Предание Темных - Доуз Кейси

– Одна девушка. Она знала каждое растение в лесу, любила их, разговаривала с ними. Думаю, они отвечали ей и раскрывали свои секреты. Но.. к сожалению, она умерла.

– О, ходжам Димитрис, мне так жаль..

– Да.. – он как-то апатично махнул рукой – ну да ладно, ни к чему ворошить прошлое. Надеюсь, этот раствор ваш поможет избежать беды, Лале-хатун.

* * *

– Куда ты? Поди-ка сюда.

Шахи-хатун окликает Лале, когда той уже почти удается незамеченной улизнуть из комнаты. Они договорились встретиться с Сафие в условленном месте, и до этого ей еще надо было забежать в летний домик, чтобы забрать ее покрытый маскировочной массой портрет. Но очевидно, она была недостаточно тиха..

Досадливо вздохнув и признав поражение, девушка оборачивается и возвращается к наставнице.

Женщина достает какую-то шкатулку и протягивает ей, едва касаясь пальцами, точно какого-то невероятной ценности бриллианта:

– Знаешь, где покои шехзаде Мехмеда?

Лале кривится об упоминание одного его имени, но все-таки отвечает неохотным кивком:

– Да.

– Вот, отнеси это его наставнице, Дайе-хатун. Скажешь страже, они тебя проведут.

– Наставница Мехмеда? – удивляется Лале – уж не к ней ли вы теперь ходите вечерами?

– К ней – чуть улыбается Шахи-хатун той улыбкой, что свойственна людям, предавшимся приятным воспоминаниям – в молодые годы мы дружили. Я тебя нянчила, она – шехзаде, пока его не сослали в Манису.

Лале замирает, впитывая каждое слово.

Впервые, с момента прибытия ко дворцу Мехмеда, она слышит хоть что-то о его прошлом. Признаться, до его прибытия и о его существовании она не могла даже догадываться. А тут, выясняется, он был сослан нарочно.. Но когда?

Зная, что наставница никогда не ответит на подобный вопрос прямо, Лале исхитряется и спрашивает иначе:

– Ого, это сколько ж лет вы с ней не виделись?

– Лет девять, поди..

Лале быстро отнимает от своего возраста озвученную цифру и

(..ты помнишь мехмеда? по пять лет вам было, когда его..)

получает ответ «пять». Про этот же возраст говорил вскользь и дядя Мурад, но, выходит, именно в этом возрасте ее маленький кузен покинул дворец.

– Но за что можно было сослать пятилетнего ребенка?

Лишь озвучив фразу, Лале понимает, что ее мысли вырвались наружу. Сообразив, что ее одурачили, Шахи-хатун поджимает губы и недовольно напоминает:

– Дайе-хатун тебя уже, наверное, заждалась. Беги скорее.

Однако, когда Лале приводят в означенную, пышно убранную комнату – она оказывается пуста. Служанка тут же кланяется и убегает докладывать Дайе-хатун о посетительнице, предложив в это время Лале располагаться в покоях.

Впрочем, располагаться Лале не особо хочется. Она впервые оказывается в этой части дворца и с опаской оглядывает убранство. Почему-то смутное чувство тревоги без всяких оснований поглощает ее с ног до головы, и единственное, чего ей хочется – поскорее отдать Дайе-хатун шкатулку и уйти отсюда.

Наверняка, в шкатулке что-то ценное – потому что в обычных случаях для того, чтобы что-то передать, отправляют слуг. Лале уже собирается быстренько открыть вещицу и посмотреть, что такого в ней хранится, как дверь резко распахивается.

Лале поспешно передергивает руками, даже не осознавая, что это напротив выглядит еще более подозрительно, и уже открывает рот, чтобы поприветствовать хозяйку покоев, как..

– Ты?!

Губы Мехмеда искривляются – видно, что эта эмоция обусловлена тем, что он не менее ее удивлен и ошарашен этой встречей.

– Что ты здесь делаешь?!

– А вы? – изумленно бормочет Лале.

– Это комнаты моей наставницы! Я всегда захожу к ней в это время.

Всегда?

Лале начинает смутно осознавать, что слишком уж много совпадений. Вначале Шахи-хатун просит ее выполнить обязанности служанки, после она не находит Дайе-хатун в покоях, хотя ее наставница утверждала, что та ее заждалась.. А теперь выясняется, что именно в это время сюда всегда приходит Мехмед.. а если брать во внимание, что Шахи-хатун и Дайе-хатун давние подруги..

Но Мехмед беспардонно вырывает ее из мыслей, так и не дав подойти к логичному заключению, связывающему все эти события:

–А знаешь.. – он обходит ее кругом, точно выставочную лошадь, приценивающе чмокнув.

Очевидно, первичное удивление уже успевает покинуть Мехмеда, уступив место его обыденной гадливой надменности.

– .. это даже хорошо, что ты здесь. Давно надо было пообщаться без посторонних глаз.

Он падает на диванчик, широко разложив руки по его краю, после чего кивает на место напротив. Увидев, что Лале не собирается опускаться, он говорит уже прямо, без вопросительных ноток:

– Садись.

Лале не может ослушаться приказа падишаха, потому со все нарастающей тревогой ей приходится опуститься на предложенное место. Мехмед довольно скалится и чуть склоняется к ее лицу:

– Ты мне нравишься. Такая бойкая. А личико –м-м-м, сладкое, как лукум.

Лале чувствует, как тошнота подкатывает к ее горлу вместе с переваренным завтраком. А когда Мехмед протягивает руку к ее подбородку, ей уже кажется, что ничто не сможет сдержать рвотный позыв – потому резко одергивается.

Мехмед на это лишь хохочет, откинув голову:

– Да ладно тебе! Вот лучше скажи – что тебя все к рабам-то тянет? То с рыжим пугалом водилась, а теперь еще и с этим хмурым..

Лале сразу понимает, что кузен говорит о Владе.

Предложение Аслана несколькими неделями назад держаться вместе оказалось, по иронии судьбы, решающим в становлении их общения, хотя Лале и не уставала удивляться, насколько все-таки неожиданно мудрую реакцию показал тогда ее друг. Возможно, и так бы ничего не вышло, но очевидно альтруистичная попытка Аслана и Лале в классе вступиться за него в их с Мехмедом конфликт (без каких-либо тогда приятельских отношений с Владом) заставила его пересмотреть свое отношение конкретно к ним двоим и прийти к заключению, что в какой-то мере он все же после этого может им доверять. Иначе сложно было объяснить, почему он продолжил с ними общаться и стал гораздо более открытым.

Как полагала Лале – мрачность и грубость Влада объяснялась не врожденной чертой характера, а лишь желанием таким образом отпугивать от себя всех прочих и оставаться в условном безопасном одиночестве на территории вражеской страны. Подобно милому лесному ежику, что в случае опасности выпускает иголки и кажется максимально злым и угрожающим зверем.

Но поскольку они с Асланом стали Владу чуть ближе, надобность маски в общении с ними у него начинала понемногу отпадать, оттаивая, будто бы лед по весне. Пластина за пластиной, с едва появляющимися на поверхности каплями – но определенно в будущем ведущие к половодью.

И этот новый Влад нравился Лале не меньше Аслана (как, если она правильно могла расценивать – и самому Аслану). Юноши подружились друг с другом, кажется, даже быстрее – найдя Лале не предметом споров и дележки, а напротив, связующим их звеном. Собственно, поэтому они и продолжали до сих пор общаться с Владом, несмотря на то, что у просьбы дяди Мурада касательно него истек срок годности ровно тогда, когда он публично отрекся от престола и передал его Мехмеду.

И очевидно, ее новый друг не укрылся и от цепкого взора новоявленного султана.

Лале сжимает кулачки и, недовольно нахмурившись, заявляет:

– Я не делю людей на благородных и рабов.

– А и не надо делить, милая кузина. Судьба сама все разделила. Где мы? И где они? Ты – часть семьи султана. Который теперь, между прочим, я. Х-ха, все никак не привыкну. И я как падишах совсем не одобряю твоей дружбы с плебеями.

Лале чувствует, что на место отвращению к ее горлу теперь подступает гнев. Она еще может стерпеть, если что-то говорят о ней, но если при ней пытаются оскорблять ее друзей, пусть даже это новый недо-падишах, которых и читать-то толком не умеет..

Она с вызовом поднимает на него глаза:

– И что же в этом плохого?

На лице Мехмеда появляется страдальческая гримаса, будто он вынужден объяснять элементарные вещи недалекому ребенку: