Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Хитрый ты авчина, Макэй. Дай руку!

И ещё раз горячо пожал руку Макею.

Макей рассмеялся:

— Хитрый овчина, говоришь?

К вечеру в Костричскую Слободку неожиданно приехала Броня. Макей встретил её с смешанным чувством радости, тревоги и какой‑то неловкости. Среди партизан частенько шли разговоры о женщинах, и Макей всегда внушал им, что «в партизанах не должно быть никаких амуров». Кто‑то из партизанских художников нарисовал даже такой дружеский шарж: Макей идёт с автоматом в бой, а под ногами у него пищит раздавленный им амур, вооружённый луком и стрелою. Сзади — девушка, с кровавой раной на груди, простертой вперёд рукой указывает на врага. Макею льстила молва о нём как о человеке, отдающем все свои силы и знания борьбе против фашистов и стоящем выше всяких личных побуждений.

Правда, в разговорах с покойным Сырцовым Макей никогда не соглашался с утверждением, что любовь сковывает инициативу бойца, раздваивает его чувства. Он был против философии аскетизма, однако всякий раз убеждался в её правоте. Как только появлялась в отряде хорошенькая девушка, она невольно становилась яблоком раздора. С другой стороны, ведь не ради ли этой самой любви, не защищая ли эту любовь мы и ведём смертельную схватку с врагом? Родина не есть что‑то отвлечённое, абстрактное. Родина — это наш народ, наши матери, жёны, девушки, наши дети. Что будет с ними, если враг победит? Родина — эго наш дом, в котором властвует дух женщины, где встречает нас ласковый, приветливый взгляд жены–хозяйки. Но здесь война. Здесь необычная обстановка, а стало быть обычные отношения между женщиной и мужчиной здесь немыслимы, они вредят отряду, его целостности и боеспособности.

Эти рассуждения заставили Макея прийти к убеждению, что он не должен принимать Броню в отряд, что ей лучше остаться здесь, при больной Даше, с которой остаётся также, как «лечащий врач», Мария Степановна. Да и не выдержит Броня далекий путь на Орловщину. Друть, Днепр и Проня отделяют Кличевский район от Орловщины. Где ей форсировать эти реки!

— Здравствуй, Миша! — сказала Броня и стушевалась, заметив смущение на лице Макея.

Макею жаль стало девушку и он, взяв её за обе руки и смотря в её голубые глаза, спросил, как она доехала, как себя чувствует.

— Я рад, что ты приехала. Как там, в Кличеве?

— Наши эвакуируются. Лось назначен командиром отряда. У меня, Миша, так болит сердце, — сказала она, прижав руки к груди.

Макей посадил Броню рядом с собой, и так как в хате никого не было, он ласково обнял её за талию и привлёк к себе, поцеловав в щёку. Ему жаль было эту девушку, столько выстрадавшую за последнее время. Как объявить ей о своём решении? Он знал, какое удручающее впечатление произведут на неё его слова. Однако делать было нечего, и он снова, взяв её за руки, ласково сказал:

— Знаешь, мы уходим.

— Да? — вскинула она на него тревожно–вопросительный взгляд. — И далеко?

— Очень. Я думаю тебя оставить здесь.

— Ни за что. ни за что! — со слезами на глазах заговорила девушка, и голос её задрожал. — Не оставляй меня здесь одну.

— Не одну, а с Марией Степановной и Дашей. Ты знаешь, Даша тяжело ранена.

Девушка печально задумалась. Это принимало иной оборот. Хотя ей очень тяжело будет снова скитаться без приюта, без Макея, к которому она рвалась с такой силой, но что делать?

— А где жить будем?

Макей почувствовал в этом вопросе согласие Брони остаться. Он не хотел вводить её в заблуждение относительно будущей её жизни и потому сказал прямо:

— Думаю, в лесу. — И, улыбнувшись своею тонкою улыбкой, шутя добавил:

— Я своей невесте, как некий разбойник, жалую целые леса. — И продекламировал:

Мое владенье под лунойВ полесских травах спит!

— Так‑то, моя хорошая! Да и впрямь: это мои леса, наши с тобой. Мы хозяева… Ты, наверное, голодна? — спохватился Макей.

Он вызвал Елозина и велел принести ему кое‑что на ужин.

Броня по–хозяйски возилась в чулане у печки. «Откуда это у неё?» — думал Макей. — «Такая молоденькая, а уж всё знает. Честное слово, я бы или всё пересолил немилосердно, или пожёг бы всё, как есть».

— Ужин готов! — выходя из чулана, объявила разрумянившаяся Броня. Она так захотела есть, что, не стесняясь Макея, налила себе полную глиняную чашку наварного мясного супу. Такая же чашка стояла перед Макеем. Но ел он плохо. «Деда Петро позвать бы». Елозин вскоре где‑то разыскал старика и привёл его к Макею.

— Садись, деду, что чураешься? — сказал Макей. — Поешь с нами.

Дед Петро прослезился, однако от еды не отказался. Они, как бы сговорившись, оба обходили в разговоре вопрос о смерти своих близких. Быстро темнело и они, не зажигая света, в полутьме доели жареный картофель. Елозин, как‑то смущаясь, поспешно увлёк деда Петра в его, как он сказал, подразделение, то есть в хозчасть.

Макей с Броней остались одни. В хате было темно, неуютно. Где‑то скрипел сверчок.

Наутро Макей проснулся позже обыкновенного. Он быстро вскочил и куда‑то заторопился. Броне сказал, чтоб она шла в санчасть. Солнце высоко стояло над горизонтом. Партизаны были на ногах. Все деятельно готовились к походу. Макей, широко шагая, шёл по улице. Ему встретился комиссар Хачтарян. Чёрные длинные волосы его спускались на уши, белые зубы оскалились.

— Доброэ утро, Макэй! Ну, как?

— Что как? — вспыхнул Макей.

— Как дэла?

— Добре. Как вы спали, комиссар?

— Харашо, — улыбаясь, ответил тот. — Очэн харашо. Только, знаешь, давай на ты. А?

Они пошли в штаб. Надо было кое‑что доделать — ещё раз взвесить всё, прикинуть, чтоб не ошибиться.

Возле одного двора партизаны сидели на брёвнах и пели песню о Степане Разине, о красавице, персидской княжне. Чей‑то высокий голос озорно выводил:

Одну ночь с ней провозился,Сам наутро бабой стал!

И раньше партизаны пели эту песню, но до Макея как‑то не доходил смысл слов этой строфы. Только сегодня он почувствовал всю глубину этих слов и покраснел. словно это ему были адресованы они. Хитрая, понимающая улыбка скользнула по лицу Хачтаряна.

— Пают хлопцы.

Заметил ли он смущение Макея? Сказать трудно. Они были уже далеко, а высокий голос продолжал звенеть в ушах Макея:

Чтобы не было раздораМежду вольными людьми…

Харашо пают хлопцы, — и опять та же неопределённая улыбка.

— Мои хлопцы и поют, и воюют хорошо! — сухо и с каким‑то раздражением сказал Макей. Дымя трубкой, он косил глаза на нового комиссара, на его коричневое лицо, длинные чёрные волосы, хитрый прищур больших глаз с жёлтым оттенком. «Глазастый чёрт», — дружелюбно подумал Макей о новом комиссаре, понимая под этим больше его проницательность, нежели сами глаза.

Около хаты, в которой разместился Анатолий Ужов со своей радиостанцией, толпилась группа партизан. Среди них Макей увидел смеющееся красивое _ лицо Юрия Румянцева, Андрея Елозина, серьёзно–задумчивое лицо Владимира Тихонравова, плотную фигуру циркача Коли Захарова. С ними, видимо, говорил парторг Иван Егорович Пархомец, стоявший в центре круга. И видно было, что больше всего их занимал вопрос о положении на фронтах. Все они поэтому с понятным нетерпением поглядывали на дверь хаты, откуда, по установившейся традиции, ровно в семь часов утра выходил Ужов и тут же зачитывал сводку Совинформбюро. Потом уж он нёс её в штаб. Комиссар Хачтарян, подходя к ним, вопросительно вскинул свои большие коричневые глаза на Макея и тот самодовольно улыбнулся.

— «Коминтерн» слушают.

Любуясь удивлением комиссара, Макей выпустил клубы табачного дыма и обратился к партизанам, которые, вытянувшись, приветствовали их по всем правилам военного ритуала.

— Что слышно?

— Вот ждём, — выступил вперёд Пархомец.

— А это, хлопцы, наш новый комиссар, — указал Макей кивком головы в сторону Хачтаряна.

Новый комиссар смотрел на партизан с улыбкой. В глазах его светилось что‑то родное и ласковое, как у старого доброго деда.

— Здравствуйте, товарищи! Будэм знакомы, — сказал он, улыбаясь. Голос его был густой, сильный, но он словно сдерживал его, боясь, как бы не оглушить присутствующих.

Все хором ответили:

— Здравствуйте, товарищ комиссар!

— А ты, кацо, — обратился Хачтарян к Макею, — малчишь. У него рация, а он малчиг.

Макей и партизаны добродушно рассмеялись Им понравился этот человек, такой серьёзный, почти суровый, но не лишённый, видимо, чувства юмора. В это время отворилась дверь сенцев и на крыльцо хаты вышел юноша с бледным лицом, обрамлённым чёрными впроседь волосами.

— Внимание! — сказал Макей и, обратившись к бледнолицему юноше, приказал: — Читайте, товарищ Ужов.