Осьминог - Анаит Суреновна Григорян

– Господин Такизава просто немного простудился, – поспешно ответил Кисё. – Я прав, господин Такизава?

– Я все думаю о моей Ёрико, – задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил Такизава. – Она, наверное, на работе… с начальником Симабукуро. У них сейчас как раз должен быть перерыв на кофе.

– Ээ, так ты о девчонке своей думаешь! – Акио хлопнул себя ладонью по колену. – Да не боись ты, ну подождет она тебя денек-другой, больше радости будет, когда снова увидитесь. А кто этот Симабукуро?

– Да так… – Такизава вздохнул и молча отпил еще латте.

– По Эн-Эйч-Кей передавали, что, после того как студент Токийского университета взял себе в жены лисицу из зоопарка в Уэно, – будничным тоном сообщил Кисё, – другой человек женился на тануки то ли из Хинохара, то ли из Косуге[233] – думал, раз уж кому-то так повезло с кицунэ[234], так уж с тануки он точно не прогадает, у них ведь нрав не в пример спокойнее. Жена, правда, из тануки вышла никудышная: мало того, что грубиянка и неряха, так еще и выпивала тайком от мужа, так что стоило ему чуть задержаться на работе или отдохнуть в пятницу с коллегами, женушка его успевала так набраться, что ее бывало не добудиться. Однажды она чуть было не спалила квартиру, оставив на плите вариться яйца для одэна[235] и уснув в комнате с бутылкой сакэ в обнимку: вода из кастрюльки вся выкипела, а скорлупа яиц почернела, как если бы их бросили в костер. Обнаружив это по возвращении домой, мужчина стал ее стыдить, а она возьми да и скажи, что яйца-то вышли точь-в-точь как у ее папаши и четверых братьев, запустила ими напоследок в голову своего муженька и ушла жить обратно в лес к своей семье.

– Ну и мастер же ты врать, Камата! – Засмеялся Акио. – В лисицу из зоопарка Уэно я еще мог поверить, но чтобы взять из леса блохастую тануки! Что же она, попала в него этими палеными яйцами?

– Она ведь была сильно пьяна, Игараси-сан, – Кисё развел руками, – так что промахнулась. У этого человека, правда, осталось от тануки двое детей, так что ему пришлось одному о них заботиться, но он этому был даже рад: у мамаши-то они вечно ходили сопливые и голодные, к тому же она частенько забывала забрать их из детского сада, так что дело дошло до того, что воспитательница стала писать возмущенные письма его начальству. О дальнейшей судьбе этой женщины ничего не известно, а ее дети, должно быть, сейчас уже пошли в среднюю школу.

Александр снова подумал об Изуми: он ушел из дома еще вчерашним утром и не возвращался на ночь – она небось с ума там уже сходит от беспокойства и просидела всю ночь за бутылкой «О́ни-короси», дожидаясь его, а сегодняшнее небольшое землетрясение могло ее до смерти напугать. Может даже статься, что Исида из лавки подержанных вещей заявился ее утешать, вот только едва ли от его утешений будет много толка. Скорее наоборот.

– Наверное, тот мужчина просто не подходил той женщине, вот она и запила с горя, – сказал Такизава. – Возможно, если бы он возвращался с работы пораньше и не проводил так много времени с друзьями, из нее бы получилась не такая плохая жена.

– Ээ, да ты, смотрю, и сам бы от тануки не отказался! – Весело заметил Акио. – Говорят, кстати, что они отличные любовницы!

– Мне бы нужно вернуться домой. – Александр чуть привстал со скамейки. – Моя хозяйка, наверное, беспокоится.

– Точно, ты же живешь у Мацуи-сан. – Голос Акио потеплел. – У мамаши Изуми, как мы ее в детстве называли.

– Вот как… – Александр снова сел, ожидая, что еще он скажет. – «Мамаша Изуми», значит?

– Ну да. – Парень провел пятерней по волосам, как будто пытаясь разворошить свои воспоминания. – Помню, я был тогда еще совсем мелкий, в младшей школе учился, а она часто угощала нас чем-нибудь сладким – специально так подгадывала, чтобы идти в магазин как раз, когда малышня возвращалась по домам с занятий. Кому что от нее доставалось, как-то раз она дала мне персиковое уйро[236] из «Судзумэ», так мне до сих пор кажется, что это было самое вкусное, что я ел в своей жизни, хотя, наверное, мы просто были не избалованы всякими подобными вещами, а под конец школьного дня я готов был съесть не то что уйро, а даже какой-нибудь засохший рисовый колобок или козью какашку.

– Ээ, козью какашку?! – Удивился Такизава.

– Ну это я так сказал, чтобы вы поняли, какой у меня был зверский голод, так что когда мы видели шедшую нам навстречу мамашу Изуми, то все наперегонки бежали к ней, а я, понятное дело, подбегал самый первый, и, бывало, не успевал вовремя остановиться и с разбегу вреза́лся в ее колени. Она тогда смеялась, клала мне руки на плечи и говорила, что, если дальше так пойдет, я стану знаменитым сумотори[237] и прославлюсь на всю Японию, и всегда давала мне самое лучшее, что было у нее в сумке. Нам казалось, что она как наши родители, или даже старше, может, потому что обращалась она с нами как с маленькими, ну и вроде как… – Акио задумался. – Хотя она ведь была тогда молодая девушка, может, чуть постарше Томоко сейчас, а мы между собой прозвали ее мамашей Изуми, мол, встретится ли нам сегодня по дороге домой мамаша Изуми, чем сегодня угостит нас мамаша Изуми… Ну, конечно, и сами мы к ней тоже частенько бегали, типа помочь по хозяйству, хотя что такая мелюзга могла сделать полезного. Сама-то Изуми называла нас бобами адзуки, говорила, что мы маленькие, как фасолинки, выпавшие из стручка, и такие же шумные, как фасоль, когда насыпаешь ее в миску.

– Действительно, фасоль издает довольно громкий шорох, когда ее пересыпаешь, – согласился Кисё. – Так, значит, Мацуи-сан относилась к вам всем, как к собственным детям?

– Получается, так. – По лицу Акио пробежала тень. – Своих-то детей у нее не было. Когда ее муж уходил в рейс, она позволяла мелюзге бегать по всему дому и по саду тоже – тогда-то она еще не сдавала комнаты туристам, они вообще бедными не были, а мой батя говорил, Мацуи-сан был удачливый рыбак, даже если кому в тот день ничего не попадалось, он всегда приходил с уловом, а пойманного им тунца и впрямь покупали на Цукидзи. Так что многие, может, и смотрели на мамашу Изуми с завистью, вот только…

– Что «только»? – Осторожно поинтересовался Такизава, отнимая от носа очередную бумажную салфетку (все это время он пытался тихонько высморкаться, чтобы не помешать рассказу Акио).

– Да только… – Задумчиво повторил Акио. – Я-то к ней, как ты понимаешь, бегал чаще, чем другие: и с прадедом моим мне дома торчать совсем не улыбалось, и у мамаши Изуми мне нравилось. Она говорила: посиди тут на кухне, пока я кручусь по хозяйству, сделай домашнее задание, ну и корявые же у тебя выходят кандзи, Акио-кун, а я заодно покормлю тебя ужином, – ээ, готовила-то она всегда просто замечательно, повезло ее муженьку, нечего сказать. И любила она его так, что искры из глаз – это даже мне, мелкой фасолине, было понятно. Как-то я пришел к ней – помню, персик у них в саду как раз собирался цвести, – а она была какая-то рассеянная, на кухне было не прибрано, а прямо на столе ополовиненная