Я - богиня любви и содрогания - Кристина Юраш

Глава девятая. Один раз в год дубы цветут…

Я сидела в своем божественно-уютном кресле и куталась в одеяло, пытаясь выяснить, на сколько лет каторги потянет мое маленькое преступление. То, что отпускать меня Император был явно не намерен, стало понятно, когда его руки предприняли деликатную и вполне уместную попытку снять с меня платье, отвлекая мое внимание поцелуем. В этот момент я скромненько и жалобно сообщила, что мне срочно нужно в туалет, дабы слегка припудрить носик и прочие части тела. Зов природы был протяжен и мучителен, он отражался в моих несчастных глазах, поэтому меня великодушно отпустили.

- Раздевайся, ложись, - томно прошептала я, закрывая за собой дверь, которая вела из мрачноватой императорской, не побоюсь этого слова, «усыпальницы» в императорскую «усыкальницу». С того момента прошло уже два часа, и, видимо, не бесследно для мужской психики, поскольку Император раздеваться не стал, а лишь нервно расхаживал рядом с закрытой изнутри дверью собственного санузла.

- Все-все! Убирай! - я отчаянно замотала головой зеркалу, видя, как императорская совесть с табличкой «девочка купается» борется со вполне обоснованными подозрениями, что девушка уже давно смылась.

- Покажи мне Циану! - вспомнила я про старушку, а зеркало пошло рябью на том моменте, когда Император постучал в двери, но уже ногой и почему-то только один раз. Дверь гостеприимно завалилась внутрь, подтверждая его худшие подозрения.

Зеркальная рябь расходилась кругами, пока я терпеливо ждала картинку. Вот она! Старуха сидела на старом потрепанном покрывале, тяжело вздыхала и вращала в руках засушенную веточку. В маленьком чердачном оконце виднелась местами прохудившаяся крыша соседского дома. Старые узловатые пальцы погасили огарочек свечи, а потрескавшиеся губы отчетливо пошептали: «И тебе спокойной ночи, любимый». Подобрав под себя ноги, старушка легла на кровать. В абсолютной тишине я видела, как прерывисто вздымается грудь под серым покрывалом.

- Покажи мне этого Игнаса! - потребовала я, глядя на имя, которое высвечивалось над головой спящей Цианы. Зеркало стало мутным, словно запотело, и тут же стало рисовать мне картину. В маленькой комнатке горел камин, на старом кресле сидел угрюмый дедушка, а на его коленях покоилась старая атласная лента. Он задумчиво смотрел в огонь, иногда закрывал глаза и клевал носом, чтобы снова дернуть головой и проснуться с тем же самым хмурым взглядом. На первом этаже слышался приглушенный женский голос: «Опять на него хандра напала! Все семью тиранит! То не так и эдак не так! Как не сделаешь, все не так! Мать мою постоянно тиранил! То не так положит, это не так уберет! Не так посмотрела, не так сказала, не так оделась, не так улыбнулась! Крошки почему на столе? Постель не так заправлена! И так всю жизнь!». «Да поди ж ты! Скоро отойдет, некому тиранить будет! Невыносимый дед!», - успокоил еще один женский голос. «Да поскорее бы!»...

- Циана, - шептал дед, поглаживая сморщенными руками обтрепавшуюся ленту. - Сколько лет прошло, а ты все из головы не выходишь... Циана... Вышла замуж за богатея! Еще бы!

Старик надрывно прокашлялся в кулак, тряся седой головой и снова пропустил сквозь пальцы ленточку. Воспаленными глазами в обрамлении седых, кустистых бровей он смотрел, как лижут поленца яркие и вертлявые языки огня, как поднимается сноп искр от проседающего костра и думал о чем-то своем.

- Еще бы! Богатей! А я бы тебя и без приданого взял бы! Толку с него? Вон сколько нажил, а счастья не было! - бухтел старик, а по щеке его текла слеза. Над его головой горело сердце с именем «Циана». Дед немного поклевал носом, а зеркало засветилось так, что мне пришлось зажмуриться. Я видела темную комнату, спящего молодого, красивого мужчину, открытое окно, в которое влетает маленькая бумажка. На небе блестел рожок месяца, а ветер гнал рваные облака и прятал в них звезды.

- Игнас! Сынок! - послышался уставший женский голос. Дверь открылась, и на пороге появилась немолодая, рябая женщина в чепце. - Спит уже! Конечно, за день так умаяться!

Мать вытерла большие, распухшие и красные руки о фартук, подошла к столу и увидела маленькую бумажку. Ее взгляд упал на спящего сына. Она собиралась было уйти, но женское любопытство взяло верх. Мать тайком развернула записку, прочитала, усмехнулась и задумчиво посмотрела в окно. Я видела, как она рвет бумажку на части и обрывки прячет в засаленный карман фартука.

- Ой, не пара она тебе, сынок! Не пара! Счастья тебе с ней не будет! Норовливая, с характером! Ничего! Женим тебя на хорошей девушке - век счастливо проживете! - послышался ее голос. Мать села на постель сына, положила руку ему на голову. - Ты у меня мальчик золотой, толковый. И девушку тебе подберем толковую, работящую, скромную. Чтобы век с ней жил и не тужил! А эту вертихвостку мы отвадим. Позабудешь ее и не вспомнишь.

Мать с сыном растворялись, словно призраки, а в зеркале клубился туман. Я встала с кресла и шагнула в коридор его снов.

В цветущем саду на белой скамеечке одиноко сидел молодой мужчина в белой грубой рубахе с завязками на вороте и задумчиво смотрел на старый портрет.

- Ты больше не приходишь ко мне во сне, - горевал он, проводя пальцем по деревянной рамке. - А я все жду, жду... Было богатство, да сплыло богатство. Понаделал твой муженек долгов, а ты всю жизнь отдавала. Состарилась уже, внуков вырастила, все тебя покинули... Но я не покину тебя, моя маленькая девочка с самой красивой улыбкой во всем мире... Помнишь, как мы с тобой гуляли под луной за городом? Помнишь, как я наклонился к тебе и сказал, что люблю, а ты посмотрела на меня испуганно... Я тогда сорвал цветущую веточку с дерева и подарил тебе. Ты тогда еще спросила, а что это так красиво цветет, а я ответил первое, что мне пришло на ум! Дуб! И ты поверила!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍