ее за дерзко торчавшие груди.

— Не озоруй, — вырвалась она. — Не место.

— А где место-то?

— Потерпишь, скажу.

— Буду терпеть, коли скажешь.

Она велела доложить о себе государыне царевне. Софья была занята — у ней был стрелецкий голова Цыклер. Ключница велела подождать — она знала, какова важность Варькиной миссии.

Разговор, видно, шел промеж них важный, потому что Цыклер долго не выходил. Варька терпеливо ждала. Она чувствовала себя победительницей и важной персоной — впервые в жизни. Обычно же ее кликали заборным словом.

Наконец стрелецкий голова вышел. Софья, стоило Варьке показаться на пороге, тотчас выпалила:

— Ну?

Варька невольно заулыбалась. Она столько раз слышала это «ну» от Софьиного братца, что не могла удержаться.

— Чего лыбишься! Говори — годен?

— Еще как годен, государыня царевна. В раж его ввела, желает меня. Заутра звана.

— Господи, благодарю тебя, — крестилась Софья, — есть надежда. Опосля, как с ним управишься, придешь за награждением. Не истощай его только — слаб он здравием.

Глава пятнадцатая

По государевой грамоте

Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс… И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля — в источники вод… И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым; нечистый не будет ходить по нему…

Тобольск — город богомольный. И правит в нем своенравно и своекорыстно воевода Петр Михайлович Салтыков. Но как я есть посол царский и грамотами от великого государя и боярина ближнего Артамона Сергеевича Матвеева изобильно снабжен, то принял он меня милостиво, все как есть рассказал и чертежи дорог в остроги ближние и дальние, путей водных и сухопутных предъявил. И трудился я немало, дабы точные копии с них снять.

Пробыл я в Тобольске-городе месяц, ожидаючи полой воды, как советовал воевода. И немало дней проводил в душеполезных беседах с ссыльным Юрьем Крижаничем, хорватом, человеком зело просвещенным и мудрым. Никакой вины он пред великим государем и его боярами не ведал, а сослан был по навету расстриженного патриарха Никона будто за потаканье людям старой веры. А еще Никон был в подозрении на нем, Юрии, будто он проповедовал веру латинскую и суть чернокнижник. Никон и меня подозревал в чернокнижии, но покровитель мой боярин Матвеев меня оборонил. Спесив был Никон и зол, во всяком просвещенном человеке подозревал супротивника своего. Ежели бы не доверчивость и простота великого государя, быть бы ему давно в опале, ибо он многие смуты произвел в церковном управлении и расколол православный люд до душегубства.

Великий труд исполнил Юрий Крижанич, живя в тобольской избе. Исполнился я удивления и восхищения, глядя на высокую стопу листов, исписанных им. Я уж о нем поминал и хочу только еще раз напомнить, потому как весьма много собрал он сведений о богатствах Сибири, в беседах с бывалыми людьми сведался об удобных речных путях, будто бы коими плыть можно не только в Китайское государство, но даже и в Индию из Мангазей и в устье Енисея и далее морским путем.

Но с горечью видел он, как немилосердно обходятся владетельные люди со своими холопами, то есть рабами. Читал он мне отрывки из своего сочинения и кое-что я себе списал на память. Ибо немало в них острых наблюдений и справедливого осуждения. Причина, как он пишет, распущенности, блуда, срамословия и бесчестия есть праздность и пьянство, в коем русские люди окончательно потонули. Ибо пьянство у них настолько распространено среди людей всех чинов и сословий, церковников и мирян, мужчин и женщин, что ежедневно на улицах и в грязных лужах находят пьяных людей, лежащих замертво. Пишет, он, что весьма распространено наказание батогами и плетьми. А то, что натура у них рабская, видно не только по нижайшим поклонам, при которых они бьют челом до полу, но и в отписках великому государю, где и князья и бояре именуют себя его холопами и рабами.