Право на одиночество - Ника Соболева

Но я не высказывала эти мысли подруге, справедливо полагая, что каждый человек волен сам делать выбор. И поступать так, как ему хочется. Особенно если речь идет о его собственной судьбе… Никто ведь никого не насиловал.

Что же касается Громова… Я о нем просто не думала. Сначала, безусловно, я изредка вспоминала его, особенно перед сном. Но потом… Аня и ее выходки выселили из моего сознания все посторонние мысли. Единственное, на что я была еще способна, – это письма Антону, даже разговаривать с ним дольше пары минут не получалось. Кое-кто начинал нетерпеливо приплясывать и вопрошать: «Ну, долго еще ты будешь лясы точить?» В такие моменты мне хотелось обзавестись чугунной сковородкой. Ну, или на худой конец взять в руки большой половник или скалку…

Однако на последней неделе отпуска ко мне вернулся страх. Я с ужасом думала о том, как вернусь в «Радугу», как вновь увижу своего начальника, как… Только бы он не брал меня больше за руку! Только бы не подходил близко! Только бы…

Видя мое состояние, Аня хмурилась и пыталась меня растормошить с помощью вечерних возлияний и поездок за город, по грибы. Как ни странно – помогало. И мое решение – не изменять себе ради мимолетной интрижки – становилось все тверже день ото дня.

Август пролетел так, как будто он был не месяцем, а днем. И в последний день лета, переехав от Ани в свою квартиру, я обновила батарейки в «вечной свече», прошептав:

– С днем рождения, отец.

Он улыбался мне со снимка такой знакомой улыбкой, которая при жизни была еще ярче. Если бы не… если бы не я, в этот день ему исполнилось бы 55 лет.

И я закрыла глаза, погружаясь в самое главное воспоминание о папе – такое же яркое, как глаза и улыбка мамы, и такое же теплое, как южное море в летний день.

Я стояла посреди залитой солнцем лесной полянки. Мне девятнадцать, лето выдалось удивительно урожайным на грибы, и папа взял меня с собой за город.

За прошедшие два часа мы с ним набрали почти по полной корзинке белых. И сейчас я стояла, подставив лицо под летнее солнышко, наслаждаясь его ласковыми лучами.

– Смотри, какой белый, Наташа! – позвал отец, приближаясь ко мне с грибом в правой руке. Это был большой боровик со светлой шляпкой и толстой ножкой, настоящий красавец.

– Ух! – выдохнула я, забирая гриб у папы и с восхищением его рассматривая. Сбоку налип коричневый дубовый листочек, и я осторожно счистила его.

– Пойдем покажу, где я его нашел, там наверняка осталось и на твою долю, – засмеялся отец.

Я кивнула и радостно зашагала следом за ним, аккуратно положив боровик в корзинку.

В лесу дивно пахло травой, мокрой землей, а еще – грибами. Этот грибной дух не спутать ни с чем тому, кто, как я, с самого детства всюду ходил за папой-грибником. Свой первый боровик я нашла в полтора года, когда мама повела меня в кустики справить естественную надобность.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая только шелестом листвы и пением птиц. Для жителей города это удивительное ощущение – ведь в любом парке слышно шум автотрассы. А сейчас я не слышала ничего, кроме наших шагов, ветра в кронах деревьев и чириканья какой-то невидимой птички.

– Папа, – позвала я.

– Да, доченька?

– Скажи, а почему ты так долго не любил маму?

От неожиданности отец оступился и чуть не выронил корзину с грибами. Я улыбнулась, глядя, как он собирает выскочивших из нее боровиков.

– Э-э-э… В связи с чем вопрос?

– Ну просто интересно стало. Глядя на вас сейчас, трудно поверить, что мамина история любви… точнее, ваша история любви – правда. Не понимаю, как ты мог не любить ее.

Как я ни старалась смягчить свой голос, в нем слышалось осуждение.

Папа вздохнул, остановился и сел на поваленное дерево, лежавшее неподалеку. Недолго думая, я устроилась рядом, приготовившись слушать.

Такими уж были мои родители – они никогда не отлынивали от важных для меня разговоров. Вот я – да, отлынивала, а папа с мамой всегда отвечали на мои архиважные вопросы. И только после того, как их не стало, я поняла, насколько это было удивительно… и ценно для меня.

– Понимаешь, дочка, все люди меняются с течением времени. То, что тебе кажется правильным решением сейчас, через год будет казаться невыносимой глупостью, и наоборот. Вот так и я… Ты ведь слышала нашу историю со стороны мамы и восприняла ее тоже со стороны мамы. А теперь попробуй представить себя на моем месте. Представь, что ты встречаешься с девушкой, которую любишь, а потом оказывается, что эта девушка тебе изменяет. А другая девушка, которую ты считаешь своим другом, любит тебя совсем не как друга. Тут есть от чего свихнуться, тебе так не кажется?

Подумав, я согласно кивнула.

– Вот и я… С одной стороны, я понимал, что общение со мной приносит Лизхен только боль, а с другой – не мог от нее отказаться. Каждый раз, когда я решал – все, больше я ей не звоню, пора это прекращать – мне через пару дней становилось невыносимо. Твоя мама, Наташа, обладает удивительным даром – дарить тем, кто ее окружает, тепло и свет, спокойствие и радость. Ты знаешь это не хуже меня. И рядом с ней я действительно оживал. И каждый бы ожил, зная, что его любит такая прекрасная девушка!

Я хотела возмутиться, но отец опередил меня:

– Я знаю, Наташа – я эгоист. И если бы на моем месте была Лизхен, она бы смогла отказаться от общения со своим несчастным и влюбленным другом. А я вот не смог. Но в конечном счете, дочка, разве не привел этот мой эгоизм к нашему совместному счастью? А вот что было бы, будь я так же благороден, как твоя мама, – еще неизвестно… Скорее всего, мы жили бы, как многие люди – с нелюбимыми под боком, страдая от того, что расстались друг с другом.

Я вздохнула. Сказать на это мне было нечего. Действительно, если бы на месте отца была мама… я точно не появилась бы на свет.

– Мне нравилась Лизхен, всегда нравилась. И если бы она не призналась мне в любви столь поспешно, возможно, я бы сам стал за ней ухаживать. Но то письмо с признанием страшно напугало меня. И я стал бояться своих чувств, дочка. Ты сейчас вряд ли сможешь понять это, но, поверь, такое поведение свойственно многим молодым мужчинам. Особенно свободолюбивым. Я понимал, что Лиза может ограничить мою свободу. Есть такие девушки, с которыми возможны только серьезные отношения, и никак иначе. Твоя мама как раз из таких. И поэтому я сам отталкивал ее, когда начинал бояться, что Лизхен опять становится мне немного больше, чем друг. Мне до сих пор стыдно, когда я вспоминаю, как я тогда себя вел и что говорил ей.

Отец поморщился. Да уж, «стыдно»… Я была готова убить его за то, что он так обидел мою маму.

– До сих пор не понимаю, как она смогла тебя простить, – буркнула я. – Я бы точно не смогла. Никогда в жизни!

Вскинувшись, я вдруг увидела, что папа смотрит на меня и улыбается.

– Ты – наша дочь, Наташа. И поэтому я искренне сомневаюсь, что ты в будущем будешь столь же принципиальна, как сейчас. Понимаешь, когда мы слышим чужие истории, читаем книги или смотрим фильмы, мы воспринимаем это… отвлеченно, что ли. А когда такое происходит в собственной жизни… Здесь все видится несколько с другой стороны, дочка. Когда смотришь в глаза человеку, которого любишь, и знаешь, что он любит тебя и жалеет о своем поступке… Простить легко, дочка.

Почти то же самое мне сказала мама несколько лет назад, когда я плакала из-за Антона. Насколько похожими всегда были мысли и чувства моих родителей… Словно они – не два разных человека, а один, просто родившийся почему-то в двух телах.

Впрочем, возможно, так оно и было.

Я смотрела на отца, чьи голубые глаза смеялись, на его искреннюю улыбку, и поневоле тоже начинала улыбаться…

И в тот момент я почувствовала, что тяжесть наконец спала с моего сердца. Эта тяжесть поселилась там, когда мама рассказала их с папой историю любви. И отец, такой идеальный, вдруг увиделся мне совершенно в другом свете. Эгоистичным и холодным человеком, который, не смущаясь, унижал любившую его девушку.

Но теперь, после его слов, смотря на его улыбку, я поняла, что больше не злюсь. Наверное, так же было и с мамой…

«Все люди ошибаются, дочка… Простить было легко».

– Я очень люблю твою маму, – тихо сказал отец. И пусть он улыбался, глаза его были серьезными.

– Я знаю, – кивнула я. – А я люблю вас.

Прислонившись к холодному стеклу дверцы книжного шкафа, я повторяла эту фразу, как молитву:

– Я люблю вас… Люблю… Больше, чем я могла тогда себе представить.

Воспоминание об отце прогнало последний страх из моей души. Я больше не думала о предстоящей встрече с Громовым… Все равно ее не избежать, так какой смысл трястись?

Да и разве она имеет значение? Ничто больше не имеет значения. Ничто, кроме моих воспоминаний.

Вся жизнь – воспоминание… Наверное, так и становятся снежными королевами. Когда понимаешь, что потерял самое важное, что было в твоей жизни, в душе поселяется холод.