Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин

Так мы, комсомольцы села Ефремовки Таганрогского района, создали в сентябре 1925 года сельскохозяйственную коммуну имени М. И. Калинина. Напоминаю: в те годы колхозы только начинали зарождаться, насчитывались в районах единицами, и было тогда несколько организационных форм: самая простейшая, начальная форма сельскохозяйственной производственной кооперации — машинное товарищество, затем — ТОЗ, Товарищества по совместной обработке земли, затем — сельхозартели, и высшая форма — сельскохозяйственные коммуны, где полностью обобществлялись весь скот и инвентарь вступавших в них крестьян, в личном пользовании не оставалось ни курицы, ни поросенка, не говоря уже о земле.

Все же в наших горячих комсомольских головах хватило ума: не замыкаться в своей среде. Зачем же нам отделяться от стариков, оставлять их жить по-старому, в единоличном хозяйстве? Надо и их тянуть в коммуну! Иначе мы были бы самыми настоящими сектантами.

Таким образом, коммуна, называвшаяся вначале комсомольской, потому что организовалась она по инициативе комсомольцев, состояла на самом деле из крестьян разных поколений. В коммуну пошли и дети и отцы.

Было вначале нас всего десять семей, а спустя шесть лет, когда я уходил из коммуны (меня выдвинули на партийную работу), в ней насчитывалось уже полторы сотни дворов. А из ближайших хуторов крестьяне начали приносить в коммуну заявления о вступлении уже не в одиночку, а целыми земельными обществами.

Я уверен, что, если бы даже не началась в эти годы сплошная коллективизация, если бы и не было никакого форсирования вступления крестьян в колхозы, наша коммуна все равно вобрала бы в себя полрайона. Толкал к нам крестьян-единоличников обыкновенный хозяйский расчет. Зажили коммунары лучше, чем жил единоличник-середняк. А работали легче.

У многих уже выветривается в памяти, каким дьявольски тяжелым был труд хлебороба-единоличника. Особенно когда он был единственным работником в семье. Если в полевых работах были перерывы, то в уходе за скотом их не было. Днем крестьянин работал на волах, а ночью пас их. К лошади и зимою надо было выйти за ночь два-три раза, подложить корму. По существу, крестьянин-единоличник месяцами не знал, что такое нормальный сон.

В нашей же коммуне одно простое разделение труда облегчало его в несколько раз: если ты работаешь в поле, то уж уход за скотом — не твоя печаль. Если вы конюхи или скотники, то выезжать в поле — не ваша обязанность. В коммуне все сезонные работы — весенний сев, прополка, уборка хлебов — заканчивались намного раньше, чем у соседей-единоличников, — помогали машины. Наши трактористы с прицепщиками пахали землю, сидя на пружинных сиденьях, а рядом пахарь-единоличник с погонычем выхаживали за конным плугом по борозде по 40–50 километров в день за всю долгую холодную и дождливую осень. Мы имели возможность, при нашем тягле и машинах, даже в самый напряженный период полевых работ по воскресеньям отдыхать. У нас был и клуб, детские ясли, в летнее время — общественные столовые. За нас агитировали наши поля, где урожай хлебов раза в два превышал урожай единоличников — благодаря агрономии. Мы завели породистый скот. У нас, по принятым общим собранием коммунаров дополнениям к примерному уставу, потерявшие трудоспособность старики, дети и больные находились на полном обеспечении коммуны.

И соседи-единоличники, взвесив все выгоды жизни вот в таком коллективном хозяйстве, хлынули в коммуну. Правда, из-за того, что всех мы не могли принять на центральную усадьбу в общественные жилые дома, пришлось создать несколько отделений на хуторах и разрешить иметь в личном пользовании коров, свиней и птицу. И это не было отступлением назад, а было единственным шагом к наиболее жизненной и массово-приемлемой форме кооперирования сельского хозяйства — к сельхозартели.

К чему я это все вспоминаю?..

А к тому что даже тогда, когда к нам вступало много новых членов, не было у нас особенно тяжелых драм по поводу расставания с бывшей своей лошадью, волом или косилкой. Оказалось, что крестьянин довольно легко переносит переход от единоличного состояния к колхозному — был бы материальный расчет. Да чтобы считались с ним, как с хозяином общественного хозяйства. Чтобы он постоянно чувствовал себя одним из полноправных его членов, участвующим не только в общественном труде, но и в какой-то мере в управлении хозяйством.

Есть у нас до сих пор немало таких отстающих колхозов, где все вертится но заколдованному кругу: плохие урожаи, безденежье, низкая оплата трудодня, низкая дисциплина. В результате опять же — плохие урожаи и т. д. И местные руководители ломают голову: почему люди там работают плохо? А мудрить тут особенно нечего. Видимо, нет у колхозников материальной заинтересованности работать хорошо. И, видимо, у них убито сознание хозяев своей артели. Производственную деятельность этих колхозов опекали, вероятно, так по-мелочному усердно и к тому же неумно, что колхозники уже и забыли о кооперативной форме своего хозяйства и меньше всего считают себя его хозяевами.

Мне в нашей коммуне, прямо скажу, повезло. Хорошие советники и учителя были у меня среди районных руководителей. Они учили главному — как работать с людьми. Без этого, без совета со стариками, опытными хлеборобами, агрономами, я, мальчишка, избранный председателем коммуны, к тому же совершенно не знавший сельского хозяйства, просто провалился бы и меня бы позорно сняли. Совет коммуны мы созывали каждую субботу, и не реже раза в месяц — общее собрание коммунаров. Все более или менее важные вопросы нашего быта или хозяйственного строительства выносили на решение общего собрания. Времени это отнимало не так уж много. Народ у нас привык высказываться на собраниях коротко, ясно, по-деловому. В случае разногласий — голосовали. Но выигрыш, в смысле настроения людей, был огромный. Каждый коммунар чувствовал себя хозяином нашего коллективного хозяйства и работал с интересом, не только материальным, но и душевным.

Руководили райком партии и райисполком нашей коммуной — в те годы, еще до сплошной коллективизации? Да, конечно. Как и другими первыми колхозами в районе.

1959

Идея колхозов не могла не понравиться народу, потому что это самая человечная идея устройства жизни в деревне.

А люди хотят человечного устройства их жизни.

Человек, сегодня готовый для коммунизма. От каждого по способности, каждому по потребностям. И не возьмет в магазине лишней пары сапог.

Почему? Жил он по самому главному компасу. Совесть.

При всем этом был совершенно равнодушен ко всяким религиям. Ни в церковь не ходил, ни в сектах не искал «бога». Садясь за стол, крестился. На это никто не обращал внимания, так же как и он был терпим к безбожникам. На лекции ходил охотно.

Самозабвенно любил труд.

Мог ли он украсть? Никогда. Соврать? Никогда. Слукавить в работе? Никогда. Простить человеку подлость? Никогда. Простить ошибку? Да.

Как он пришел к нам…

— Так… Здесь, значит, коммуна зачинается?.. А кто затеял? Ты? (Взгляд изучающий, мне — 20 лет.) Аты — хлебороб? Нет… Сапожник?.. Сапоги на тебе — своей работы? Давно пошил? Если не трудно — сними один. (Осмотрел.) Что-то колодка не наша. А, сам и колодки делал?.. Ну, а что же тебя заставило? (И почему-то мне захотелось ему рассказать все — о наших комсомольских вечерах, и как однажды, поздно ночью…) И он слушал очень внимательно и понимающе.

Как он «вмешивался» в коммуну и в комсомольские дела. И как он, казалось бы «идеалист», которому трудодень-то и не нужен, первым, безоговорочно и твердо пошел за трудодень.

(А мимоходом — как это было, что вытерпел от снобов, которые, еще и не изведав коллективизации, уже успели получить отвращение к ней.)

Как… вместе с ним любовались «прозаическими» нашими успехами и видели в них поэзию.

У меня, у молодого парня, это были лучшие годы моей жизни (говорю это сейчас, когда мне уже почти 60 лет). Думаю и, пожалуй, не ошибаюсь, что и у него, которому тогда перевалило за 60 лет, это были лучшие годы его жизни.

Неграмотный. А к грамоте — уважение. Религия? В церковь ни разу не ходил и безбожникам (нашим) замечаний не делал. И когда вступал, не спрашивал — а как у вас в коммуне, верующих не преследуют? (Какое-то очень правильное понятие. Коммуна во французском смысле. Коммуна — это не обязательно коммунисты.)

Сам — крестился перед обедом и после. Никто не обращал внимания… Однажды кто-то высказался. Он гораздо деликатнее, чем ему было сказано, отшутился:

— Вы, парни, после обеда закуриваете, а я хоть рукой помашу.

Конец рассказа:

— Эх!.. Как бы мне хотелось хоть немного быть похожим на него!..