Новейшая история еврейского народа. Том 3 - Семен Маркович Дубнов

органом этих прогрессистов был «Восход», выходивший в Пе­тербурге в форме публицистического еженедельника и научно-лите­ратурного ежемесячника (от 1881 до 1905 г.). После прекращения двух русско-еврейских органов «Рассвета» и «Русского еврея» (вы­ходили в Петербурге между 1879 и 1884 г.), «Восход» в течение многих лет был единственным выразителем мнений прогрессив­ной интеллигенции, стоявшей между ассимиляцией и национализ­мом и постепенно склонявшейся к последнему. Под гнетом рус­ской цензуры журнал боролся против юдофобской реакции в пра­вительстве и обществе и не раз подвергался цензурным карам. Он долго служил цитаделью, где в те черные годы укрепились последние зелоты прогресса. В ежемесячных книжках «Восхода» печаталось все лучшее из того, что могла дать еврейская мысль того времени в об­ласти литературы на русском языке. Здесь появились почти все луч­шие стихотворения Фруга в пору расцвета его таланта, последние повести Леванды и Богрова, характерные для периода поздней асси­миляции социальные романы С. Ярошевского и противополож­ные им по тенденции рассказы Бен-Ами (М. Рабинович), где идеа­лизировался старый хасидский быт. Здесь же помещались много­численные исследования по еврейской истории, особенно в Польше и России[17]. Публицистика «Восхода» еще долго не уступала ста­рых позиций 70-х годов, которую защищали редакторы еженедель­ного издания (Адольф Ландау и д-р Самуил Грузенберг). Одес­ский публицист Менаше Моргулис, сподвижник рано умершего Оршанского (том II, § 48), стремился сочетать прежние идеалы ру­сификации с еврейским «народничеством» («Вопрос еврейской жизни», 1889).

Ближе к самобытной народной интеллигенции была журналис­тика на древнееврейском языке. Газета «Гамелиц» Цедербаума в Петербурге превратилась в орган палестинофилов, хотя в ней при­нимали участие и такие независимые писатели, как поэт Л. Гор­дон, несколько лет (1886-1889) редактировавший газету. «Гацефира» Нахума Соколовав Варшаве дольше сохранила свою бес­партийную позицию и просвещала темную хасидскую массу Польши по части общеевропейской политики. Оба издания превра­тились из еженедельных в ежедневные после смелого опыта д-ра Льва

Кантора (бывшего редактора «Русского еврея»), которому удалось создать ежедневную газету на древнееврейском языке. Эта газета («Ганом», 1886-1888) имела ту заслугу, что расши­рила рамки древнееврейской речи и более приспособила ее к выражению современных политических понятий, при помощи та­ких стилистов, как д-р Лев Каценельсон (Буки-бен-Иогли), Давид Фришман и др. Произведения изящной литературы и научно-исторические статьи помещались в ежегодных сборни­ках («Haassif» и «Knesset Israel», «Pardes» и другие), издававших­ся в Варшаве и Одессе (1885-1896). В это время положена была основа и обновлению литературы на обиходном народном язы­ке, идише. Вокруг петербургского еженедельника «Jüdisches Volksblatt» (1881-1890) группировались молодые «жаргонисты»; из них Шолом-Алейхем (Соломон Рабинович) и Мардохай Спектор вскоре создали свои собственные периодические из­дания в форме ежегодников («Jüdische Volksbibliotek» и «Hausfreund», 1889-1895).

Идейный кризис восьмидесятых годов особенно остро про­явился в еврейской литературе на русском языке, родившейся под знаком ассимиляции. Раненая душа Леванды (том II, § 48) излива­лась в сарказмах «Летучих мыслей недоумевающего» (ряд статей в «Восходе» и «Рассвете» 1881-1882 гг.), а когда «недоумеваю­щий» прежний поклонник «обрусения» понял свою ошибку, он сжег свои старые кумиры. Леванда, однако, не нашел полного ус­покоения и в идеале возрождения Палестины, к которому скло­нился в эти годы, и свет ума погас в нем раньше, чем потухла пос­ледняя искра жизни (1887).

То, что открылось Леванде под конец жизни, предстало пред глазами нового еврейского поэта при самом вступлении его на ли­тературное поприще. Уроженец еврейской земледельческой коло­нии Семен Фруг (1860-1916) вышел с бодрою песнью на про­стор южнорусских степей, но с первых же шагов столкнулся с ве­сенней катастрофою 1881 года, и муза его облеклась в глубокий траур. Еще накануне первых погромов он готов был, в подража­ние русскому поэту Некрасову, воспеть любимую русскую приро­ду и горе русского крестьянина, но уже летом фатального года он с ужасом спросил себя: «Кто же в сердце народа (русского) враж­ду поселил, снова к жизни призвал эту страшную, дикую силу?» — и нашел ответ в прошлом, в жутких преданиях гайдаматчины. С этого момента Фруг стал еврейским национальным поэтом, хотя писал не на национальном языке. «Я арфа Эолова доли народной, я эхо народных скорбей», — говорил он о себе. Было нечто от древ­него пророка Иудеи в этом непрерывном плаче над долей народ­ной, в гневе и проклятиях против угнетателей, в гордой мечте о возрождении еврея как бодрого пахаря на родной ниве. В дивно гармоничных стихах, на классическом языке Пушкина и Лермон­това, Фруг выражал думы, волновавшие еврейскую интеллиген­цию, будил в ней высшие эмоции в годы уныния. В Петербурге, где «бесправный» поэт должен был жить под маскою «домашнего слу­жителя» у еврейского адвоката, люди власти могли услышать зву­ки печали и гнева гонимого ими народа. Когда появился в свет первый сборник стихотворений Фруга (1885), раньше печатавших­ся в «Восходе» и других периодических изданиях, молодого поэта поспешили причислить к лучшим представителям новой русской поэзии; но он, при всех уклонениях в сторону, остался верен свое­му истинному призванию — еврейского национального поэта (впоследствии он стал писать прекрасные стихи и на народном языке — идише). Его библейские перепевы являются лучшим по­этическим украшением к Вечной Книге, которую он любил так же страстно и так же глубоко понимал, как любил и понимал приро­ду. Его опоэтизированные талмудические легенды очаровывали детей и взрослых. Целое поколение с волнением декламировало «Легенду о чаше» Фруга и вещие строки в ней: «Пусть в чашу свя­тую и эта слеза упадет».

Судьба оторвала от еврейства родственного Фругу поэта С. Надсона (он родился уже в крещеной семье), но этот умер­ший во цвете лет (1887) любимец муз почувствовал влечение к го­нимой нации в годы ее тяжелых страданий. Незадолго до смерти он писал:

Я рос тебе чужим, отверженный народ, И не тебе я пел в минуты вдохновенья; Но в дни, когда одно название «еврей» В устах толпы звучит как символ отверженья, Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов, Народ, обиженный судьбой!..

В начале 80-х годов в новый хор голосов, звавших «домой», к национальным идеалам, ворвался голос из другого мира: призыв к религиозным реформам, в своеобразной форме русского сектантства. Незадолго до весенних погромов 1881 года газеты оповестили, что в городе Елисаветграде, где вскоре произошел первый погром, появи­лась еврейская секта под именем «Духовно-библейское братство», члены которой отрицают религиозные догматы и обряды и призна­ют только нравственное учение Библии, осуждают занятие торгов­лею и стремятся жить физическим трудом, преимущественно земле­делием. Основателем «Братства» оказался местный учитель и журна­лист Яков Гордин, находившийся под влиянием южнорусской сек­ты «штундистов» (евангелистов). В «Библейское братство» вступило сначала всего два десятка человек. В газетном воззвании, появившем­ся тотчас после первых весенних погромов 1881 г., вождь секты, скрывшийся за подписью