Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни - Софья Андреевна Багдасарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ведь могу казаться красивой, брат? – допрашивает она его в приступе душевной слабости. – Когда мне интересен разговор, и глаза горят, и румянец – я ведь кажусь привлекательной, да? Скажи!
Брат отвечает утвердительно, но она чувствует, что тот лжет. Вечером брату приходит в голову прекрасная идея, и он отправляется к матери – Альде Пиа де Карпио, женщине, обладающей всеми достоинствами и добродетелями древнеримской матроны. Мать одобряет мысль Бруноро (О! Недаром в итоге он добьется блестящей должности апостольского протонатария! Мальчик мудр!), и вскоре его преподаватель риторики начинает заниматься с Вероникой.
Этот ученый муж учит ее науке Цицерона и Дионисия Галикарнасского, он закаляет ее легкие и тренирует язык, он показывает, как превращать гортань в медную трубу или нежную флейту, как делать голос сладким, словно мед, и завораживающим, как шепот мудрых змиев. Ему 27 лет, у него шелковая борода, которую он душит фиалковым маслом, Вероника влюбляется в него без памяти, так же как влюблялась прежде в других учителей или в друзей своих братьев. Не веря в себя, она никак не проявляет свою любовь – только ночные метания и мечтания. Его губы, его пальцы, его темные глаза… Преподаватель же честно отрабатывает свои часы с некрасивым подростком, хвалит ее за старательность, а вечерами отправляется пить и гулять – в Брешии как раз поселились несколько женщин, сбежавших из оккупированного французами Милана, и эти красавицы так милы. «Дочь графа необыкновенно талантлива, – рассказывает он. – Я занимаюсь с ней ораторским искусством. Вскоре каждый, как только она откроет рот, будет забывать о ее лице».
А вот Веронике уже семнадцать. Надежды ее родителей, что со вступлением в пору девичества она приобретет девичью прелесть, не сбылись. Однако Веронику не в чем упрекнуть: во всем остальном она совершенство. Как так выходит? Разгадка проста – она так умна, так несчастлива и так неуверена в себе, что любое дело, за которое берется, доводит до идеала. Бородатого учителя риторики сменил другой, постарше, из Ватикана, – предыдущему стало нечему ее учить. Еще она много занимается музыкой: поет сочинения Маттео да Перуджа и Грациозо да Падуя. Ее меццо-сопрано превосходно. Пение не становится ее страстью, но Вероника уважает его, как полезное упражнение. Ее страстью являются науки – она так много читает и так много знает, что способна затмить многих ученых мужей, и это дает ей гордость и силу. А истинным отдохновением для Вероники становится поэзия на родном, итальянском языке. У нее дар, и сочинительство приносит ей счастье, а читателям – удовольствие. Прославленный Тромбончино просит у нее разрешения положить один из ее мадригалов на музыку.
Лучшим поэтом страны и образцом для творчества она считает Петрарку, а из ныне живущих – Пьетро Бембо. Как-то, сидя за своим старинным письменным столом из палисандрового дерева, инкрустированным перламутром сценами из «Энеиды», Вероника сочиняет изящную эпистолу, адресованную Бембо, в которой выражает свое восхищение его творчеством и осыпает комплиментами в высоком стиле. Содержание подобных посланий, впрочем, неважно: в далекой Японии ровно так же обменивались письмами придворные (о чем свидетельствует нам в своих записках одна сенагон). На первом месте – безупречность слога и красота письма. Через два дня Вероника решается признаться семье про отправленное письмо.
– Не волнуйся, – смеется над ней старший брат Уберто, который уже стал священником и упорно стремится к кардинальской шапке. – Сейчас уже не прошлое столетие, ты – не бабушкина сестра Изотта Ногарола, Бембо – не гордец Гуарино да Верона, обливший ее презрением, а воспитанный кавалер. Конечно, он тебе ответит. И пусть только попробует ответить неуважительно или ославить! У тебя пять братьев, и ты – дочь графа, дочь кондотьера, ему мало не покажется!
Несколько недель ожидания и надежд не дают Веронике покоя. Но письмо отослано – ах, чего бы она только ни сделала, чтобы вернуть его! Позор, ее ждет позор! Письмо отправлено в Феррару, где Пьетро Бембо живет при дворе герцога Альфонсо д’Эсте, вернее – его супруги, белокурой Лукреции Борджиа, которую он пожирает чересчур пламенными взглядами. Впрочем, поэт все-таки находит время, чтобы прочитать письмо от 17-летней дочери правителя Брешии, племянницы такой милой дамы Эмилии Пиа (любимой подруги урбинской герцогини Елизаветы Гонзага). Тем более что пару сонетов Вероники он уже видел и они произвели на него впечатление. Пьетро Бембо пишет девушке ответное письмо, вежливое и тоже полное комплиментов – так начинается многолетняя переписка между двумя интеллектуалами, он называет ее своей ученицей, она его своим ментором, и это полезно для репутации их обоих.
1503 год. Аристократка Барбара Торелли, которую Бембо называл «редчайшей», сбежав от своего мужа, жестокого кондотьера Геркулеса Бентиволио, обретает убежище в Ферраре, где ее защищает Лукреция Борджиа, и опекают из своих городов Изабелла д’Эсте и Елизавета Гонзага. Три с половиной недели длится понтификат папы Пия III, иначе говоря, Франческо Нанни Тодескини-Пикколомини, потом он умирает – возможно, от яда. А нечего давать приказы об аресте Чезаре Борджиа. В Кремле отходит к Господу Софья Палеологиня, и перед смертью она вспоминает свою молодость в Италии и запах апельсиновых деревьев, но не помнит совсем, что из-за своего отъезда она так и не увидела законченным полотно «Благовещение» мастера Вероккио и его юного помощника Леонардо, которое ей обещал показать флорентиец Лоренцо Великолепный. А за слюдяным окошком гниет московский апрель…
А Вероника все пишет и пишет или читает без перерыва. Она не может, как другие женщины, часами болтать, спокойно вышивать, заниматься другими тихими дамскими делами. Лишь только она остается в покое или в том, что ее голова считает бездельем, как сразу ее начинают одолевать демоны сомнений, ужас потерять себя, страхи, что все догадаются, как она ничтожна на самом деле. А еще – любовь! Ей хочется страсти. Она влюблялась не один раз в тех мужчин, которые бывали при дворе ее отца, представляла их нагими и наделяла их умом Аристотеля. Но никто из них не замечал в ней женственного, женского. Надежды, что избранник догадается по ее глазам, по ее взглядам, какая великая любовь им суждена, оказывались глупыми. Вероника оставалась невидимкой.
И чужая вежливость разбивала ей сердце.
Ведь с созреванием добавилась напасть, сжигавшая ей тело. Такое часто бывает с тихими книгочеями – умными юношами, которые чем умнее, тем больше нуждаются в страсти, животной и плотской, пылая от этого
