Очередь - Михаил Однобибл

Лихвин стремительно сбежал в зал. Через минуту он стоял на высокой стремянке, протирал от пыли верх огромной золоченой рамы. Штатные музейщицы не выказали радости, но и не препятствовали добровольному помощнику. Судя по навыку он взял на себя опасную для женщин работу не впервой. Риме тоже не терпелось отблагодарить спасительниц. Она смущенно улыбнулась учетчику и, прихрамывая, пошла за Лихвиным. Учетчик остался на галерее и с ревнивой завистью, чувство было ново и неприятно, наблюдал, как Рима оттирала от свечных натеков медное подножие напольного светильника. Она работала на коленях, приподняв забинтованную ступню, так ей было легче. Старухе рядом, наоборот, трудно было наклоняться, она уперла клюку закругленной ручкой под грудь и длинными сноровистыми движениями чистила верх этого же светильника, затем перешла к музейной витрине и мелко поплевала на стекло, чтобы удалить грязь до пятнышка.

Учетчик давно узнал сторожиху, коварно выгнавшую его из техникума. Она обошлась с ним, как с отпетым негодяем, не сомневалась, что им движут воровские инстинкты, не поинтересовалась истинными мотивами и вынудила прыгнуть в окно, не предложив выйти в дверь. Чувство испытанного унижения обожгло учетчика с прежней силой. Но главная причина, почему он уклонился от уборки музея в санитарный день, хотя испытывал неловкость перед товарищами, была не в самолюбии. Учетчик остерегался попасть на глаза сторожихе, потому что не знал, чего от нее ждать. В музее ее личность стала еще более темной. Где хотя бы ее основное место работы? Она не производила впечатление двужильной. Разве мало было в ее возрасте с ее здоровьем обхода четырех этажей техникума, чтобы браться еще за уборку музейных залов! Насколько велико было ее влияние здесь? Какую-то власть она чувствовала, раз так жестоко и смело расправилась с собакой. А очередники во мнении штатных служащих не многим выше собак. Сторожиха с доброжелательством, пусть едва уловимым, отнеслась к появлению подле себя Римы. Но к учетчику у нее могла вспыхнуть старая антипатия, сторожиха хитра на уловки и может выставить учетчика за дверь раньше, чем он начнет сопротивление. А за дверью учетчик сразу попадет в руки очереди. Погоня, конечно, не ушла, стережет.

Выбор, что делать, был небогатый. Если решил не идти вниз, оставалось удалиться наверх. Рано или поздно генеральная уборка дойдет до галереи. Учетчик повесил на грудь бинокль, прокрался в темный тамбур при входе в музей, увидел, что наружная дверь заложена на засов, это радовало, и вбежал в колодец смотровой башни. Чтобы попусту не терять время, учетчик решил сверху наметить маршрут, ведущий из музея за город. Теперь он стоял на смотровой площадке в одиночестве, Лихвин не отвлекал внимание.

В качестве первого ориентира на местности учетчик хотел найти одиозное здание Космонавтов,5, чтобы знать, по крайней мере, куда не следует двигаться. Тут примешивался и болезненный личный интерес: кто был заживо погребен и после долгих усилий освободился, того тянет заглянуть в старую могилу сверху. Но к своему немалому удивлению опознать узилище в общей панораме города учетчик не сумел. Видневшиеся вдали от музея типовые панельные коробки жилого массива жались друг к другу безликой массой, заслоняли кривой тополь, по нему учетчик угадал бы нужную пятиэтажку. Впрочем, такое дряблое сорное дерево, как тополь, могло быть повалено ветром или спилено.

Пока учетчик приглядывался, его поразило неожиданное открытие, сделать его можно было только с башни. Плоские кровли пятиэтажек тоже были заселены. На них обитали очередники. Было совершенно непонятно, чего ради эти жалкие создания, учетчик отчетливо видел их в бинокль, ютились на голых крышах, где негде укрыться от палящего зноя, проливных дождей, снежных бурь. Сейчас они подставляли тела холодным лучам осеннего солнца, вяло сушили скудные пожитки.

Внимание учетчика привлекла крошечная фигурка, расхаживающая по парапету крыши над пятиэтажным обрывом. Учетчик навел бинокль. Впрочем, еще до того, по дерзкой неподражаемой грации, он узнал девушку в красном платье, чем-то неизъяснимо отрадным она запомнилась учетчику еще 8 апреля, в первый день в городе. Тогда она стояла в подъезде, в проеме распахнутого окна на четвертом этаже, весело поставив на подоконник крепкую ножку в белом чулке и красной туфельке. Сейчас очередница заметно подурнела, волосы каре спутались, но и в куцем пальтишке неопределенного цвета она держалась бойчее прочих и по-балетному врозь ставила стройные ножки. В какой-то момент ей стало скучно просто ходить по краю, или она захотела согреться. Девушка вдруг изящно и высоко, как серна, прыгнула. Опустилась и тотчас сделала полный оборот вокруг себя. В результате маленькая танцовщица потеряла равновесие. Томительно жуткую секунду она отчаянно взмахивала руками, ломаясь в талии, клонилась в разные стороны, пока не отпрыгнула от края пропасти. Наблюдая с огромного расстояния, учетчик невольно вскрикнул от страха за девушку. Но никто из ее соседей по крыше, апатично сидевших и лежавших неподалеку, не пытался остановить смертельные танцы. Впрочем, и девушка ни о ком не думала. Если давним весенним утром она была душой компании, обступавшей ее на лестнице, а токи ее оживления достигали учетчика, зажатого в толпе очереди во дворе, то теперь одну себя она пыталась развлечь, и заведомая безнадежность была в этих попытках, рано или поздно они должны были кончиться падением с высоты. Но для чего она поднялась на крышу? Что, кроме безысходности, могла вызывать ограниченная голая плоскость? Почему было не сойти на землю, вместо того чтобы так безрассудно и безнадежно прогонять тоску? В балеринке и других очередниках на плоских кровлях крылась странная несообразность. Жалость к девушке, смешанная с досадой на нее за ее беззащитность, раздражала учетчика, но разгадать загадку он не мог.

Он заставил себя перевести взгляд. В другом направлении и солнце не светило в глаза, и городская окраина находилась ближе. Под музейным холмом, за тремя параллельными улочками частных домишек, расстилалась широкая, пустынная сейчас равнина. Всех очередников и сезонников как ветром сдуло, попрятались от метлы общегородского розыска. В этом направлении учетчика заинтересовало шоссе. Оно стрелой уносилось из города за горизонт. В глубоких кюветах вдоль обочин росли кусты и раскидистые деревья, они защищали обитателей домов рядом с трассой от автомобильных аварий и гари. В этом направлении от смотровой площадки, где находился учетчик, до городской черты было не более полукилометра. Трудно улицами, дворами, огородами прокрасться от музея к дороге, зато потом легко ползти последние двести метров по дну придорожной канавы под прикрытием густых зарослей.

Учетчик стал по частям осматривать подходы к дороге, каждый двор частного сектора. Опасный, непредсказуемый муравейник. Что творилось под крышами домов и надворных построек, какие опасности подстерегали в садах, между шпалерами смородины и крыжовника? В мощный бинокль учетчик видел смутное движение, но что это было, переклички и роение очередей, сборы в дорогу новых погонь или мирные хлопоты по хозяйству, не понимал. Для этого надо было быть городским, как Лихвин или Рима. Среди людей и построек учетчик нашел хорошо заметный издали и, самое главное, с земли ориентир. Высоченную голубятню. На ней лицом к учетчику стоял хозяин. Он вращал длинным шестом, как будто пытался привлечь внимание учетчика, хотя, конечно, не мог видеть притаившегося на верху башни. Голубятник был полный сил, высокопоставленный городской служащий, на расшитых золотом лацканах небрежно расстегнутого кителя блестели регалии. Вновь и вновь перепроверяя себя, задерживая дыхание, ведь малейшая дрожь смазывала изображение в мощном бинокле, учетчик всматривался в фигуру мужчины, в очертания голубятни на тонких сваях. Сквозь дымку стальной сетки виднелись стопки книг на грязном полу. Ошибки быть не могло.

Тот самый вечный студент стоял на той самой голубятне. Сегодня, как и вчера, дежурил он на своем маяке и посылал сигналы заблудившимся в беспокойном городском море. И чем ему, сибариту и умнице, могла служить такая заурядная сорная птица, как голубь? Только живым дымом. Им он издалека привлекал внимание. Подобно факиру, выдыхающему огонь, голубятник запускал в небо и приземлял стаю. Он посылал сигналы не лично учетчику, но всем скитальцам.

Накануне Рима провела учетчика между сваями голубятни. Сверху было четко видно, что в тот момент они находились в сотне метров от края города. С земли учетчик этого не видел, но Рима с ее доскональным знанием местности, Рима, чувствующая себя в городе, как рыба в воде, не могла этого не знать. Так ясно вчера было небо, так весел и свеж попутный ветер, так радушны мимолетные встречи! Но зачем, зачем вместо близкого вольного загорода девушка-проводница отвела его на окруженный городскими улицами холм, в музейный тупик?