Герой мисс Дорнтон - Элизабет Фэрчайлд

Настроение Капитана Мертвецов было таким мрачным, что проще всего ему было бы вернуться к прежним привычкам, но это даже не приходило ему в голову. Чтобы отвлечься от мыслей о поцелуях при лунном свете и золотистых волосах Маргарет, он стал ходить не на петушиные бои и драки, а (впервые после возвращения из Ватерлоо) в клуб на Албермарл-стрит, принимавший исключительно офицеров. Там за стаканом вина и бифштексом он не спеша разговаривал с теми, кто, как и он, уцелел в битве при Ватерлоо. Короткие, но яркие рассказы этих людей помогли ему лучше понять темноту, которая стала частью его, темноту, которая так глубоко проникла в его душу.

Они вспоминали друзей и знакомых, оставшихся на поле боя или умерших по дороге домой. Многие смельчаки, раненные в сражениях, выдержали тяжелое испытание в трясущихся по ухабам телегах, чтобы умереть под ножом хирурга в госпитальной палатке.

Они говорили обо всем: о храбрых солдатах, храбрых офицерах, храбрых лошадях, а ложное обвинение драгунского и гвардейского полков обсуждалось во всех деталях. И больше всего превозносился непобедимый дух пехоты. Когда истории становились слишком мрачными, одного упоминания об артиллерии было достаточно, чтобы вызвать смех. И одобрительными кивками всегда сопровождались рассказы о женах и любовницах, последовавших за своими мужчинами на поле боя, чтобы умереть вместе с ними.

Когда на столе собиралась груда пустых кружек и бутылок, уцелевшие в сражениях офицеры, понизив голос, говорили о тяготах войны: грабежи и убийство раненых, отсутствие воды и лекарств. А сколько было скандальных случаев, когда офицеры бросали раненых солдат на долгих дорогах с поля боя и те находили смерть от руки мародеров, готовых убить за фляжку с водой или пуговицу от мундира. И брошенные лошади, пытавшиеся подняться на перебитых ногах. Каждый, кто говорил с Дейдом, носил в себе мрачные воспоминания о смерти, ночные кошмары с грудой окровавленных тел. Сны, в которых он действовал иначе, благодаря чему сегодня за столом мог бы сидеть еще один человек и вспоминать истории о том, как чуть было не умер.

Дейд участвовал во всех этих разговорах. И когда он говорил или слушал, как кто-то облегчает душу, его мысли возвращались к тому, что когда-то давно сказала Маргарет: «Ты сделаешь доброе дело, разделив чье-то горе или страх». Она была абсолютно права. У него возникало чувство единения с этими людьми и со своими бывшими солдатами. Дейду было приятно сознавать, что он не одинок в своих печалях и страхах, когда память возвращала его к тому ужасному моменту, и он вновь решал, все ли он сделал, что мог, в той ситуации.

Дейд постепенно менялся: сначала он просто говорил и слушал, потом однажды утром он проснулся не от того, что ему приснился кошмар. Потом настал день, когда он велел Джимблу убрать старую военную форму, и, наконец, он сел за письменный стол и написал письма семьям погибших солдат своего полка. Ему захотелось навестить старых боевых друзей, с которыми он потерял связь. Он стал принимать редкие приглашения на балы и вечера. Но, несмотря на всю свою деятельность и успех в карьере, Ивлина Дейда мучило глубокое, жгучее одиночество. Он тосковал по добропорядочной компании Уоллиса, тосковал по грубоватому напору Крейтона Соамса. Тосковал по утренним прогулкам в парке Сент-Джеймс, когда две гончие трепали Героя за хвост. Но больше всего он тосковал по Жемчужине. И не важно, сколько балов он посетил и какие миловидные женщины собирались вокруг него благодаря стараниям леди Джерси, которая навязывала его как самую замечательную партию, Дейда не покидало чувство, что с отъездом Жемчужины ушло что-то жизненно важное, без чего счастье невозможно. Потом настал день, когда Дейд решил, что пора заняться делами наследства и имуществом брата. Он отправился в загородный дом, который всегда был связан в его памяти с Гевином. Он разговаривал с управляющим и адвокатами, пока у него голова не пошла кругом. За это время Дейд по-новому взглянул на то, чем занимался брат, пока сам он искал смерти на поле боя.

Ужасное это дело — приводить в порядок дела после чьей-то смерти. Зато начинаешь понимать, как прекрасна и как коротка жизнь. Он часто думал о Жемчужине, особенно когда среди вещей брата нашел шахматную доску и фигуры — изумительной ручной работы, инкрустированные жемчугом. Он пожалел, что Маргарет Дорнтон не знала Гевина, а Гевин Жемчужину. Без всяких колебаний он упаковал доску и фигуры в коробку и отправил Маргарет Дорнтон. Дейду о многом хотелось написать ей, но он боялся, что слова выдадут его чувства, поэтому в записке было только его имя и приписка карандашом, что, он надеется, она получит их в целости и сохранности.

Теперь в шахматы с ней будет играть Уоллис. Дейд был уверен, что так и должно быть. Именно в Уоллисе она найдет поддержку и научится его любить. Она уже созрела для любви. Ее горячие губы о многом сказали ему. Нежные, сладкие, девственные поцелуи, неуверенные, робкие вначале и жаркие, страстные, стоило ему лишь чуть подбодрить ее. Она сама прижималась к нему в ту роковую ночь в Воксхолле. Теперь она будет, он не сомневался, так же прижиматься к Уоллису. Он пытался не думать об этом, но не было ни дня, ни часа, чтобы он не думал о ней и не хотел ее. И все попытки отделаться от этого желания лишь усиливали его.

«Невозможно по-настоящему оценить солнце, пока не пойдет дождь», кажется, так она однажды сказала. Какая она мудрая, хоть и молодая девушка! Свет, радость, сама жизнь никогда так ярко не ощущалась им, как в тот вечер с нею. Он пытался убедить себя, что Маргарет Дорнтон непременно полюбит Уоллиса, который, как и она, нежен и страстен и совсем не похож на него.

В Лондон лорд Дейд возвратился еще более усталым, чем когда покидал его. Удрученный, он посещал все места, где встречался с Маргарет. Он искал воспоминания о ней, как раньше искал воспоминания о битве при Ватерлоо и как когда-то искал воспоминания о Гевине. Что толку отрицать: он старался лучше понять ее, как когда-то хотел понять смерть. Он ходил в церковь святого Иакова, в музей мраморных скульптур лорда Элджина, в цирк Астли и в Воксхолл. Особенно ее отсутствие ощущалось в парке Сент-Джеймс. Дейд надеялся увидеть ее там. Сколько раз он думал, что вот-вот ее собаки побегут через поляну, чтобы терзать хвост Героя, и он услышит ее чистый голос, зовущий: «Назад!»

Но увидеть и услышать ее можно было только в воспоминаниях, которые со временем становились все нежнее и горше. Трудно поверить, что нежность может причинять такую боль. Его сердце болело от воспоминаний о веселом блеске и мудром взгляде серых глаз. Без нее солнце, казалось, светит не так ярко, птицы поют не так мелодично. Нарциссы и гиацинты, которые цвели вдоль дорожки, когда по ней гуляла Жемчужина, завяли. Из всех цветов, улыбавшихся ей, лишь барвинок все еще тянул к солнцу голубые головки. И когда Дейд смотрел на вещи, которые приводили в трепет сердце и душу его любимой Жемчужины, его собственное сердце начинало биться чаще. Он смотрел на мир новыми глазами. И хотя она была за много миль отсюда и предназначалась объятиям другого мужчины, Жемчужина все еще гуляла с ним по парку.