Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души - Алексей Бердников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы за стены цепляемся, стенясь,
Невмогуту нам от телесной скорби,
И миром мору -- ORBI, URBI, MORBI -
Поклоны бьем, то каясь, то винясь,
Но бич все не преста, и велий мор бе,
Сошедший за греси на худых нас.
Сошедший за греси на худых нас,
Сей мор казнил направо и налево,
Там юну Дафну обращая в древо,
А здесь стрелою извлекая глаз.
Кровь выбирала ей лишь видный паз -
Излиться из кишечника и зева,
И, будь ты старец важный, будь ты дева
Невинная, кто мог избавить вас?
Жар головой овладевал тотчас,
Пусть головой, владеющей умами,
Умы же в страхе разбегались сами.
Но, затаясь иль в панике мечась,
Петляя мыслями или следами,
Не отдаляли смерть мы и на час.
Не отдаляли смерть мы и на час,
Но тем скорее приближали много,
Чтоб, корчась в темном пламени стоного,
Кончину звать, смирясь и огорчась.
Законы кинули нас, отлучась,
И все, что было вычурно иль строго,
Близ Бога стало лишно иль убого -
И мерло в соучастии, сучась.
Упали нравы, цены подскочили, -
Всяк, не желая черпать грязь лицом,
Хамил и бражничал перед концом.
Забыто было все, чему учили;
С кифарой под полой, в ноздре с кольцом,
Бежали те, кому нас поручили.
Бежали те, кому нас поручили:
Одни под землю, те на небеса, -
И было все то Божия роса,
Чем мы в глаза нестужие мочили.
Не стану отрицать, что нас лечили
Работники -- на найм и за фикса, -
Но жала их -- уж не стрела, коса,
Заразой же их -- будто проперчили.
Равно все те, кто от стерва вкусили,
Хоть зверь, хоть птица, будь то волк иль вран, -
Все в муках издыхали, как от ран,
И паки тлю заразы разносили
Для четырех открытых взгляду стран -
Равно для рыб все сказанное в силе.
Равно для рыб все сказанное в силе,
Тлетворный дух, идущий изо рта,
Не оставлял ни древа, ни куста,
С которых бы листы не обносили.
Покойников во двор не выносили,
Однажды смерти зайдена черта, -
И часто помертвевшие уста
Жевали то, что съесть живой не в силе.
С небес открылся неширокий слаз,
И праведные сонмы оземлились
И с беженцами заплелись и слились.
Встречь шли за скалолазом скалолаз,
Живые хлебом с мертвыми делились.
Из тех, что видел, что не видел глаз.
Из тех, что видел, что не видел глаз,
И часто человеческое око
Обманывалось в образе жестоко,
Народом смертным населяя плас.
И часто ноги уносили в пляс,
А руки вглубь свежительного тока
В объятьях смерти, принятой с Востока,
Не ведая, что жизнь их пресеклась.
Бывало так, что и умерший раз -
В жестоких муках изгибал вторично -
Подчас заочно, но нередко лично.
И продолжался чардаш либо брасс
В пределах, что с земными околично,
С лицом, сведенным болью без прикрас.
С лицом, сведенным болью без прикрас,
Стяжатель хапать продолжал на ложе,
А сеятель разбрасывать, что всхоже,
Но бесполезно, кинутое раз.
Став королевой младших всех зараз,
Болезнью века, истиной его же,
Хворь отказала насморку и роже
И прогнала софистику с террас.
Тот с фразой умирал, те молча гили,
Но умирали все же, и дома
Швыряли души, как стручка спрангили.
Душ восприимницей была Сама
Живительного Эроса кума.
Волна купели прядала в могиле.
Волна купели прядала в могиле,
И женщина, вчера лишь на сносях,
Сегодня видела на воздусях
Плод живота в крылышковой стригили.
Но припадали на плечо враги ли,
Друзья ли разбегались на рысях,
Ничей порыв не сник и не иссяк,
Покуда судоргой не заштангили.
И мысли, что живой сплетал язык,
Предсмертная икота либо рвота
Умело расплетала для кого-то,
Кого бессилен нам назвать язык
И оценить так непомощна квота,
И, словно квота, мал любой язык.
И, словно квота, мал любой язык,
Приученный к тому, что ощутимо.
Вотще молитвой сердца Диотима
Пыталась алый погасить язык.
Что десять лет спасало нас? Язык
С его чудесными авось, вестимо?
Идеология, что так костима,
Что без костей не выдержал язык?
Когда язык нам приподнес "не буду"?
Когда решил молчать, в какую рань?
Когда мы в подлую ввязались брань
И лжи раскачивали амплитуду,
И честным сыпали хулу и брань, -
Но, если буду жив, я с тем не буду.
Нет, если буду жив, я с тем не буду, -
Я говорил себе в прыщах, гугнив,
Нутром огрузлым гноен и огнив
И подотчетен лишь брюзге и зуду.
Просить вторях одну и ту же ссуду
Я не могу, я для того ленив,
К тому ж, мой колос средь Господних нив
Исполнился и подлежит сосуду.
Ты видишь, я теперь сплошной гнойник,
И это хорошо, затем что важно...
Почто почтил еси так авантажно? -
Не ведаю холоп Твой и данник,
Взывающий в моей юдоли блажно
К Тебе, покоя моего родник.
В Тебе покоя моего родник,
Да вот еще, пожалуй, Диотима,
К нам приходящая невозмутимо,
Как будто корью болен ученик.
-- Сократ, ты стал ветрянке ученик,
И оттого в тебе необратима.
В страданьях ты погряз неисхитимо,
Себе единый циник и ценник.
Не счел бы ты, любезный, за причуду
Страсть к горькому беременных? -- Сочту! -
-- А к горечи любовников? -- И ту!
-- У кратких мыслью -- к долгому прелюду? -
-- Конечно! -- Словом, не забудь черту
У тех, вторых и третьих. -- Не забуду. -
-- У тех, вторых и третьих, -- Не забуду.
-- Я знаю. Есть пространная черта
Вкушать их благо с судорогой рта,
А не чесать, где чешется -- по зуду.
Ты не согласен? -- Да, согласен! -- Буду
Конкретнее. Что хуже: маята
Или поброшенность? -- И та, и та!
-- Берешь ли жар иль крайнюю остуду?
-- Нет, выбракую обе. -- Из толик,
Тебе отпущенных, что б ты оставил,
А с чем расстался -- с даром, что велик,
Иль с тем что меньше? -- С меньшим бы! -- Из правил
Смягчил бы жесткое? -- Ага б. Исправил. -
-- И взыщешь истины суровый лик? -
-- Я истины взыщу суровый лик?
Конечно же, а что -- не должен паки? -
-- Но отчего ты слушаешь все враки
Тех, кто по мненью множества, велик?
Во лжи ли ищут правоты толик?
Возможен ли в пустыне свет Итаки?
И если взад плывут толчками раки,
Не наш ли путь от рачьего отлик? -
-- О Диотима, что подобно чуду
Сих слов божественных! Они во мне
Слагаются, как золото на дне
Канистры, в ту же темную посуду, -
Но в праве ль я теперь молить о дне,
Когда тоски и страха не избуду?
***
Что горла язычки гортани лили
Единственной достойной тварью в нас
Боюсь что нет боюсь что как сей час
И голос тот кому нас поручили
И я прорепетировать вам в силе
Незаинтересованный в нем глаз
А молвить истинно и без прикрас
Команду я не обрекал могиле
Изменник ты и прикуси язык
Тех пятерых и я ведь лгать не буду
Зане изобретательства родник
Так что есть резидент не то забуду
Как побледнел как дернулся твой лик
Как вошь изъяв позволь я мысль избуду
VII.I Глас
Как вошь, изъяв, позволь, я мысль избуду,
По ней же, голоса, те, что слышны -
Те из близи, а се из вышины, -
Одни вподобье вод ужасных гуду, -
Иные писку мыши либо зуду
На коже насекомого равны,
Как бы из полостей внутри стены,
Известные, истекшие в остуду, -
Те, словно жар, поющие в камнях,
Когда их зной и ветры округлили, -
Песчаник, мрамор, галька, известняк, -
Все шопоты, все звоны, трели, дрили,
Всяк посвист, оперяющий ивняк, -
Что горла, язычки, гортани лили, -
Те горла, язычки, гортани лили
Не с ломом ли серебряным? -- весь шум,
Плеск крылий, гогот, бурунов бурум,
То, что разлили, то, что вместе слили,
Все, что настроили, настропалили,
Все дудки дудкины, струны хрум-хрум,
Ну, словом, все -- не блазнит ли твой ум
Зловещею напраслиною гили?
Не к прорицанью ль тянет, соблазнясь,
Твой мозг тогда, инструмент сей неверный
Божественной услады непомерной,
Внимательную душу, словно князь,
Охотливый за легконогой серной,
Единственной достойной тварью в нас? -
-- Единственной достойной тварью в нас
Ты взыщешь душу, -- Да. -- Ответь тогда мне,
Зачем в ветрах, в воде ручья и камне
Многоголосый зиждется парнас?
Когда б весь этот шум был не про нас
Или не в нас, что все одно пока мне,
Не слишком ли была бы жизнь легка мне,
Не лучше ль было б ей одной без нас? -
-- Зачем, тебе отвечу не тотчас,
Но полагаю, что без нас ей лучше. -
-- Хотя б и люди померли все? -- Хуч же!
-- Но голоса, от нас разоблачась,
Тогда б исчезли? -- Без особых буч же!
-- Боюсь, что нет. Боюсь, что, как сей час.
Боюсь, что нет. Боюсь, что, как сей час,
Из голосов любой не кинет службы,
Лишившись нашей зависти и дружбы.
На вечер жизни. Навсегда. На час.
