Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

Эти татары связывали то, что их стали называть «черными» и «неместными», со своим фенотипом, схожим с фенотипом вездесущих уличных торговцев с Юга СССР; к тому же они исповедовали одну религию[645]. А азербайджанец Фуад Оджагов с осуждением смотрел на «своих» земляков из сельской местности, которые в основном общались только с представителями своей нации и вели себя слишком агрессивно с покупателями, навязывая им товары. По его мнению, именно из-за такого поведения среди русских и начал формироваться расизм по отношению к приезжим, который потом ярко проявился в последние годы перестройки и после распада СССР[646]. Другие мигранты с Юга тоже критиковали азербайджанских торговцев. Орузбаев считал азербайджанцев «более темпераментными», чем другие народы Кавказа: они очень быстро вступали в споры с местными жителями по поводу качества и цены своих товаров[647]. А Азамат Санатбаев приговаривал: «Где кавказцы, там и коррупция»[648]. Советские шутки о приезжих с Кавказа, по его мнению, имели под собой реальные основания, но оскорбляли выходцев из Средней Азии, которых в этих шутках смешивали в одну группу с кавказцами как «черных». Подобные стереотипы, возникающие в нарративах мигрантов, основывались на некотором смешении социальных и культурных качеств людей с их национальностью и расой[649]. Представления о грубых и напористых кавказцах, которые благодаря своей хитрости добились финансового успеха, и о скромных, спокойных выходцах из Средней Азии сложились еще в конце XIX в. и легли в основу советских национальных стереотипов уже в современном индустриальном социалистическом обществе, возглавляемом русскими[650].

Но самым ярким образом чужаков на улицах Ленинграда и Москвы для советских темнокожих мигрантов выступали африканские студенты. Санатбаев и другие с детства видели мультфильмы и расистские карикатуры, которые привили стереотипы об африканцах как о неразвитых, невежественных и непонятливых обитателях джунглей[651]. Кист-Адад и другие ганцы, которые учились в Советском Союзе, постоянно, даже от детей, слышали расистские фразы, такие как: «Возвращайтесь в свои джунгли»[652]. Эти предрассудки складывались в нарратив о мигрантах из Средней Азии и Кавказа как о ведущих народах: студенты из восточных регионов позиционировали свои народы как «восточных» лидеров дружбы народов, которые приобщат африканцев к европейским ценностям. Фаршад Хаджиев, говоря о подобном наставничестве в московских студенческих общежитиях в 1980-х гг., отмечал, что руководство университета тщательно следило за тем, как советские студенты взаимодействуют с «гостями», которые прибыли в СССР в рамках кампаний борьбы за влияние в холодной войне. Он рассказывал о случае на танцевальном вечере: «У нас возникло недопонимание [со студентом-африканцем], и я ударил его. Было дисциплинарное собрание, и меня чуть не выгнали из комсомола. <…> Спрашивали, как я мог ударить приглашенного студента на глазах у всех»[653]. Но подобная официальная реакция встречалась не повсеместно: часто самих «агрессивно настроенных» африканцев винили в жестоких столкновениях с другими – в основном русскими – студентами, даже после того, как были предприняты действия для снижения расовой напряженности в середине 1960-х гг.[654]

Кавказские и среднеазиатские студенты разделяли негодование ленинградцев и москвичей по поводу того, что африканским студентам предоставлялись различные привилегии, хотя на своем опыте они сами хорошо знали, как к ним относились из-за системы квот в советских университетах. Африканцы получали более высокие стипендии – до 90 рублей в месяц, в отличие от стандартных 30 рублей, которые выдавали большинству советских студентов, и это при том, что они получали также финансирование от правительств их стран[655]. Поскольку кандидаты на обучение в СССР отбирались правительствами африканских стран, в лучшие вузы Ленинграда и Москвы прибывали дети – в основном сыновья – из семей элиты. Возможность часто перемещаться давала африканским студентам неслыханную выгоду: дважды в год они ездили в Западную Европу, что позволяло им покупать пользующиеся спросом товары, от электроники до синих джинсов, и позже перепродавать их советским однокурсникам[656]. Оджагов вспоминал, что африканские студенты относились к другим «высокомерно», и это его раздражало[657]. Советские граждане с Кавказа и из Средней Азии через противопоставление себя африканским студентам чувствовали большую включенность в советское общество, разделяя его ценности: осуждение иностранной коммерции и плохое отношение к элитам.

Евреи также играли роль в нарративе кавказских и среднеазиатских студентов о включенности в сообщество. Казбеков вспоминал, что в Ташкенте и Ленинграде он часто слышал, что пятую графу в советском паспорте, где отмечалась национальность, – называли «еврейской графой»[658]. Хаджиев считал, что евреи были основными мишенями дискриминации в Ленинграде и Москве, особенно после того, как в 1970-х гг. стало известно, что многие из них эмигрируют в Израиль[659]. В своем исследовании правых русских в советскую эпоху Митрохин подтверждает, что в крупных российских городах евреи действительно были основными жертвами преступлений на национальной почве[660]. Казбеков признавал тот факт, что предрассудки жителей в Ленинграде и Москве были направлены прежде всего на евреев, хотя он жаловался, что в политике, государственных институтах и в СМИ работали только белые, в то время как представителей народов Средней Азии и Кавказа там почти не было. Айбек Ботоев с чувствами вины и облегчения отмечал, что в его интеллектуальных кругах предрассудки были направлены в основном против евреев. А другие мигранты вспоминали, что анекдоты про евреев были одними из наиболее популярных после анекдотов о северных чукчах[661]. В 1990-е гг. в интервью с кавказцами, жившими в Москве, выяснилось, что те, кто проживал в столице с советских времен, разделяли стереотипы этнических русских о евреях как о самой богатой и влиятельной этнической группе в городе в тот период[662].

Антисемитизм играл роль общего дискурса для советских граждан, благодаря которому выходцы с Кавказа и из Средней Азии могли почувствовать свою включенность в городское население. Хотя среди интервью, которые мы провели в рамках данного проекта, нетерпимость к евреям лишь дважды косвенно упоминалась приезжими студентами. Ирина Исаакян отмечает, что в позднесоветский период академическая среда стала рассадником антисемитизма[663]. Квоты на прием в высшие учебные заведения почти не распространялись на евреев, у которых не было официально признанной территории в СССР. Довольно часто из университетов увольняли ученых-евреев. Гульнара Алиева рассказала об одном профессоре в МГУ, который ее недолюбливал и смотрел на нее свысока из-за того, что она приехала из Средней Азии. Она задумалась и затем вымолвила: «Теперь я припоминаю, что сам он был евреем»[664]. Садиг Эльдаров с горечью отзывался о профессоре-еврее, который пытался понизить его успеваемость тем, что постоянно ставил плохие оценки; из-за его