На Севере дальнем - Николай Шундик

Не успел Кэргыль вернуться домой, как в его ярангу влетел запыхавшийся Чочой.

— Послушай, какие слова тебе сказать хочу! — воскликнул он и упал коленями на шкуру. — Почему в дом переходить не хочешь? Вот знали бы люди там, на Аляске, что ты так делаешь, наверное, сильно на тебя обиделись бы. Их мистер Кэмби даже к двери своего дома не пускает, а здесь тебя всем поселком в дом тащат, а ты идти не хочешь...

Кэргыль мягко приложил ладони к возбужденному лицу мальчика, заглянул в его жаркие глаза:

— Какие слова ты сказал, мальчик! Какие слова!.. Если бы знал Чумкель все это, он бы, наверное, и вправду на меня сильно обиделся! Сколько слов мне сегодня сказали... и каких слов!..

Закурив трубку, Кэргыль напряженно о чем-то думал. «Я тоже как дочь или внучка тебе», — вспомнились ему слова учительницы. — Хорошая девушка! Ай, хорошая девушка! Счастливый Тынэт, какой счастливый мой внук!..»

— Что я скажу на слова твои? — наконец повернулся старик к мальчику. — Скажу я вот что: иди зови Тынэта и всех товарищей своих зови — пусть помогут мне в новое жилище перебраться! А ярангу мою, скажи, пусть разберут и спрячут как следует, чтобы не видел я ее, чтобы сердце мое не болело...

Не дослушав последних слов Кэргыля, Чочой соскочил со своего места, выбежал на улицу.

— Тынэт!.. Кэукай!.. Петя!.. Эттай!.. — кричал он возбужденно.— Кэргыль согласился! Идите разбирать его ярангу....

Это было таким событием, которое взволновало и старых и малых.

— Чочой помог, Чочой помог уговорить Кэргыля! — повторяли люди и спешили к яранге старика.

СОНЮ НАДО СПАСТИ

Еще минут за десять до первого урока Чочой принялся разыскивать Соню среди шумной толпы школьников. Ему очень хотелось повторить вслух все те русские слова, которым учила его Соня накануне. Такой был у них уговор: Чочой в день учил по пять русских слов, а Соня — по пять чукотских. Но, к удивлению Чочоя, Сони еще не было. Когда прозвенел звонок и ученики уселись по своим местам, Чочой все еще стоял у двери, ожидая Соню. «Как так? Почему опоздала? Соня никогда не опаздывала», — с тревогой думал он. Вот наконец и Нина Ивановна вышла из учительской, идет к двери своего класса, а Сони нет.

— Как так? Почему нет Сони? — спросил Чочой.

Нина Ивановна поправила белый воротничок на рубашке Чочоя и спокойно сказала:

— Не волнуйся, Чочой. Соне немножко нездоровится, она сегодня в школу не придет. Садись на свое место.

«Не придет? Сегодня не придет?» — пронеслось в голове Чочоя. Это казалось ему таким невероятным, что он даже подумал: а не пропустить ли и ему хотя бы один урок, чтобы заглянуть к Соне и узнать, не слишком ли тяжело она заболела? Но, увидев, что Нина Ивановна терпеливо ждет и не начинает урока, он покраснел и, опустив голову, побрел к своей парте.

На уроках Чочой был очень рассеян, и Нине Ивановне пришлось сделать ему замечание.

Едва закончился учебный день, Чочой выбежал на улицу и взобрался на высокий снежный сугроб, с которого хорошо был виден дом Сони.

Как раз было время года, когда уже наступала полярная ночь. Утренняя заря сходилась с вечерней, а солнце так и не показывалось. Было очень морозно. Даже слабый ветерок, словно наждаком, обдирал лицо.

Чочой знал, что ему пора идти обедать, но желание во что бы то ни стало увидеть Соню не давало ему покоя. Он все смотрел и смотрел на светящиеся желтым светом окна ее дома, словно надеясь увидеть на расстоянии нежное лицо девочки, заглянуть ей в глаза. В их глубине так много было чудесного! То мелькнет светлячком озорная искорка, то вспыхнет голубым лучистым пламенем смех, то проглянет что-то серьезное, сосредоточенное, пытливое...

Повернувшись в сторону ветра, Чочой посмотрел на холодно мерцающую Полярную звезду, словно спрашивая у нее, не будет ли слишком неловко, если он зайдет к Соне. Но звезда, как и прежде, была холодна и бесстрастна. Показав ей язык, Чочой кубарем скатился по склону сугроба вниз, стряхнул с себя снег и, приняв решение, уверенно зашагал к дому Сони.

...Соня металась в жару. Пересохшие губы ее были ярко-пунцовыми. Мать Сони сидела у ее постели и плакала. Чуть подальше стояли две девочки — Кааля и Кэймына.

— У Сони, наверное, воспаление легких, — тихо сказала Кааля Чочою, повторяя чьи-то слова. — А отца ее нет: он уехал утром в поселок Коочмын. Все охотники выехали на свои охотничьи участки, в поселке нет ни одного мужчины-охотника, и послать за доктором некого.

Глянув на закрытое, поблескивающее черным лаком пианино, Чочой перевел взгляд на лицо Сони с приподнятым кверху, словно выточенным, нежным подбородком и, вдруг повернувшись, почти побежал к двери, решив немедленно пойти за отцом Сони.

Минут через десять, по-дорожному одетый в кухлянку и меховые штаны, Чочой на лыжах мчался в поселок Коочмын, до которого было не менее десяти километров.

В самом конце поселка Рэн, где стояла яранга Экэчо, Чочою попался Тавыль.

— Ты куда? — спросил изумленный Тавыль.

Чочой, опасаясь, что его остановят, не ответил. Обидчивому Тавылю сразу в голову пришло такое, от чего на душе у него стало очень скверно: «Ну да, конечно, Чочой не любит меня, потому что Вияль не любит моего отца, и Таграт не любит тоже. Они наговорили ему такого, что он теперь со мной и разговаривать не хочет».

Когда Чочой скрылся за поворотом, Тавыль вошел в свою пустую ярангу, забрался в полог, поправил жирник и принялся читать книгу чукотских сказок, собранных Виктором Сергеевичем. Тавыль очень любил эту книгу. Многие сказки он уже знал наизусть.

«Но все же, куда помчался Чочой? — спрашивал себя Тавыль. — Может, он просто вышел походить на лыжах, может, он уже вернулся?»

Желая проверить свое предположение, Тавыль вышел на улицу, хорошо осмотрел лыжню.

— Нет, назад он не вернулся! — с недоумением промолвил Тавыль. — Что же это такое?

Потушив в пологе жирник, Тавыль побежал к Кэукаю, чтобы узнать, куда, в конце концов, пошел Чочой и почему он был один. Кэукая он нашел около школы. Там был настоящий переполох. Оказывается, Чочоя уже искали по всему поселку, и никто не знал, куда он скрылся. Тавыль быстро рассказал о своей встрече с Чочоем.

— Запрягайте собак! — приказал Виктор Сергеевич.

Вияль с группой женщин где-то раздобыла в поселке старую нарту, собрала всех собак, которых по разным причинам охотники оставили дома.

— Хотя бы один мужчина-охотник приехал! — приговаривала она, связывая на ходу порванные алыки.

Одетый по-чукотски, в меховую одежду, Виктор Сергеевич осмотрел нарту, по-своему перепряг собак. Петя с завистью смотрел на отца и думал: «Вот это настоящий полярник! А я что!.. Попрошу папу, чтобы он меня и Кэукая взял с собой».

Но не успел Петя заикнуться об этом, как Виктор Сергеевич строго отрезал:

— И не думай! Если ты хоть немного полярник, то посмотри на небо. Видишь черные тучи на горизонте? Скоро будет пурга.

От этих слов Пете стало страшно за судьбу Чочоя. Он подошел к Кэукаю, невесело гладившему собак-передовиков, и почему-то тихо, словно боясь кого-то разбудить, сказал:

— Недоглядели мы за Чочоем... И Очера нет. Он быстро нашел бы своего хозяина.

— Очера Тынэт забрал в свою упряжку, — так же тихо ответил Кэукай.

А Чочой тем временем все скользил и скользил по накатанной дороге в сторону поселка Коочмын. «Надо спасти Соню, надо сказать ее отцу, что она больна», — подгонял он себя.

Порой у мальчика появлялась мысль, что он поступил плохо, ничего не сказав друзьям о своем решении.

— А не вернуться ли назад? — вслух спросил он себя и испугался собственного голоса, как-то одиноко прозвучавшего в ночной тишине.

«А что, если я заблужусь? — вдруг пришла в голову Чочоя еще одна тревожная мысль, но он тут же поспешил отогнать ее прочь. — Зачем заблужусь? Как так заблужусь? Я три раза ходил с Петей и Кэукаем по этой дороге. А разве мало я ходил за оленями мистера Кэмби? Ого! Я в таких местах бывал на Аляске, что волк и тот заблудиться мог бы».

Как ни ободрял себя Чочой, а на душе у него становилось все тревожнее. Он пугливо осматривался вокруг, и движения его становились все нерешительнее.

Из-за сопок выкатилась полная, светлая луна. Накатанная нартами дорога мерцала густо рассыпанными зеленоватыми искрами. Гулко потрескивал лед, покрывший тундровые озера, лагуну. Визгливо поскрипывали лыжи, и жалобный звук этот подхлестывал Чочоя. Причудливое нагромождение ледяных торосов, залитых лунным светом, казалось, хранило в себе что-то таинственное и враждебное.

Чочой нет-нет да и поглядывал в море и порой вздрагивал, принимая ледяную глыбу за притаившегося полярного медведя. Ничем не нарушаемая тишина угнетала мальчика. Ему казалось, что вот-вот тишину потрясет страшный рев голодного зверя.

А мороз все крепчал. Опушка малахая и брови Чочоя заиндевели. Навстречу мальчику дохнул легкий порыв ветра. Но Чочой повертел головой, не выдерживая яростного ожога, прижал голую руку к подбородку, будто уколотому тончайшими раскаленными иголками. Томимый недобрым предчувствием, он несколько замедлил свой бег на лыжах. «А что, если пурга начнется?» — пришло ему на ум. И снова перед его глазами встало лицо Сони. И, точно назло ему, навстречу пронесся сильный порыв ветра. В лицо Чочою безжалостно ударил колючий снег. Снежная долина словно задышала, заколебалась волнами бесконечных лент позёмки.