Право на одиночество - Ника Соболева

Да и разве она имеет значение? Ничто больше не имеет значения. Ничто, кроме моих воспоминаний.

Вся жизнь – воспоминание… Наверное, так и становятся снежными королевами. Когда понимаешь, что потерял самое важное, что было в твоей жизни, в душе поселяется холод.

Утро первого сентября встретило меня запахом цветов. Он навязчиво лез мне в ноздри, когда я спускалась по лестнице и когда шла к метро, а в вагоне многочисленные школьники и их родители пихали свои букеты всем окружающим в лицо, и я закрывала глаза, лишь бы не видеть…

Два гроба и море цветов. Сладкий, тошнотворный запах бутонов роз, лилий, нарциссов, гвоздик. Каких только цветов там не было!

Ненавижу.

Настроение и так было не аховое, а после всех этих букетов испортилось окончательно. Поэтому в издательство вошла уже не снежная королева. Медуза горгона, однозначно.

На работе еще никого не было, кроме охранников, разумеется, которые поперхнулись своими приветствиями, наткнувшись на мой хмурый взгляд.

Я поднялась на наш этаж и, уже достав ключ от кабинета из сумочки, обнаружила, что он открыт. Это означало, что кто-то уже пришел…

В нашем со Светочкой кабинете никого не было. Только количество сваленных на мой стол документов, книжек и папок с рукописями говорило о том, что ждет меня сегодня настоящий трындец. И не только сегодня, судя по всему.

Я тихо прошла на свое место. Села, включила компьютер, прислушиваясь к звукам из кабинета Громова. Мой начальник там явно был – я слышала его тихие шаги.

Писем на почте было не очень много – значит, Света ее все же чистила, за что я ей при случае обязательно скажу спасибо. Теперь нужно разобраться в том, что вообще здесь без меня происходило… Ага… вот и отчет по совещаниям…

Я так погрузилась в служебные документы, что не заметила, как открылась дверь кабинета Громова и он собственной персоной оттуда вышел. Очнулась я, услышав его тихий голос.

– Наташа.

Я вздрогнула. Зачем-то вскочила с места, изо всех сил сжимая пальцами верхнюю книжку в стопочке с сигнальными экземплярами.

– Доброе утро, Максим Петрович.

Мой голос прозвучал спокойно, что не могло не радовать. Но когда я посмотрела на Громова…

Клянусь, я ни разу не видела у него такого выражения лица. Он сейчас был похож на человека, который очень долго не ел, и вот – ему наконец принесли на блюдечке вкусный тортик… или курочку…

Мне захотелось залезть под стол. Причем желание было таким сильным, что я изо всех сил сжала эту несчастную книжку.

Некоторое время он молчал, просто пожирая меня своими сверкающими глазами. Как я выдержала этот взгляд – не знаю, но я не отвернулась.

Прошло несколько долгих минут, прежде чем Громов наконец тихо сказал:

– Как отдохнула?

– Хорошо, – ответила я тем же бесстрастным, ровным голосом, который еще ни разу меня не подводил. – А вы?

И тут – о чудо! – Максим Петрович наконец отвел глаза.

– Тоже неплохо. Будь добра, разберись сегодня во всех накопившихся делах, завтра у нас совещание по новинкам, – сказал он, глядя куда-то вбок. – И… там на столе несколько рукописей, по которым ты должна написать заключение. Это просьба отдела маркетинга.

И, развернувшись, Громов скрылся в своем кабинете.

Только после этого я наконец смогла вдохнуть полной грудью. Надо же… Я так боялась этой встречи, боялась выяснения отношений, а ничего не последовало. Он даже не попытался ко мне приблизиться!

Я опустилась на стул, чувствуя себя очень странно. С одной стороны, я была рада этому… А с другой…

Мне самой до боли хотелось к нему прикоснуться.

Через полчаса в кабинет ворвалась Светочка. Порывисто обняв меня, подруга заявила:

– Так, Зотова, пока я не забыла – с тебя двести рублей Громову на день рождения.

Я зависла.

– Э-э? А когда у него день рождения?

– Послезавтра. Тридцать девять лет исполнится. Большой мальчик, – и, хихикнув, Светочка скрылась под столом в поисках своих туфель, которые она вечно раскидывала по всему свободному пространству.

Я закусила губу. И чего теперь делать? Дарить ему что-нибудь от себя или нет? А если дарить – то что?

– Свет?

– Ась?

– А от коллектива мы что дарить будем?

– Чего-чего. Будто ты сама не знаешь? Премию в конвертике. Если учесть, что послезавтра по поводу его дня рождения намечается большой банкет, она ему более чем пригодится. Такую прорву народу прокормить – это ж куча денег нужна.

– И пропоить, – вздохнула я.

– Это само собой!

До конца этого дня Громов меня не потревожил. Я видела его еще пару раз, но Максим Петрович меня игнорировал. Уходил по своим делам, принимал у себя других людей, а меня для него словно не существовало. Как будто я до сих пор в отпуске была.

Ну и ладно. Можно подумать, мне очень нужно его общество!

Почти то же самое повторилось на следующий день. И – хотя на совещании мы сидели рядом и даже выступали единой силой – я чувствовала между нами стену отчуждения. Впрочем, никто, кроме нас самих, этого не замечал. Хотя я была уверена, что Светочка все видит. Она ведь всегда все замечала. Но, тем не менее – подруга молчала. Она всегда чувствовала, когда лучше промолчать.

А потом наступила среда, день рождения Громова. В этот день мы работали до двух, а потом, как выражалась Светочка, наступало время «официальной пьянки». И на эту пьянку Максим Петрович привез кучу алкоголя и продуктов, часть из которых свалил у себя в комнате, а вторую – запихал в холодильник. На количество спиртного и съестного мне было страшно смотреть.

На продукты и выпивку Громов не поскупился. Столы в переговорных – трех смежных комнатах для встреч редакторов с авторами – просто ломились. На моей памяти такое было лишь однажды – когда справляли 60-летие Королева.

И ровно в два часа дня началось то, ради чего многие сегодня пришли на работу, – «официальная пьянка». Тосты, поздравления, целования-обнимания… Я никак не могла осилить даже один бокал шампанского, глядя, как странно похудевший и осунувшийся Громов стоически выдерживает потоки лести, льющиеся со всех сторон.

– Наталья Владимировна, а что же вы! – воскликнул вдруг кто-то. – Что же вы не поздравите своего начальника?!

Я посмотрела на того, кто так настойчиво просил меня высказаться. Молотов. И в глазах у него – колючки. Что ж, этого следовало ожидать.

Все замолчали. Я вздохнула. Так было всегда, еще со школы. Когда я начинала говорить, все непроизвольно замолкали. И я до сих пор не могла понять, в чем причина такого внимания.

Но я не видела никого, кроме Громова. Он смотрел на меня совершенно… равнодушно, лишь с легкой улыбкой на губах. Я до боли в костяшках пальцев сжала бокал с шампанским.

– С удовольствием. Хотя я не очень хорошо умею произносить тосты, поэтому буду краткой. Максим Петрович, здоровья вам и всем вашим близким. Терпения и спокойствия на нашей нервной работе.

Послышались осторожные смешки.

– И успехов во всех начинаниях, – я салютовала бокалом, показывая этим, что закончила. Со всех сторон раздались радостные крики, Громов, кажется, поблагодарил меня, но я уже ничего не слышала. Подождав несколько минут, я осторожно поставила бокал на стол и вышла из переговорной.

В нашем со Светочкой кабинете было на удивление тихо. Звуки «официальной пьянки» сюда не долетали. Я подошла к окну и открыла его.

Шел дождь. Листья на деревьях еще были зелеными, но на улице уже пахло осенью. Это был легкий, пряно-сладкий запах, «запах старения», как говорила моя мама. Я вдохнула полной грудью, чувствуя, как уходят дурные мысли, тревоги, боль. Там, на этом празднике жизни, мне не было места.

Да и видеть равнодушного Максима Петровича с некоторых пор стало выше моих сил.

– Наташа.

Я вздрогнула, услышав этот голос. Как я умудрилась не заметить, что он зашел в кабинет?

Я обернулась. Громов стоял недалеко от двери. И он больше не выглядел равнодушным или отрешенным. В его глазах я увидела беспокойство. Но… что за странности?

– Почему ты ушла?

Я вздохнула. Неужели он пришел только затем, чтобы узнать, почему я ушла из-за праздничного стола?

– Вы сердитесь? – выдохнула я, почти не подумав, что говорю.

Максим Петрович непонимающе посмотрел на меня.

– Нет. Я просто хотел узнать, что случилось, почему ты не хочешь быть вместе со всеми?

– Я не об этом. Я… я хотела узнать… Вы сердитесь, что я взяла отпуск на весь август?

Несколько секунд Громов просто смотрел на меня. Его глаза ничего не выражали. А потом он отвел взгляд.

– Если я и сержусь, то только на себя, – чуть слышно ответил он.

– Но… В тот день, когда я вернулась… Вы так смотрели на меня! И потом, все эти дни… Почему вы меня игнорировали?

Я с удивлением услышала в своем голосе все, что испытала за это время – обиду, непонимание, горечь, разочарование. На последнем слове мой голос задрожал.

И тогда Максим Петрович поднял голову. Он смотрел на меня со странным удивлением, смешанным с недоверием и страхом.