Очередь - Михаил Однобибл

Лихвин извлекал доводы в пользу поджога, как фокусник, отовсюду. «Огонь свел его с ума!» – подумал учетчик. Видимо, помешательство началось с плавки свинца для казни Лихвина, когда он паяльной лампой поджег сено в сарае и превратил публику в жертву устроенного ей спектакля. Пожар помог Лихвину выкрутиться из безнадежной ситуации. Однажды призвавший на помощь огонь и ощутивший на себе его могущество Лихвин стал видеть в нем универсальное средство решения вопросов. Фанатичных поджигателей учетчик встречал и за городом, но там их деятельность пресекали без разговоров. В мотивы поджогов сезонные бригады не вникали.

О своих сомнениях в душевном здоровье Лихвина учетчик промолчал, глупо и опасно обсуждать с помутившимся его помутнение. Он только спросил: «Сам ты после пожара куда?» Странно, этот простой вопрос, Лихвин не мог не думать о нем раньше, вызвал заминку. Поджигатель загадочно и значительно посмотрел на учетчика блестящим косым взглядом и сказал: «Пойду к сторожихе в квартиранты. Старушка живет одна. Буду о ней заботиться, козу пасти».

«Хорошо, ты со своей колокольни прав: поджог необходим, – мягко, как ребенку, сказал учетчик. – Мое мнение я в расчет не беру. Поскольку город для меня вечная новость, я некомпетентен. Но раз уж нас трое, и Рима тоже рискует, ведь ее обвинят в соучастии, то справедливость требует спросить и ее. Если она, горожанка до мозга костей, не хуже тебя разбирающаяся во всех ваших местных тонкостях, скажет „поджигай“, значит, так тому и быть: гори оно все синим пламенем! Тогда я согласен». С этими словами учетчик как бы невзначай встал между Лихвиным и керосином. Он давал понять, что на этот момент спор окончен, и предлагал разойтись по-хорошему. На самом деле он и не думал волновать Риму обсуждением столь безрассудной затеи. Он предчувствовал, что этого не понадобится. Это и не понадобилось.

Уверенный в своем превосходстве после победы на речной переправе, а с тех пор Лихвин обрюзг, отпустил живот, учетчик недооценил противника. Лихвин по-медвежьи сцапал его, поднял и так притиснул к стропиле, что из учетчика дух вылетел. Сколько же силы крылось в этом каменном торсе! «Ни твоего, ни ее согласия на пожар я не спрашиваю! Я всего лишь ставлю вас в известность по старой дружбе, чтобы вы уносили ноги. А ваши мнения оставьте при себе, – пропыхтел Лихвин, на ощупь поймал руку учетчика и с чрезвычайным проворством выкрутил нож. – Здесь тебе не удастся разделаться со мной, как на воде! И вот этим огрызком ты перерезал конвойный ремень? Никто в очереди не отважился бы на такое и священным оружием. Да, боги трудовых резервов умеют смеяться. Теперь ножичку место в музее. Отыщется на пепелище».

Лихвин отбросил нож далеко в потемки и отпустил учетчика. Тот корчился и хватал ртом воздух. Лихвин грузно прошагал к чердачному окну и распахнул его. Летящий над крышей ветер только и ждал случая ворваться внутрь. Державшиеся аркой кривые кипы документов зашатались и рухнули. Тощие скоросшиватели полетели вглубь запасников, хлопая корками и стукаясь о бидон с керосином. В пухлых томах бешено шелестели страницы не в силах оторваться от корешков.

Открытые светильники задуло, Лихвин взял лампу, защищенную от ветра стеклянной колбой. Чтобы запасники взялись дружней, он переходил с места на место, наклонял флягу и мерно плескал керосин. Резкий мутящий запах толкнул учетчика к окну. Он хотел выбраться наружу, как только восстановится дыхание, Лихвин сильно помял ребра. После поджога будет минута пробежать по кровле, пока пламя под ногами найдет выходы наверх. Учетчик должен был поспешить на помощь Риме. Он смирился с тем, что не сумел предотвратить пожар, когда из дальних темных недр чердака донесся стук отворяемой двери (оказывается, на чердак вела дверь!), и ослабленный ветром и расстоянием женский голос крикнул: «Учетчик здесь?» Лихвин тоже услышал и угрожающе повернулся к учетчику. Но между ними было метров пять, Лихвин не мог их перепрыгнуть. И учетчик, хотя для него стало полной неожиданностью, что его ищут, не растерялся. Он сложил ладони рупором и зычно крикнул: «Здесь! Здесь!!» Его услышали, и тот же невидимый требовательный голос сказал: «Здесь черт ногу сломит! Это ветер все перевернул? Почему окно открыто? Иду на свет, держи его».

В действительности лампу держал Лихвин, но неведомая гостья не подозревала о его присутствии. Пока она пробиралась по чердачным завалам, у него было время разбить горящую лампу и скрыться через окно, пожар вспыхнул бы мигом, учетчик с женщиной его бы не потушили. Но поджигатель точно забыл, кто он. Минуту назад хладнокровный циничный преступник безропотно покорился приказу. Появление служащей парализовало Лихвина ужасом, он замер, как изваяние, и держал лампу над головой, пока женщина не подошла настолько близко, что все трое смогли разглядеть друг друга. Пришелицей оказалась музейная билетерка. Она зябко куталась в накинутый на плечи халат и брезгливо зажимала ладошкой нос. В нескольких шагах от учетчика она заметила нечто привлекшее ее внимание, низко нагнулась и полезла под самый край, где кровля набегала на чердачное перекрытие. «Посвети мне!» – приказала она из темноты с досадой на недогадливость Лихвина. Тот обреченно повиновался. Учетчик тоже подошел.

Лампа осветила толстый оголенный провод, сверху на него был брошен обрезок стальной арматуры, в месте соприкосновения металл закоптился от вспышки. Если бы не музейка с ее опытностью и наметанным глазом, учетчик ни за что бы не догадался, что Лихвин поднял на чердак керосин для повторной попытки поджога, а первую предпринял еще до прихода учетчика. Лихвин подстроил короткое замыкание, проводка начала гореть, но предохранители обесточили здание. Женщина как бы в недоумении покачала головой. «А мы-то внизу гадаем, почему в музее свет выключился. Так и до пожара недалеко!» – сказала она с простодушием, прозвучавшим укоризненнее прямого обвинения. Она поддела железку носком резиновой калоши, на лету поймала и вышла из-под края кровли. Лихвин шел за ней с выпученными глазами и дышал через раз. Казалось, он заклинал служащую забыть о его существовании.

Музейка не забыла. Она окинула Лихвина цепким быстрым взглядом с высоты своего росточка и велела передать лампу учетчику. В тот миг, когда Лихвин разжал пальцы, а учетчик крепко взял лампу, ее ни в коем случае нельзя было уронить в разлитый керосин, музейка вдруг двумя руками с оттяжкой ударила Лихвина железкой в живот. Учетчик невольно вздрогнул от неожиданности и мгновенного представления о причиненной Лихвину боли. Такой железякой можно изувечить. Но Лихвин и не охнул. Удар произвел тупой ватный шлепок. И тотчас Лихвин обхватил себя руками и зигзагами кинулся наутек. Он петлял между кипами документов. Он не боялся сжечь эти бумаги, но даже в панике избегал на них наступать. Это его сгубило. Служащая метнулась наперерез, руша Лихвину под ноги нагромождения запасников. Зазвенела брошенная арматура. Музейка освободила руки, завела их за спину под накинутый на плечи халат, взметнула его крылом вверх, перекинула через голову, накрыла Лихвина и повалилась с ним в пыль.

Учетчик подоспел, когда поджигатель уже не сопротивлялся. Женщина сидела верхом на неподвижном теле и с усилием расстегивала широкий тугой ремень, для этого ей пришлось упереться коленом в живот Лихвину. Наконец, она высвободила из-под одежды толстую картонную папку. Лихвин прятал ее на животе под ремнем. Она защитила его. Ударом музейка проверила подозрение, возникшее у нее при виде Лихвина, и, судя по силе удара, не сомневалась в своей догадке. Она выдернула папку у вора. Учетчик посветил и прочитал на обложке: «Меморандум Движковой». Большего он не успел. Женщина отшвырнула от себя папку, как ядовитое насекомое. Она и не подумала развязать тесемки, заглянуть внутрь. В отличие от Лихвина она не чувствовала к секретным документам даже простого обывательского любопытства. «Какая гнусность совать нос в музейные тайны! – гневно фыркнула служащая. – Это же закрытое хранилище. Всем, кроме смотрителя, вход воспрещен. Ты тоже взял на память какое-нибудь дельце?» Учетчик отрицательно покачал головой. Поверила служащая или нет, заговорила она о другом: «Прибраться здесь надо. Но после. Сейчас нам страшно некогда. Учетчик, я тебя ищу по всему музею, а ты копаешься в мертвечине, которая для современников уже лишилась свежих соков, а для археологов еще не усохла как следует. При этом жизнь несется у тебя под ногами без твоего участия. Но, если поспешим, успеем. Жаль, что нельзя оставить здесь этого мошенника даже на время. Не верю я в его обморок. Жук притворился дохлым, чтобы вернуть отнятую добычу, как только мы уйдем. Думаю, он прекрасно меня слышит».

Музейка подняла Лихвина на ноги. Учетчик тоже подставил плечо. Каким же немощным, мягким, как куль, сделался горе-поджигатель! Вдвоем они потянули его к выходу. Учетчик спотыкался, пальто висело на нем гирей. Музейка сказала выкинуть из карманов лишнее, он пропустил совет мимо ушей, она не настаивала. Значит, не всех билетерка видела насквозь, как Лихвина, ее прозорливость была выборочной. Медь в кассе она не считала.