Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин

— Вы, парни, после обеда закуриваете, а я хоть рукой помашу.

Конец рассказа:

— Эх!.. Как бы мне хотелось хоть немного быть похожим на него!..

Дед Маслов. Звали его не Маслов, а Маслόв.

Тысячу раз в жизни, глядя на водопроводчиков, на таких-то, таких-то, думал я: деда Маслова бы на вас!

— Як-нэбудь? Як-нэбудь?..

Даже если бы ввели тогда сразу и сдельщину, а не просто «палочку», и тут дед был бы за нее. Хотя сам на сдельщине и погорел бы, крепко погорел. Но если это нужно для пользы дела — он бы проголосовал не задумываясь.

А ведь голосовали в коммуне открыто, не в ящик.

И подсчитывали голоса по-честному. И в традициях не было, что если бы кто-то вздумал преследовать…

Так вот — из какого мира он явился и кто его воспитал?

Николай Леонтьевич!

Мне было 20 лет, когда я первый раз вас увидел. А вам было тогда за 60. А теперь мне уже под 60. А вас давно нет. И только сейчас решаюсь написать о вас.

Завоевать симпатии у Н. Л. можно было только хорошей работой. И честностью. Значит, руками и головой? Или — и сердцем.

Единственная его слабость (для любителей многогранности!) — он был охотником. Это — не крестьянская черта. (Охотник — это бездельник.)

А как ему шил сапоги? За сутки.

Какой порядок был? Отдаешь свои трудодни. На таких условиях можно хоть неделю тянуть. Сшил за сутки, но попросил разрешения двое суток не вынимать колодки…

И, кажется, он в сапогах моей работы доходил и до смерти. Стыдно было сработать что-то плохо для этого человека, который сам так работал для нас!

Сейчас я вижу — «перегибал» с демократией, не надо было каждое воскресенье собрание. И я очень уставал, и иногда хотелось отдохнуть. Надо было, вероятно, раз в месяц.

И вот иногда я с Масловым, два дурака-мечтателя, на курганчике садились, и он начинал рассказывать. И о кладах, которые искал (плюнул, в общем, на это дело), и об «Аблакате», и о…

Вопросов насчет будущего, между прочим, не задавал. Щадил? Да, возможно. Понимал — пацан, а он-то что знает?.. И вместе задумывались. И даже «без сплошной коллективизации»…

Вместе мечтали: еще два-три года пройдет — все хутора будут наши!

А через год меня «выдвинули». Смотрят: парень вырос. Пора! На руководящию работу. А там я что — не руководил?

А кто тогда, в то время присуждал Н. Л. звания? Да и никаких не было у него званий.

Начало?..

Гораздо проще писать о человеке, в котором ты как будто разобрался. Значит, ты уже — выше его. И — которому не должен. А вот которому и должен, и в котором не разобрался, и который, конечно, намного выше тебя!..

Я сам привык смотреть на мои же выступления как на кокетничанье и боюсь, что мне отплатят той же монетой… Но ради бога!..

— Нет, все-таки, куда бы я ни пошел, — стоит перед моими глазами!..

В невыдуманные очерки

Кубань. Саботаж. Страшные ошибки. В хлебозаготовках, в планировании. Как пахали пырей. Как сеяли. И пропадал труд и семена. Страх, что мужик не скоро привыкнет к общественному. Чепуха!

Разговор с середняком.

Полемика с Шолоховым. И рассказать о романе, который сжег.

Партизанский пост вокруг меня — в Темиргоевской.

В Темиргоевской агитколонна имела задачу выполнить план хлебозаготовок. Самое «трудное»! А мне оставался после них пустячок: посеять с голодными людьми, без семян, без лошадей и тракторов. Посеял. Взял краевое переходящее знамя за сев.

Как меня «испортили» газеты

Всегда посылали:

— Найди лучшую бригаду, найди лучший колхоз, лучший район.

Выработалось избирательное зрение на лучшее.

Никто никогда никого не посылает из газеты с заданием — найди худшее.

В цикл

Из фронтовых рассказов — Иван Антонович Ерохин.

О юморе, улыбке, шутке.

Рассказ «Шутник».

Начало.

Мой друг, вернувшись из Крыма, подарил туристскую карту. Не военную. Рестораны и пути сообщения. Не высотки.

Иван Антонович Ерохин. Для тебя пишу.

Ногу оторвало по колено, одна нога. Резали дальше.

— Вот как оно, девчата, получается — осталась у меня только одна нога… Нехорошо. Уже — не тот совсем. Странное дело — а вдруг было бы у человека три ноги? Ходил бы, как тот треног, что у фотографа? Тоже нехорошо.

Всего — в меру. Чувство меры.

Конец: и не поймешь, где у них (у этих русских) всерьез, а где шутки.

А между прочим, как все в жизни — шутки ходят рядом с серьезным.

А кто не умеет шутить — что он тогда вообще умеет делать?..

Мы уходим, оставляя Феодосию отрезанной.

Какое счастье, когда проснулся не от боли, а просто так!.. А есть враги — что будешь лежать при смерти, и то надо шутить и улыбаться. Это надо делать и для врагов и для друзей. Чтобы друзьям не так жалко было тебя, а враги чтобы боялись до последней минуты.

Название рассказа: «Туристская карта». Или: «Туристский маршрут».

В «невыдуманное»

Колхозы в военное время. Кубань. Как сами собой восстанавливались колхозы. Что сделали женщины.

Вот из тех фактов, из невыдуманных рассказов — о силе души народной, как в Родниковской в 1941 году уборку провели в два раза быстрее…

Чудо?

Не знаю. До сих пор размышляю. Но вот это оно и есть, «сочетание морального фактора с экономическими».

Но кто после этого забудет об экономических факторах — тот дурак явный.

Были у меня идиотские должности — зав. культотделом, предгорсовпрофа…

Изнывал. Не спал неделями — поверите ли?.. Только на фронте, в бою после было такое.

Почему не спал?

Земля звала…

«Власть земли»?.. Да, но не такая. Не то чтобы иметь ее. А просто — иметь право делать.

«Земля»

В военные годы. Изрезанная траншеями, противотанковыми окопами. Изрытая воронками. Испакощена, испоганена снарядами, неразорвавшимися минами, которая и после окончания войны несла смерть человеку.

Земля, которая никогда не истомится.

Благородные работы Мальцева, Лысенко.

Удивительные выводы: чем больше урожай, тем плодородней становится земля. Вечное пополнение силы.

Перенести костер на другое место…

Ласковая, заботливая родная земля греет тебя. Она будет теплой до утра. Накройся сверху.

Кто должен быть хозяином на земле?

Агроном.

Когда приезжал к нам в коммуну агроном — это был почетный гость.

Все гурьбой ходили за ним и слушали его слово.

Когда я думал только о своей коммуне — забот хватало, но все же спал спокойно, как сурок. Наработаешься, набегаешься по полям…

Когда думал о районе — тоже бессонницей не страдал.

Стал писателем, жил на Кубани — тоже жил сравнительно спокойно. Хороший край! Там природа за тебя наполовину сработает. Надо быть полным дураком, чтобы на Кубани не получать урожая.

Переселился в среднюю полосу России — пропал сон.

В цикл Шагреневая кожа

С каждой новой вещью — большой кусок жизни долой.

И не просто — вот тот кусок жизни, который прошел, пока ты написал: три месяца писал — естественно, три месяца из жизни ушло.

Нет. Три месяца писал — год жизни долой! Год писал — на три года жизни убавилось.

Не щади себя! Хочешь светить — гори!

Вредный цех? Да, очень. Положено дополнительное питание. Молоко.

Портрет писателя. «Без мандата».

Соломон — и писцы со скрижалями. Несчастный человек! Не мог жить просто, по-человечески. Поехать на охоту, подурачиться. Изрекает, изрекает и изрекает. Это предпоследний рассказ. А затем «Стеклянный лес».

«Стеклянный лес»

Редкий весенний день. Был с N. в лесу. Через полгода умер. Цветы на могиле: «Хороший был человек».

Верно, это самая большая награда, когда о тебе скажут: хороший был человек.

1957–1967

Наброски

Десять заповедей Лобова[18]

Знал я человека. Назовем его без должности, просто по фамилии — Лобовым.

Долго я присматривался к этому человеку — какими правилами он живет, чем руководится, и наконец решил представить его заповеди.

Право же, это не выдумка, так оно и есть. Может быть, и он сам не совсем ясно сознает то, чем руководится, может быть, кое-что превратилось у него в инстинкт, а инстинкт не так просто объяснить, но, прочитав его заповеди, он сам согласится, что — да, они его.

Не будем уточнять — партийный ли он руководитель, крупный ли хозяйственник, советский ли работник. Уточним одно — масштаб его работы приличный, есть у него начальники, но есть много и подчиненных, так что и к тем и к другим надо выработать подход. И он подход выработал.