Искатель. 1976. Выпуск №4 - Хассо Грабнер

Наш мир пятимерен. Сие известно любому школяру: три измерения — пространственные, четвертое — временное, пятое — энергетическое. Мы попробовали представить гравитацию Вселенной как некий жгут, каждое волоконце которого — четырехмерный объект вещественного мира, протянутый по оси Энергии. Элемент бреда возникает уже на этом этапе: не представляя себе гравитации, ищем гравиструктуру; не зная, в чем суть тяготения и что есть его носитель, рисуем картину мироздания; между Вселенной и Гравитацией ставим знак равенства. А затем пускаемся в область фантасмагории: задаемся целью «протиснуться» между «волоконцами» гравитации и посмотреть, что из этого получится. Протиснулись. Посмотрели. Получилось. Мгновенный внепространственный перенос. Еще раз — Как? Еще раз — Посредством Чего?

Посредством вакуума, говорю я. Он и только он — та энергия, которая бросает нас, непонятливых, к иным мирам. Энергетический океан. Правда, энергия в нем невыявленная, скрытая. Вырожденная, хочется мне сказать.

Посмотрим, что еще нам дает концепция вакуума как безбрежья вырожденной энергии.

Нам известны четыре вида взаимодействия. По силе и симметричности они идут в таком порядке: сильное, электромагнитное, слабое, гравитационное. Последнее — наиболее маломощное. Чем симметричнее взаимодействие, тем быстрее экранирует его вакуум, тем ближе оно к нему. Вакуум — самое симметричное состояние, нечто вроде отправной точки. Ага. Отправная точка… Начало, так? Вот и зацепка. А если не просто начало, а, так сказать, материнское, родовое? Если вся регистрируемая «эм-це-квадрат» нашего мира есть не что иное, как некий выброс излишка энергии из вакуума, который, будучи высшим — а не низшим! — состоянием энергии, каким-то образом замкнут сам на себя, полностью сам себя экранирует?

В таком случае иерархия симметризуемости превращается в иерархию выброса! Сильное взаимодействие — первичный всплеск энергии. Излишек, не умещающийся на этом уровне, — электромагнитное. Следующий излишек — слабое взаимодействие. Последний — гравитация. Резонный вопрос: по той же логике и на уровне гравитационного взаимодействия вся энергия может не быть использована; куда девается ЕЕ излишек? Единственный ответ. Мой ответ: утекает обратно в вакуум. Больше того, именно эту «утечку» и используют наши — непонятно как «скачущие» — Корабли. Именно этот последний излишек и служит своеобразной «смазкой» для скольжения между волоконцами жгут-структуры Вселенной.

Любой слушающий эту фонну заметит, что я говорю уже: жгут-структура Вселенной — не гравитации. Понятно почему. С гравитацией теперь все ясно: она не суть Вселенная, а лишь выхлоп отработанной на предыдущих уровнях энергии. Вселенная же — это действительно, как указывалось еще Курбатовым сто лет назад, четырехмерное многообразие в пятом измерении. Только пятое измерение — это не просто энергия. Это энергия, рожденная Вакуумом…

А прибор не сработал… Не удалось нашему «маринисту» зарисовать океан энергии… Сработали мы, наша психика. Но престраннейшим образом. Корабль схлопнулся, мы поймали вакуум, и…

Я, например, испытал дикое ощущение. Первая мысль: я взорвался. Затем: нет, взорвался мой мозг. Затем: нет, мозг мыслит, но тела нет. Значит, взорвалось оно. И превратилось в облако, фонтан, водопад красок, северное сияние, психоделический мираж, фата-моргану.

В сущности, смысл этой фонны — в попытке выразить словами то, что я видел и обонял в момент эксперимента. Все вышесказанное — прелюдия, отсрочка, стремление обтянуть за неуклюжими размышлениями вот этот самый миг, ибо описать происшедшее со мной — выше сил человеческих. Но миг наступил. И я попробую, тем более что фонна уже близка к концу.

Сколько цветов в радуге? Семь? Сразу после «взрыва» я видел их семьдесят семь. Или, может, семьсот семьдесят семь. Не оттенков, не цветовых нюансов — цветов! Как это может быть? Не знаю. Верить в это нельзя. Не верить — тоже: это было. В моем взорванном теле, в моем расчлененном сознании, но было.

Цвета роились, объединялись в какие-то немыслимые букеты, распадались, кружились во взаимопересекающихся хороводах, и все в бесконечно быстром темпе, в пьянящем запахе фиалок. Остановить взгляд на каком-либо сочетании красок было невозможно… Взгляд… Вот, пожалуйста, я сказал «взгляд». И еще: «запах». Были ли у меня глаза? Нет. Нос? Нет! Уши? НЕТ! Конечности, сердце, печень, почки, легкие? Нет, нет и нет…

Было сознание и… семьсот семьдесят семь цветов разбуянившейся радуги, семьсот семьдесят семь сумасшедших запахов. Потом на этом искрящемся калейдоскопическом фоне, поверх этой клумбы фантастических орхидей возникли желтые смолистые почки. Они быстро набухали, лопались, но не зеленые клейкие листики высовывались оттуда — извергались потоки пронзительно-красного, пахнущего лимоном цвета.

…Образовалась спокойная пурпурная гладь, а по ней ползли, ползли фиолетовые, синие, голубые, сиреневые, лиловые, благоухающие гвоздикой кляксы; они чернели, но, не становясь совершенно черными, вдруг задергивались лимонной, или янтарной, или золотистой анисовой пленкой, та клокотала аммиаком, вскипала бурой пеной, сквозь нее пробивались изумрудные кориандровые пузыри. Пузыри эти, словно аэростаты, тянулись вверх, пучились, но на части не разлетались, не отрывались от перламутровой теперь уже, пахнущей сеном глади, — вырастали удушливыми сернистыми колоннами, и между ними били ослепительные лучи.

Лучи имели зернистую структуру, по ним вились серебряные нити, и вот уже миндальное кружево серебра, лавролистные арабески, фисташковые спирали, мускатные дуги, ментоловые кольца, кофейные змеящиеся пунктиры, липовоцветный сапфирный туман, сандаловый алмазный блеск, коричное хрустальное мерцание, и нити утолщаются, становятся прозрачными, в них игра света, пыль книжных фолиантов, зайчики, йодистые водоросли, искорки, лесная гарь, вихрение, мята, еще один взрыв, снова буйство миллиона цветов и оттенков, дуновение из ботанического сада, открытая настежь дверь восточной кухни, чад лаборатории алхимика, воскурения богам, снова почки, колонны, кляксы, пузыри, пена, серебряный серпантин, и еще взрыв, но взрыв наоборот, и все разрозненные, окрашенные утренней зарей, и полуденным прибоем, и закатными облаками, и лунной рощей, и вечерней росой части принадлежавшего мне целого слетаются к ослепительной точке моего «я» и превращаются в меня-во-плоти…

Я бросил взгляд на корабельный хронометр. Эксперимент, как и планировалось, длился минуту. Я же провел в цветовом аду — или раю? — час, день, год, вечность… не знаю сколько. Времени ТАМ не было. Я не успел обернуться, чтобы посмотреть, что стало с экипажем: на меня обрушился мрак. Сознание померкло, и время провалилось еще раз, теперь уже в бездну лишенной запаха черноты…»