Семья Наливайко - Федор Кравченко

VI

Снова наступила осень, а вслед за ней незаметно пришла зима. Мы знали, что Красная Армия продолжает наступать, и с нетерпением ждали того дня, когда она придет и в наши края.

А война, как страшная метель, все еще бушевала над землей.

Гитлеровцы пытались окружить лес, чтобы полностью ликвидировать отряд Тараса Трясило. Наташа сказала, что мы все должны немедленно «перебазироваться». Куда? На этот вопрос она отвечала сурово: «Куда надо, туда я вас и отведу…»

В том же лесу скрывалась ее старшая сестра Степанида с дочуркой Катрусей. Муж Степаниды погиб (он был в отряде Полевого). Сама Степанида готова была уйти к партизанам, надо только «перебазировать» Катрусю к свекрови, в село Яруги.

И вот мы все: Наташа, Степа, я, тетка Варвара и Степанида с Катрусей, сшив дорожные мешки, отправились в путь. Несколько часов шли почти молча… Только изредка, когда вьюга усиливалась, тетка Варвара озлобленно выкрикивала:

— Хотя бы замело уже так, чтоб нам и света божьего не увидеть! Сколько же можно мучиться?

Степа рассказывал о своей школе, вспоминал стихи, но вскоре тоже умолк. Иногда он спрашивал: когда же наконец покажутся Яруги? Он не мог понять, зачем надо идти в какое-то далекое-далекое село, если Катруся и в лесу жить привыкла. Наконец Наташа объяснила сердитым голосом:

— Хворает она. Или ты этого не понимаешь?

Маленькая Катруся внезапно оживилась. Яруги она не помнила, но ей рассказывали об этом селе. Там живет бабушка, не раз звавшая ее в гости до войны. Теперь наконец внучка увидит ее — свою бабушку Марфу. Старуха сберегла для внучки вишневое варенье, а Степа ничего не получит, потому что он не хочет идти в Яруги.

Наконец и эта маленькая щебетунья замолчала.

Все реже пускали нас в какую-нибудь хату «обогреться».

Однажды мы увидели фашистских солдат, угонявших куда-то группу людей. Мы спрятались в проходе между двумя старыми сараями. Переждав, пока фашисты уйдут, мы устремились к первой попавшейся хате. Наташа постучала в окно. Никто не отозвался. Тогда Наташа сильнее постучала. Кто-то вышел в сени.

— Люди добрые, — попросила Степанида, — впустите нас с маленьким ребенком…

За дверью — молчание, только кто-то учащенно дышит.

— Да впустите же… — молила Степанида, прижимая к себе дрожавшую от холода девочку.

— Не можу, — ответил глухой голос за дверью.

— Ой, впустите, впустите, дяденька! — взмолилась Катруся, обрадовавшись, что кто-то отозвался. — Я ж замерзаю.

— Не можу, — снова послышался тот же голос. — За таких, как вы, соседа расстреляли.

— Да впустите же, окаянные! — закричала разъяренная тетка Варвара. — Хоть маленькую пожалейте!

— У самих дети, — ответил голос за дверью. — Немцы и наших не пожалеют. Идите в дом напротив, там живут бездетные… И с немцами они в ладу…

Опять послышались шаги, где-то скрипнула дверь, и все затихло. Как ни стучали, как ни просили мы — ничего не помогло. Тогда мы пошли к другой хате, но там никого не было, дверь висела на одной петле… Вдруг опять показались немцы на улице; тетка Варвара затолкала нас в пустую темную хату.

Что делать? Идти дальше? Но в поле метель.

— Тут заночуем, — сказала Степанида, войдя в холодную хату.

Пол был покрыт жесткой соломой. Мы молча улеглись, прижавшись друг к другу. Степа быстро уснул, согревшись, но Катруся не спала, ворочалась и все жаловалась на холод. Степанида беспрерывно укутывала ее. Тетка Варвара и Наташа все время снимали с себя что-нибудь для Катруси: кофту, платок. Я дал шарф, подаренный мне года два назад матерью. Мы все спрашивали: укрыты ли ноги у Катруси? Не сполз ли платок с ее головы?

Девочка не спала, Степанида спрашивала с отчаянием:

— Да что с тобой, доченька?

— Болит, мамочка, ой, болит, — стонала Катруся.

Тетка Варвара, вздыхая, начала вспоминать вслух, как хорошо все-таки жилось до войны. Если кто-нибудь заболевал в Сороках, тут же вызывали врача на дом. Никому и в голову тогда не приходило, что больной ребенок может оказаться в таких страшных условиях.

— Хуже собак живем, — сказала Степанида.

Тетка Варвара с озлоблением прибавила:

— Немцы не трогают собак, а если б мы попали к ним в лапы, на куски разорвали б… Хоть бы Андрея не сцапали. У них все мужчины на подозрении…

Наташа внезапно поднялась:

— Пошли дальше. Как только завиднеет, мы от них не спасемся…

— Я с Катрусей останусь, — сказала Степанида. — Кто-нибудь приютит.

— Умом тронулась, — проворчала тетка Варвара. — Кто тебя впустит с больным ребенком? Да нам идти-то совсем немного осталось.

— Ой, не могу. Катруся совсем больная.

— На руках ее понесем…

И мы все снова потащились за село, несмотря на метель. Девочка не могла идти — мы несли ее по очереди. Она казалась очень тяжелой потому, что мы все ослабели в пути. Тетка Варвара не могла пронести ее и десяти шагов — так мало сил у нее осталось. Она злилась:

— Что это я?.. Как пьяная…

Я взял Катрусю на руки. Она прильнула ко мне и вдруг закричала:

— Папа… папочка…

Мы не сразу сообразили, что девочка бредит… Ей становилось хуже, а в поле было пусто, не нашлось ни стога соломы, ни куста; мы нигде не могли укрыться от метели.

Пришлось идти дальше, и Степанида уже горько пожалела, что ушла с нами. Уж лучше было остаться в лесной землянке. Там по крайней мере можно было хотя бы затопить…

— А если немцы начнут лес бомбить? — сказала Наташа.

— Все равно… все равно смерть…

Катруся уже не стонала, только щечки ее пылали… Вскоре Степанида с ужасом ощутила холод личика, которое еще совсем недавно было таким горячим…

Она села с Катрусей просто в снег, поцеловала ее холодные губы, подышала на нее. Она умоляла, рыдая:

— Доченька, проснись, доченька… Ой, — проснись, моя маленькая!

Но Катруся не просыпалась.

— Она умерла!.. — с ужасом закричал Степа. — Она умерла!..

— Тише, тише, а то разбудишь ее… — проговорила вдруг Степанида, обращаясь к перепуганному брату. — Не могла она умереть… Это сон… сон…

Теряя рассудок, Степанида прижималась мокрым от слез лицом к холодному личику девочки. Сама она, должно быть, не чувствовала холода. Внезапно ее как бы осенило.

— Скорее бы… скорее бы до Яруг добраться, — сказала она. — Мы ее отогреем… отогреем…

Я помог ей нести девочку. Вскоре мы добрались до первых хат показавшегося впереди села. Мы постучали, и судьба словно сжалилась: дверь тут же открылась. Удивленная старуха сразу же поняла, что случилось.

— Замерзли? — спросила она, пропуская меня с ребенком в сени. — Идите, погрейтесь, я как раз печку затопила…

Но как ни отогревали мы Катрусю, она уже не проснулась.

— Умерла? — испуганно спросила хозяйка.

— Не знаю, — тихо проговорила Степанида.

— Куда же вы идете?

— В Яруги…

— Так это ж рядом… Вон за теми дубами. Только зачем же девочку тащить? Отогрейтесь как следует. Придет мой старик — похоронить поможет…

— Не хочу… не хочу хоронить!.. — закричала Степанида и вдруг, легко подняв дочурку, выбежала с ней на улицу.

Теперь она уже не боялась простудить ее, а о себе не думала. Она шла так быстро, что мы все едва поспевали за ней. Когда же она устала так, что ноги ее начали заплетаться, тетка Варвара сказала решительно:

— Или все будем нести… или давай тут похороним ее…

— Не дам… не дам… — шептала Степанида.

Только на минуту, когда уже приходилось становиться на колени, чтобы не выронить Катрусю в снег, она уступала ее мне. Затем опять несла ее сама, судорожно прижимая к себе холодное тельце.

Наконец добрались мы до Яруг. Вот уже и хаты, сараи; за ними — полуразрушенная силосная башня, артезианский колодец. И опять хаты. Наташа вела нас уверенно, хотя было еще темно. Но как тихо стучала она в окно приземистой хатенки… Мелькнул в окне огонек. Кто-то, открывая дверь, испуганно спросил:

— Кто там?

— Откройте, откройте, мама! — торопливо проговорила Степанида, как бы боясь, что дверь опять закроется. — Это я с Катрусей.

— Катруся! — воскликнула старуха, выбегая из сеней. — Внученька… родненькая… Вот я и дождалась…

Нам не пришлось хоронить девочку — едва отдохнув, мы отправились в синевший за Яругами лес.

Степанида осталась у свекрови.

VII

Вскоре стало известно, что ожесточенные гитлеровцы в самом деле забросали наш лес фугасными бомбами. Но там уже никого не было…

Поселившись в землянке, напоминавшей совсем первобытную пещеру, мы не переставали интересоваться тем, что вокруг нас происходит.

Однажды Наташа и Степа взяли меня с собой.

Лежа в канаве, мы увидели проходившие в сторону железнодорожной станции фашистские машины и повозки. Вот приблизилась одна подвода. Размахивая кнутом, пьяный гитлеровец покрикивал на лошадей, запряженных в обыкновенный крестьянский воз. На возу лежали сшитые из украинских ковриков пузатые мешки, две клетки с курами и утками, швейная машина, большой медный самовар… Гитлеровец, должно быть, спешил на станцию.