Семья Наливайко - Федор Кравченко

— Сдурел ты, окаянный, что ли? Они с тебя живого шкуру сдерут, на части тебя разрежут. Если себя не жалеешь, то хоть бы нас пожалел.

— Не бойся, Варвара, — балагурил дядька, — их будет не больше роты, а с одной ротой я как-нибудь справлюсь.

Он дежурил в кустах, у входа в землянку, весь день. Когда начало смеркаться, дядька вдруг закричал:

— Утекайте, страшная сила надвигается!

Мы увидели, как между стволами деревьев промелькнула фигурка девушки, направлявшейся в нашу сторону.

— Фашисты где-нибудь спрятались, — упрямо твердила тетка. И вдруг накинулась на меня — Да спрячь ты свои бумажки, окаянный!

Степа как-то особенно напряженно всматривался в лицо приближавшейся Наташи. И вдруг с криком побежал ей навстречу:

— Галя! Гале-ечка!

Наташа обняла мальчика, и так они шли к землянке, пошатываясь, словно захмелев. Они говорили о чем-то шепотом, затем, не глядя ни на кого, сели у землянки на траву и заплакали. Потом Наташа посмотрела на озадаченную Варвару и сказала:

— Это мой братишка Степа. Мы целый год не виделись.

Незаметно наступил вечер. Небо заполнилось облаками, собиралась гроза. Серые тучи как бы сползали на потемневший лес. Ветер гудел в соснах, раскачивая зеленые верхушки. Между ветками деревьев поблескивало пламя заходящего солнца. Тучи все ползли и ползли, появляясь неизвестно откуда, снижаясь над лесом, как тяжелый туман. Пахло гарью. Казалось, это тучи пахнут…

Наконец блеснула молния, лениво перекатился над верхушками сосен гром — глухой и немощный по сравнению с грохотом бомб, к которому уже привыкли наши уши. Брызнул дождь. Несколько капель упало на усы и подбородок дядьки Никиты. Он поднял голову, слизнул с усов задержавшуюся там дождевую каплю и улыбнулся:

— Теперь, Наташа, ты меня должна определить в отряд товарища Трясило, раз я тебе брата нашел.

— Не Наташа, а Галя, — сказал я и прибавил, обращаясь к Степе — Твоя сестра — обманщица, Наташей прикинулась.

— А ты не обманщик? — засмеялась девушка. — Думаешь, я не знаю, что ты не Омелько? Сразу догадалась. Ну ладно, дядя Никита, пойдем со мной, мы вам дадим работу.

Тетка Варвара была так взволнована, что в первую минуту не знала, что сказать. Только когда дядька начал собираться, она запротестовала, но Никита не слушал ее. С деловым видом он поправил гранаты, висевшие у него на поясе, привычным движением надвинул шапку на лоб, словно боясь, что ветер сорвет ее, и вдруг окликнул меня и Степу:

— Собирайтесь, хлопцы, нечего вам баклуши бить.

Однако увидеть Трясило нам не удалось. В глубине леса мы встретили только двух — трех незнакомых партизан, с которыми Наташа о чем-то шепталась. Затем она повела нас дальше.

И вот мы оказались в овраге, поросшем густым кустарником. Здесь стояла замаскированная трофейная пушка. На ящиках со снарядами сидел старик с жидкой серебрящейся бородой. У дядьки загорелись глаза. В первую мировую войну он был артиллеристом, и ему давно хотелось снова пострелять из пушки.

Наташа сказала:

— Вот и пушка. Она пока не нужна отряду. Будете с дедом Омелькой караулить ее.

Дядька Никита почесал затылок:

— Это ты меня в сторожа нанимаешь?

— Что вы, дядя Никита, — сказала Наташа, улыбаясь. — Будете командиром орудия. Ну, до свидания.

Как только она ушла, дед Омелько хмуро посмотрел на Никиту и сказал:

— Трясило приказал отвезти пушку на Лысый Горб. Так что помогите мне, хлопцы.

Однако дядька Никита не спешил. Он, кажется, собирался догонять Наташу. Дед испуганно загородил ему дорогу:

— Куда? Давай пушку везти. Командир что сказал?

Сумерки сгущались. Дальние стволы деревьев слились в сплошную сиреневую стену. Вокруг не было ни огонька. Лес будто вымер, только в том месте, где стояла пушка, лошади нетерпеливо били копытами о землю.

— Давай, давай! — торопил дед Омелько.

Никита сердито закричал:

— Я командир орудия или ты, дед?

— Ты, — так же сердито ответил Омелько.

— Так слушай мой приказ: проверь сбрую и взнуздай коней. Чтобы все было наготове.

— А что Трясило сказал? — упрямо повторял дед Омелько.

— Слушай, что я приказываю. Стоять наготове и ждать. А ну, Степа, помоги деду!

Он умышленно не обращался ко мне, считая, что я не гожусь даже в помощники деду Омельке. Все же мы вдвоем со Степой занялись пушкой. Куда ушел дядька, мы не знали.

Дед чертыхался, поправляя хомуты на лошадях. Степа покрикивал на меня, как на подчиненного, и ловко натягивал мешки на головы лошадей, чтобы заглушить ржание. Затем он с видом настоящего артиллериста проверил ящик со снарядами, погладил ствол орудия и удовлетворенно сказал:

— Так что техника в исправности.

Где-то на опушке леса застрочили пулеметы и автоматы, послышались взрывы гранат. Лес наполнился шумом, грохотом. Будто гроза, что с вечера собиралась над лесом, не сверху налетела, а вырвалась из глубины леса. Мы суетились у пушки, не зная, что делать. Степа сдерживал возбужденных лошадей, приготовив на всякий случай гранаты. В воздухе запели шальные пули, и дед Омелько, покачав головой, словно укоряя самого себя за трусость, полез под колеса орудия.

Не успели мы разобраться, что происходит, как появился дядька Никита. Второпях он рассказал, что партизанскому отряду угрожает опасность. Увлеченные боем, партизаны не заметили, как группа фашистских солдат, делая вид, что отступает, начала глубокий обход с тыла.

Разгадав замысел врага, дядька Никита решил выручить партизан. Напрасно я доказывал, что надо сначала предупредить командира отряда. Дядька не слушал меня. Схватив под уздцы лошадей, он упрямо потянул их за собой, лавируя среди деревьев.

Мы вытащили орудие на пригорок, и не успел я опомниться, как начался обстрел фашистов. Степа усиленно помогал дядьке. Я забыл взять свои трофейные очки и, действуя на ощупь, по-видимому, только мешал дядьке. Он ворчал:

— Держи лошадей, Андрей, мы тут без тебя справимся.

«Мы» — это дядька Никита и Степа.

Степа подпрыгивал от удовольствия при каждом выстреле. Дядька приговаривал, заряжая орудие:

— Мы их немецкой шрапнельной угостим, вкуснее будет.

Выпустив несколько снарядов по скоплению гитлеровцев, дядька приказал деду:

— Давай на Лысый Горб!

Внезапно он присел на землю и застонал. Шальная пуля попала в живот. Дядька корчился и с каким-то удивлением повторял:

— Что ж это меня так ранило? А, сто сорок семь чертей им в бок, что же это они меня так испортили?

Выстрелы стали реже и вскоре совсем затихли. Короткая схватка кончилась. Партизаны возвращались, неся трофейное оружие и ящики с продуктами. Дядька лежал в траве, стараясь не стонать. Командир в темноте разыскал его и со сдерживаемым гневом спросил:

— Почему приказ не выполнил?

— Какой там приказ? — проговорил дядька, поскрипывая зубами, чтобы не стонать. — Фашисты начали обход с тыла, а я буду сидеть и ждать, пока вас всех перебьют? Хорош партизан!

— По-твоему, ты правильно поступил?

Я чуть было не закричал от изумления, узнав знакомый голос. Это был Герасим Кондратьевич Полевой. Я бросился к нему, но Полевому было не до меня. Он наклонился над дядькой Никитой и сказал уже мягче, видимо догадавшись, что тот ранен:

— Сорвал ты мне, Никита, всю стратегию, понимаешь? Я сам знал, что враг в обход пойдет, и хотел своих людей в сторону отвести, чтоб гитлеровцы лбами столкнулись. Понятно? А как получилось? Ну, что там у тебя? Давай перевяжу.

Дядька молчал. Полевой ощупал его и снял фуражку.

Я подошел к Полевому.

— Это вы и есть Тарас Трясило?

Мне хотелось ошеломить Полевого, но он нисколько не удивился, увидев меня.

— Андрей? Здравствуй, покойник, — сказал он чуть насмешливо. — Наташа уже рассказала мне про тебя. А мы, брат, твою тетрадь матери послали. Ну, ничего, теперь и тебя переправим ей целехонького. Обрадуем…

— Возьмите меня в отряд, — сказал я.

Полевой ответил не сразу:

— Думаешь, что воевать легко? Вот дядька твой уже довоевался.

— Я буду выполнять все ваши приказы. Я знаю, что трудно… Но я никогда не отступал и… и не отступлю…

Полевой положил руку мне на плечо, ласково сказал:

— Да ты у нас и так в отряде числишься. Я твоей работой доволен.

Хоронили дядьку Никиту только я, Степа и два партизана, которых выделил Полевой. Отряд был уже далеко, и партизаны хотели скорее освободиться, чтобы не отстать от отряда. Но тетка Варвара никак не могла расстаться с мертвым телом. Рыдая, она сказала:

— Надо хоть сорочку чистую надеть.

И, продолжая плакать, долго возилась у ручья, стирая рубаху дядьки. Партизаны так и не дождались, когда можно будет тело предать земле. Они попрощались и ушли. Тогда тетка сказала: