Россия 2020. Голгофа - Александр Афанасьев

Ближе к вечеру, как обычно, раздолбанный «уазик» со снятым верхом, не обращая внимания на пост ГИБДД, пересек «границу» и, проехав примерно метров двадцать по русской территории, остановился. Остановился он рядом с трактором, тоже обтерханным и грязным, возле которого их дожидался, нетерпеливо притопывая, продувного вида аграрий, щеголяющий золотым зубом на месте выбитого…

Бородатый, с черной окладистой бородой боевик, убрав автомат из-под руки привычным, вырабатывающимся за годы практики движением, спрыгнул с «УАЗа», как с седла горячего ахалтекинского скакуна, улыбнулся, покровительственно потрепал агрария по плечу. Так по-хозяйски гладят бычка, который еще не нагулял веса, чтобы пустить его на мясо…

– Салам, Иван… – сказал он.

– Салам, Ваха…

– Привез?

– А как же? Все, как и заказывали…

Иван откинул борт. В кузове трактора стояли большие пластиковые бутыли на девятнадцать литров, в которых раньше воду развозили. В Удмуртии было два крупных спиртзавода, сейчас ни один не работал, но традиции потребления горячительных напитков в республике были богатыми…

Ваха пододвинул к себе бутыль, свернул крышку, понюхал…

– Хороша, да? Первач!

Еще один боевик толкнул русского в бок.

– Русский Иван только пиво да водка кушать, да?

– Да, – согласился аграрий. Он уже привык, надо соглашаться на все, что говорят.

– Сколько здесь?

– Три на девятнадцать…

– Э… так нэ пойдет, дорогой. Девятнадцать это под пробку, да? А тут как?

– Так и есть под пробку. Там же мерка.

– Э… какой-такой мерка, да? Обмануть меня захотэл, да?

Боевик произвел в уме кое-какие подсчеты.

– Пятьдесят литров будэт, да…

Боевик достал из кармана расплеванную, грязную пачку разномастных денег. Отслюнил несколько.

– Давай, грузи, Иван… – Он потрепал по плечу русского…

Перекрестье прицела, смотревшее на них с нескольких сотен метров, дрогнуло, сдвинулось в сторону…

Ночь на 07 октября 2020 года

Вилайет Идель-Урал

Агрыз

Оглушительная тишина нервировала намного больше, чем движение. Тишина таила в себе опасность – настоящую опасность. Мину, спрятавшуюся в траве, – обычную «поминалку», которая походя так оторвет ногу и оставит тебя с окровавленным куском вместо ноги, ждать милости от врага в виде пули в лицо. Убийцу с ножом в руке – настоящего, не тех уродов, которые вчера подобрали автомат у разгромленного мобсклада и сейчас палят по окнам, пьяные от той власти, которую дает настоящее оружие. Другого снайпера, который засек движение – просто невнятное, не имеющее причины движение – легкое шевеление в траве, взлетевшую ворону, лающую собаку, и сейчас высматривает тебя в перекрестье прицела. Эта опасность намного серьезнее, чем опасность от банд бородатых, не смотрящих под ноги, расхристанных уродов и постоянно ошивающегося на станции обнаглевшего торгово-бандитского бычья. Эта опасность невидима, окончательна, бесповоротна, обжалованию не подлежит и жалости не знает. И жизнь профессионала – она до этой самой, до первой такой опасности. Пятьдесят на пятьдесят…

Несколько куч мусора, лежавших в траве рядом с рельсами, вдруг пошевелились, одна за одной начали переползать через гладко-блестящую даже в темноте сталь. Перебравшись, они снова пропадали в темноте…

На горке была установлена позиция, ее прикрывали два крупнокалиберных пулемета. Тени замерли, вслушиваясь в залихватски-разухабистую песню…

Гей-гей, браття миле…Нумо братися за діло…Гей-гей, пора вставатиПора волю добувати!Ой, Богдане, Богдане, славний наш гетьмане,На-що віддавъ Україну москалям поганим?!Щоб вернути її честь, ляжем головамиНаречемось України вірними синами…

Это был изначальный вариант той песни, которая была принята как гимн Украины. Старый вариант этой песни был неофициальным гимном УНА-УНСО, проявившей себя еще в первой Чечне. На путях были бандеровцы.

Никто не знал, просто не мог понять, что бандеровцы забыли в Чечне, что они забыли на Кавказе, что они забыли здесь, в Татарстане. Тем более при том, что у них творилось на родине. Но факт остается фактом: каждый раз, когда в России было плохо, – каждый раз на стороне противников России оказывались бандеровцы. Такие же славяне, как и русские, при этом ненавидящие русских до глубины души. В плен их никогда не брали, да и не сдавались они в плен-то…

Одна из теней пошевелилась, немного повернулась. Вторая достала прицепленную к боковому карману рюкзака систему минирования под названием «Одуванчик». Довольно примитивная, скопированная с норвежской разработки – три небольшие, примитивные ракеты, на них навернуты осколочные гранаты РГН без детонаторов. Как и в оригинале, всего гранат было три, управлялась она по проводу, по рации или просто звонком с мобильника, дальность выставлялась углом наклона пусковой установки. При подаче сигнала ракеты взмывали вверх, под заранее установленным углом и, пролетев строго тридцать метров, давали команду на подрыв боевых частей осколочных гранат. Получалось примерно как мина-«лягушка», даже покруче. Сейчас сапер устанавливал угол такой, чтобы в нужный момент гранаты разорвались над позициями бандеровцев на высоте примерно пятнадцать метров…

– Мыкола! – заорал кто-то пьяно, и все замерли.

– Шо?

– Не ходи. Заминировано.

– Да ты шо?.. Коли?

– Съигодни. Там я насрати…

– Гы-гы-гы…

– Иде хохол, насрав на пол, иде кацап – с пола цап!

– Гы…

Ничего… Еще не так обосретесь…

Они двинулись дальше, но тут же замерли рядом с путями. По путям шли люди…

– Мух ду обстановк? – хриплый, явно командирский голос.

– Обстановка дикду…[96] – отвечает кто-то из украинцев, знающих чеченский язык.

Чеченцы… Полно чеченцев. Сколько же вас тут… собралось, всякой твари по паре. И что только тут забыли… твари проклятые…

Чеченцы идут по путям, потом один из них останавливается. Всматривается куда-то вдаль, где еще не угасли последние отблески заката.

– Хъюн цигахь? – Тот же самый, хриплый, командирский голос.

Молчание.

– Хъюма…[97]

Шорох щебня, скрип удаляющихся шагов…

– Слышь, Иван…

– Га…

– А чо черные нами командуют?.. Э, за что?!!

– Заткнись…

Как же надо ненавидеть Россию, русских, чтобы так унижаться ради того, чтобы добыть победу, а?

Станция молчит. Не работают маневровые тепловозы, хотя раньше работали днем и ночью, не слышно стука сцепок, крика работяг. Молчание…

Несколько куч мусора скатываются под насыпь. Там темно, полно грязи и до сих пор пахнет соляркой.

– Твою мать… – приглушенный, придавленный голос, – думал, хана…

– Заткнись.

– Тут одни чехи, б…

– Минируем дальше?

– Не. Рисковать не будем. Отработаем так. Расходимся.

– Есть.

– За Россию, мужики…

– За Россию…

Интересно, есть что-нибудь более обыденное и ожидаемое на железнодорожной станции, чем прибытие поезда?

Нечего было и думать о том, чтобы проводить классическую наступательную операцию на Агрыз. Согласно классическим канонам войны для штурма укрепленного пункта требуется создать как минимум трехкратное превосходство сил либо компенсировать недостаток живой силы артиллерийскими и бомбовыми ударами. Ни то ни другое не представлялось возможным хотя бы по той причине, что это была территория России, и Агрыз просто нельзя было брать снесенным до основания артиллерией. Грозный девяносто четвертого был тяжелейшей ошибкой, не всеми осознанной и не всеми понятой. Грозный девяносто четвертого обернулся отчуждением целого народа, четвертью века войны, Кавказским Имаратом, который неизвестно, удастся ли ликвидировать, и еще менее известно – а надо ли? На территории Татарстана таких ошибок допускать было нельзя.

Невозможна была классическая военная операция и по причине того, что скрытное сосредоточение сил в ней было просто невозможно. Прифронтовая полоса превратилась в гибрид рынка и белорусских лесов сорок второго, в ней было полно глаз, враждебных и просто любопытных. Таких глаз хватало даже в самом Ижевске, где каждый двенадцатый был татарином, и никто не мог поручиться за чью-то благонадежность. Любое скрытое прибытие и сосредоточение сил было бы отмечено, и банды боевиков либо отошли бы, взорвав все что можно, либо приготовились бы к обороне.

Агрыз можно было взять лишь наскоком, чрезвычайно малыми, но отлично подготовленными силами, нанеся один, но ошеломляющий удар, причем в самое болезненное место врага. Впервые за сорок лет долгой войны мир перевернулся, и роли перевернулись, и исламистам пришлось выступить в роли неповоротливой, привязанной к одному месту армии, а русским – мобильными, отлично подготовленными и мотивированными силами боевиков, пробивающих один-единственный удар по одному-единственному месту. Таким местом могли быть только железнодорожная станция и железнодорожный вокзал…