Нестор Летописец - Андрей Михайлович Ранчин

Последний сводчик завершал это величественное сооружение. Но он не был ни его единственным строителем, ни его единственным архитектором. В предыдущих главах уже не раз повторялась мысль, что противоречия между летописью и написанными Нестором житиями — это «разногласия» не между сочинениями одного автора, а между житиями, написанными одним книжником, и фрагментами летописи, которые составили другие. Шахматовская концепция, приобретшая окончательный вид в предисловии к книге «Повесть временных лет», изданной в 1916 году, эти нестыковки прекрасно объясняла: Несторовой «Повести временных лет» предшествовал так называемый Начальный свод, созданный в Печерском монастыре в 1093–1095 годах неизвестным иноком (может быть, тогдашним игуменом Иоанном)[403]. В свой черед «Повесть временных лет» была переработана Сильвестром Выдубицким в 1116 году, а потом, в 1118 году, неизвестный летописец из окружения Мономахова сына князя Мстислава Владимировича создал третью редакцию «Повести…». Эти две редакции сохранились: сильвестровская — в рукописях лаврентьевской группы, третья — в списках ипатьевской. Вторую и третью редакции (в отличие от версии Нестора, в изначальном виде не сохранившейся), можно реконструировать — с разной степенью достоверности в различных частях. Что Шахматов и сделал[404]. Соответственно, фактические противоречия между «Повестью временных лет» и написанными Нестором житиями допустимо объяснить тем, что такие летописные известия принадлежат либо предшественнику Нестора (повесть об убиении Бориса и Глеба под 6523 (1015) годом, сказание об основании Печерского монастыря под 6559 (1051) годом), либо его продолжателю (сказание о путешествии апостола Андрея по Руси). Был найден и ответ на вопрос о соотношении авторства Нестора и Сильвестра.

Казалось бы, наш герой может чувствовать себя вольно, раздольно в широком коридоре между Начальным сводом и версией Сильвестра: все-таки как-никак, а двадцать лет были описаны им, да еще вступление к «Повести временных лет», которого нет в Новгородской летописи, тоже его. И в повествование о первых киевских князьях — Олеге, Игоре, Святославе — он, видимо, внес немало нового: сравнение со всё тем же текстом Новгородской первой летописи младшего извода в этом удостоверяет… Но всё не так просто, как может показаться. Усилиями многих летописеведов гипотетический Несторов текст стал съеживаться, скукоживаться, как шагреневая кожа. Летописец оказался, говоря словами поэта, «камчатским медведём без льдины». Так, А. А. Гиппиус, в целом разделяющий концепцию А. А. Шахматова{94}, доказывает, что текст «Повести временных лет» после 1091 года (этим годом он датирует окончание Начального свода) продолжал краткими записями до 1112 года всё тот же летописец, что работал над Начальным сводом, а его преемником — создателем первой редакции «Повести…» был, видимо, священник Василий — автор знаменитой Повести об ослеплении Василька Теребовльского, по мнению текстолога бывший печерским иноком[405]. Причем этот Василий вторгался в предшествующий текст. В Повести об ослеплении Василька он использует, чтобы описать оцепенение, ужас, в которые впал один из князей, замысливших страшное преступление, выражение из Библии «ни гласа, ни послушания» — «ни голоса, ни слуха»{95}. Это же крайне редкое для древнерусской книжности выражение встречается еще в рассказе «Повести временных лет» под 6582 (1074) годом о печерском монахе Исакии — в тексте, который книжник XIII века Поликарп, как уже говорилось, смело приписывал Нестору. Автор рассказа таким образом изображает Исакия, поклонившегося дьяволу и после того потерявшего способность слышать и говорить. Встречаются эти слова об Исакии, правда, только в редакции Ипатьевской летописи[406]. Мало того: в этом же рассказе и в списках лаврентьевской группы, и в ипатьевских встречается выражение «яко зракъ вынимая человѣку». С его помощью летописец подчеркивает силу слепящего света, исходившего от бесов, явившихся Исакию в облике ангелов: «Единою же ему сѣдящю, по обычаю, и свѣщю угасившю, внезапу свѣт восья, яко от солнца, в печерѣ, яко зракъ вынимая человѣку» (перевод, не очень точный: «Однажды, когда он так сидел по обыкновению и погасил свечу, внезапно свет воссиял, точно от солнца, в пещере, ослепляя глаз человеческий»)[407]. В Повести об ослеплении Василька Теребовльского ему соответствует дважды повторенное «изя зѣницю»[408] — «вынул глазное яблоко». Кроме того, в обоих сказаниях совпадает уподобление их героев мертвецу[409].

Действительно явное совпадение есть только в случае с библейским выражением «ни гласа, ни послушания». Поскольку оно встречается не только в ипатьевской версии рассказа об Исакии, но и в Радзвиловской и в Московско-Академической летописях, оно едва ли может быть следом правки редактора — вставкой[410]. Трудно представить, чтобы писец какой-то рукописи, к которой восходят Радзивиловская и Московско-Академическая летописи, скрупулезно сверял копируемый им текст с еще одной рукописью, содержащей вариант, который сохранился в списках Ипатьевской летописи, — настолько тщательно, чтобы найти одно разночтение — пропущенное яркое выражение — и вставить его при переписывании. Зато не исключено, что это выражение могло полюбиться автору Повести об ослеплении Василька или ее редактору-переписчику. Возражая В. Н. Русинову, предположившему на основании использования сходных выражений и грамматических конструкций, что все автобиографические известия «Повести временных лет» за 1051–1117 годы принадлежат одному летописцу, А. А. Гиппиус справедливо заметил: «Дополнение или редактирование ранее созданного текста предполагает не только внесение в него черт индивидуального стиля, но и частичное усвоение приемов изложения перерабатываемого оригинала, и в этом смысле ПВЛ как плод коллективного труда, каким она представляется традиционному взгляду, не может не обладать комплексом литературно-языковых характеристик, свойственных только ей и не представленных или представленных значительно реже у более поздних летописцев, решавших совсем иные литературные задачи в иной литературной среде»[411]. Но этот аргумент может быть использован и против его предположения о принадлежности повествований об Исакии и о Васильке одному лицу. Принадлежность рассказа об Исакии и Повести об ослеплении теребовльского князя перу одного книжника, действительно, вероятна, но не бесспорна. Авторство Нестора в отношении рассказа об Исакии поколебалось. Но всё же не обрушилось. Что касается остальных перекличек, то они текстуально не совсем совпадают и ни о чем не свидетельствуют.

Целый ряд сюжетов в «Повести временных лет» восходит к устным рассказам киевского боярина тысяцкого (начальника ополчения) Яня Вышатича[412]. Под 6614 (1106)годом летописец сообщил: «В тот же год скончался Янь, старец добрый, прожив девяносто лет[413], в старости маститой. Жил он по закону Божию, не хуже был он первых праведников. От него и я много рассказов слышал, которые и записал в летописанье этом, от него услышав; был ведь он муж благой и кроткий и смиренный, избегал всяких тяжб. Гроб его находится в Печерском монастыре, в притворе, там лежит тело его, положенное 24 июня»[414]. Слова «о многих рассказах», внесенных со слов