Занимательное дождеведение: дождь в истории, науке и искусстве - Синтия Барнетт

Обожженные и готовые для парфюмерных цехов Каннауджа глиняные диски называются «кхапра». В следующий раз я замечаю их сваленными в кучу в темном углу парфюмерной дистилляционной установки, похожей на пещеру. Вновь проехав через старый район Каннауджа, мы добрались по узким извилистым дорогам до парфюмерной фирмы Munna Lal Sons & Co. Знакомлюсь с руководителем компании Акхилешем Патхаком, принадлежащим к третьему поколению, и с представительницей четвертого – его дочерью Свапнил, двадцатичетырехлетней выпускницей технического колледжа, которая выросла в пансионе и только что вернулась в Каннаудж, чтобы учиться семейному парфюмерному бизнесу.

Каждое поколение вносило свой вклад в строительство эклектичного комплекса, где вся семья живет в близко расположенных хорошо оборудованных белых домах. Сытое стадо водяных буйволов отдыхает в тени разросшихся кустов индийской сирени, которые отделяют жилища от парфюмерного производства. Патхак рассказывает, что его дед, Мунна Лал, изготавливал дождевые благовония с 1911 года, когда открыл свое дело. Этим приемам он обучил отца Патхака, а тот научил его самого.

Лал построил изначальную двухэтажную парфюмерную фабрику. Сейчас по зданию, покрытому поблекшей желтой и голубой краской, лазают, поглядывая вниз с балконов, пугливые обезьянки. В 1962 году отец Патхака построил кирпичный дистилляционный цех, где компания смешивает эфирные масла, в том числе «митти аттар».

Если весь Каннаудж похож на город прошлого века, то, заходя в дистилляционный цех, попадаешь скорее в прошлое тысячелетие. Здесь нет ни искусственного освещения, ни машинного оборудования, никаких следов современности. Цех похож на средневековый форт с земляными полами и столбами, которые подпирают частично покрывающую здание крышу. Проникающий сквозь крышу и открытые боковины свет озаряет первобытную обстановку: липкие ремесленники, одетые лишь в потрепанные дхоти, поддерживают огонь под огромными медными котлами, так называемыми «дегами», которые сверху накрыты овальными крышками и торчат из длинных рядов кирпичных дистилляторов, как гигантские окаменелые яйца.

Тщательная и медленная дистилляция по древнему рецепту, практикуемая в Каннаудже, называется «дег-бхапка». Каждый дистиллятор состоит из медного дега, расположенного поверх индивидуальной печи рядом с индивидуальной лоханью воды, и выпуклого конденсора, называемого «бхапка» (приемник), который похож на гигантскую мускатную тыкву. Когда поступает свежая партия цветов, ремесленники набивают в каждый дег примерно сорок пять килограммов розовых, жасминовых или других лепестков, потом заливают их водой, плотно закрывают крышку сверху и герметизируют ее глинистой массой с помощью длинного троса. Внизу разводят костер на дровах или высушенном коровьем навозе. Наполняют бхапку сандаловым маслом и погружают ее в лохань. Дег и бхапка соединены с полой бамбуковой трубой под названием «чонга», по которой душистые пары из кипящего на медленном огне котла подаются в масляную основу.

Как и семьи Сиярама и Патхака, рабочие дистилляционного цеха унаследовали свое требующее высокой точности мастерство от отцов и дедов. Они должны внимательно следить за огнем, чтобы температура под дегом оставалась достаточно высокой для испарения воды, находящейся внутри, но не повышалась до такой степени, чтобы разрушить аромат. Пока душистый пар перемещается из медного котла по бамбуковой трубке в тыквообразный приемник, рабочие должны поддерживать воду в лохани на принимающей стороне достаточно прохладной для того, чтобы пар вновь конденсировался в жидкость, насыщая сандаловое масло своим пьянящим ароматом. Просто опуская руки под воду и пробуя на ощупь выпуклую часть приемника, парфюмеры могут определить, сколько конденсированного пара образовалось. Раз в пару часов они выключают приемник, охлаждая дег мокрыми тряпками, чтобы прервать конденсацию. Дистилляция типичной партии лепестков в 45 килограммов занимает шесть-семь часов.

Сегодня дистилляторы готовят единственный аттар нерастительного происхождения. Подобно тому, как в печь забрасывают уголь, они грузят лопатами глиняные диски в медные котлы, прежде чем влить туда воду, закрыть крышки и герметизировать их глинистой массой. Как и в случае с лепестками цветов, рабочие будут шесть или семь часов тщательно готовить митти, пока из глины не выпарится весь аромат. В этот момент они отведут воду из приемников через отверстие на дне, сольют влагу, которая конденсировалась на стенках сосуда, пока не останется только насыщенное ароматное масло, скопившееся сверху.

Готовый митти аттар получают лишь на заключительной стадии, наливая его в специальный кожаный флакон под названием «куппи» и запечатывая изнутри. Аттар, который не хранится в куппи, «по существу испорчен», говорит Шукла, с подозрением относящийся к современным технологиям, особенно если они связаны с пластиком. «Момент, когда его помещают в кожаный флакончик, так же важен, как и момент нанесения на кожу. Это позволяет аттару выпустить остающуюся влагу и обрести свой подлинный запах, в данном случае – запах первого дождя, проливающегося на землю».

Вернувшись в лабиринт улочек старого Каннауджа, находим мастерскую человека, изготавливающего флаконы, Мохаммеда Мустакина, ремесленная родословная которого еще длиннее, чем у Сиярама или Патхака. Как и на всех семейных предприятиях, следующее поколение здесь тоже трудится рядом с Мустакином, чей длинный белый халат, или «курта», очень подходит к окладистой седой бороде. Знакомлюсь с двумя сыновьями Мустакина и его еще только начинающим ходить чудесным малышом-внуком, выглядывающим из-за папы, который переводит для Мустакина. «Мой отец, дед, прадед и все предки, каких мы помним, делали кожаные сосуды для аттара, – рассказывает он мне. – Мы всегда учились, чтобы наши сосуды были такими же, как в сказках про Али-Бабу»[31].

Последняя наша остановка в пути по следам «мутти аттара» – еще один магазин в Каннаудже, парфюмерная лавка, принадлежащая Раджу Мехротре, у которого на руке три больших пальца. Также продолжающий дело своего отца и деда Мехротра сидит за прилавком, сделанным из стеатита, а металлические полки за его спиной набиты стеклянными флаконами и жестяными банками всевозможных размеров, наполненными какими угодно маслами и аттарами: жасмин, магнолия, роза, кевда, три вида лотоса, гедихиум, гардения, франжипан, лаванда, розмарин, грушанка, герань и многое другое, о чем я никогда не слыхала. Два самых популярных товара – кхус, прохладный, спокойный аттар, сделанный из корней ветивера, и хина-шамана, теплый древесный букет, который, по слухам, был любимым ароматом Галиба, поэта, жившего в XIX веке, в эпоху Великих Моголов, писавшего на урду и слывшего дамским угодником.

Когда мы приезжаем, Мехротра занят с молодой мусульманской парой, которая проехала 130 километров, чтобы запастись аттарами. Хотя с ростом массового производства парфюмерных изделий покупателей у него стало меньше, многие из его самых верных клиентов – мусульмане, которые для аромата пользуются только традиционными аттарами, поскольку ислам запрещает спиртосодержащие парфюмерные изделия.

Шукла подзывает торговца чаем, продающего «кулхад вали чай». Тот удерживает в левой руке целую батарею чашечек-кулхадов, а в правой горячую банку молочного чая, и при этом еще умудряется бодро разливать напиток. Даю чаю настояться, чтобы он вобрал в себя запах кулхада. Кручу чашку в руках, а потом пробую, нюхаю и пью одновременно.

К этому моменту Мехротра принес митти аттар. В стеклянном флакончике высотой в дюйм, стоящем теперь на прилавке из черного камня. Откручиваю золотую крышечку, закрываю глаза и вдыхаю аромат индийского дождя. Он пахнет Землей. Пахнет высохшей глиной, смоченной водой из пруда во дворе за домом Сиярама. А больше всего он пахнет чаем в моем маленьком кулхаде.

Аромат совсем не похож на дождь, идущий в моей части света, который запомнился с детства, – наполненный озоном воздух, влажный мох, «чистый, но прилипчивый», как назвал его Томас Вулф, запах Юга. Но он вполне притягателен: теплый, органический, богатый минералами. Это запах ожидания, которое себя оправдало. Не меньше сорока лет на то, чтобы сандаловое дерево взрастило свою душистую сердцевину. Четыре месяца жаркого пыльного лета в северной Индии до прихода муссонов в июне. День на медленный обжиг терракоты в печи.

Прошу Шуклу с его сверхчувствительным обонянием рассказать, о чем ему напоминает этот запах. «Это запах Индии, – звучит в ответ. – Он напоминает мне о моей стране».

В моей стране дождь в последние годы тоже стал особым национальным воспоминанием. Но в этом американском аромате не ощущается никакого дыхания Земли. Никакой электрической искры озона. Никакого влажного геосмина. В климатическом плане местность очень разнообразна, пустыня Мохаве совсем не похожа на болота Луизианы, но нет у нас такой, как в Индии, патриотической ностальгии по запаху сырой почвы. Вместо него повсюду витает запах выстиранного белья.