Ангелы Опустошения - Джек Керуак

–  Попался!  – пока я проигрываю большие громкие пластинки, Онеггера, а Рафаэль крутит Баха – Мы только придуриваемся, а на самом деле я гоняю за двумя картонками пива.

Тем временем хозяин, Эрман, который спал у себя в комнате, выходит, немного наблюдает за нами и возвращается в постель – Ему до фонаря, ему хватает той музыки что ревет для него – Это пластинки Рафаэля, Реквиемы, Вагнер, я прыгаю и запускаю Телониуса Монка —

–  Это смешно!  – вопит Рафаэль изучая свою безнадежную шахматную позицию – Затем позже: – Поумрей ты не даешь мне закончить эндшпиль, ты стягиваешь все шахи с доски, поставь их обратно, чё —

А Коди срывает фигуры с доски и снова швыряет их так быстро что я вдруг спрашиваю себя а не Мелвиллов ли он Шулер[77] играющий в баснословно скрытные честные шахматы.

95

Потом Коди уходит в ванную и бреется, а Рафаэль тяжело опускается за пианино положив один палец на клавиши.

Ударяет одну ноту затем две и снова одну —

Наконец он принимается играть мелодию, прекрасную мелодию никем не слыханную прежде – хоть Коди, с бритвой у подбородка, и заявил что это «Остров Капри»[78] – Рафаэль пускается раскладывать задумчивые пальцы по аккордам – довольно скоро у него весь сонатный этюд выходит так изумительно что получаются связки и рефрены, возвращается к рефренам со свежими новыми темами, поразительно как неожиданно он выплямкивает совершенный нотный плач возобновляя свою Песнь Итальянской Птицы Любви – Синатра, Марио Ланца, Карузо, все поют эту птичье-чистую ноту виолончельной печали какая видна у грустных Мадонн – их притягательность – у Рафаэля притягательность как у Шопена, мягкие понимающие пальцы с разумением возложенные на клавиатуру, я отворачиваюсь от окна возле которого стою и неотрывно гляжу на играющего Рафаэля думая. «Это его первая соната» – Я замечаю что все тихонько слушают, Коди в ванной а старина Джон Эрман в постели, уставясь в потолок – Рафаэль играет на одних белых клавишах, как будто в предыдущей жизни возможно (помимо Шопена) он мог быть неизвестным органистом в звоннице игравшим на древнем готическом органе без минорных нот – Поскольку он делает все что ему хочется со своими мажорными (белыми) нотами и извлекает неописуемо прекрасные мелодии которые неуклонно становятся более трагичными и разбивают сердце, он чистая птица певчая, он сам это сказал, «Я чувствую себя птичкой певчей», и сказал он это так сияюще. Наконец у окна пока я слушаю, каждая нота совершенна и впервые в его жизни он за пианино перед серьезными слушателями вроде преподавателя музыки в спальне, становится так грустно, песни слишком прекрасны, чисты как и его высказывания, показывают что рот у него так же чист как и рука – его язык так же чист как и рука так что рука его знает куда идти за песней – Трубадур, Трубадур Раннего Возрождения, играет на гитаре для дам, а они от этого плачут – Я от него тоже плачу… слезы наворачиваются мне на глаза когда я его слышу.

И я думаю «Как же давно это было я стоял у окна, когда был учителем музыки в Пьерлуиджи и открыл нового гения в музыке», у меня в самом деле бывают такие грандиозные мысли – означает что в предыдущем перерождении я был мной а Рафаэль новым гениальным пианистом – за занавесями всей Италии плакала роза, и луна освещала птицу любви.

Затем я представляю себе как он играет вот так, со свечами, как Шопен, даже как Либерачи, бандам женщин вроде Розы, заставляя их плакать – Я воображаю себе это, зарождение спонтанного виртуоза-композитора, чьи работы записываются на магнитофон, потом переписываются нотами, и он следовательно «пишет» первые свободные мелодии и гармонии мира, которые должны быть древней нетронутой музыкой – Я вижу, по сути, он возможно музыкант даже более великий чем поэт а поэт он великий. Потом я думаю: «Значит Шопен получил своего Урсо, и теперь поэт дует как по пианино так и по языку» – Я рассказываю все это Рафаэлю, который едва ли не верит мне – Он играет еще одну мелодию все равно такую же прекрасную что и первая. И так я понимаю что он может делать это всякий раз.

Сегодня тот вечер когда нас должны фотографировать для журнала поэтому Рафаэль вопит на меня

–  Не причесывайся – пускай волосы останутся непричесанными!

96

И пока я стою у окна, отставив одну ногу как Парижский Денди, я осознаю великость Рафаэля – величие его чистоты, и чистоту его уважения ко мне – и того что позволил мне носить Крест. Это его девушка Соня только что спросила:

–  Ты разве больше не носишь Крест?  – и таким гадским тоном что как бы указала: носил усталый крестик пока жил со мною?  –

–  Не причесывайся,  – говорит мне Рафаэль, и у него нет денег,  – Я не верю в деньги.  – Человек на кровати в спальне едва его знает, а он въехал такой, и играет на пианино – Преподаватель музыки и впрямь соглашается как я вижу на следующий день, когда Рафаэль начинает играть в совершенстве, после более медленного начала чем прежде из-за моего возможно скоропалительного упоминания о его музыкальном таланте – его музыкальном гении – затем Эрман выходит из своей больничной палаты и разгуливает в банном халате, и когда Рафаэль извлекает совершенно чистую мелодическую ноту, я смотрю на Эрмана а тот смотрит на меня и мы оба похоже киваем в согласии – Потом он стоит несколько минут наблюдая за Рафаэлем.

Между теми двумя сонатами нас все-таки сфотали и мы все напились поскольку кто ж будет оставаться трезвым ради фотографирования и ради того чтобы называться «Пылающе-Прохладными Поэтами» – Мы с Эрвином поставили Рафаэля между собой, как я предложил, как я сказал «Рафаэль самый низенький, должен стоять в середине» и вот так рука об руку все втроем мы позировали перед миром Американской Литературы, кто-то сказал когда затвор щелкнул: «Ну и троица!» типа как про одного из этих Миллионно-Долларовых Игроков – Вот он я левый крайний, быстрый, блестящий бегун, базовый, автор длинных подач, некоторые из-за собственного плеча, по сути я стенобой вроде Пита Рейзера и весь избит, я Тай Кобб, я бью и убегаю и краду и хлопаю по этим базам с искренней яростью, они зовут меня Персиком – Но я чокнут, никому никогда моя личность не нравилась, я отнюдь не Малыш Рут Возлюбленный – Центровой Рафаэль светловолосый Димадж который может разыгрывать безупречный мяч не показывая что он старается или напрягается, такой вот Рафаэль – правый игрок серьезный Лу Гериг, Ирвин, который делает длинные подачи с левой руки по окнам Бронкса на Харем-Ривер – Позже мы позируем с величайшим кэтчером всех времен Беном Фейганом, кривоногие старина Мики Кокрэн вот он кто, Хэнк Гауди, он без проблем надевает и снимает свои щитки и маску между иннингами —

Я хотел добраться до его колледжа в Беркли, где есть маленький дворик и дерево под которым я спал Осенними звездными ночами, листья осыпались на меня во сне – В этом коттедже у нас с Беном был большой борцовский поединок закончившийся тем что я всадил в руку занозу а он повредил себе спину, два громадных топочущих носорога мы боролись прикола ради, как я последний раз делал в Нью-Йорке в мансарде с Бобом Кримом, после чего он за столом разыгрывал Французское Кино, с беретами и диалогом – Бен Фейган с красным серьезным лицом, голубыми глазами и в больших очках, который был Наблюдателем на старой доброй Закваске за год до меня и тоже знал горы – «Проснись!  – вопит он, буддист,  – Не наступи на трубкозуба!» Трубкозуб это муравьед – «Будда говорит: – не перегибайся назад». Я говорю Бену Фейгану: «Почему солнце сияет сквозь листву?» – «Это ты виноват» – Я говорю: «Каково значение того что ты намедитировал что твоя крыша слетела?» – «Это значит что лошадь рыгает в Китае а корова мычит в Японии».  – Он садится и медитирует с большими надрывными вздохами – У меня было видение он сидел в пустом пространстве вот так же, только склоняясь вперед с широкой улыбкой – Он пишет большие поэмы о том как превращается в 32-футового Гиганта из золота – Он очень странный – Он столп силы – Мир станет лучше из-за него – Мир должен стать лучше – И это потребует усилий —

Я предпринимаю усилие и говорю: «Ай кончай Коди тебе должен понравиться Рафаэль» – и поэтому притащу Рафаэля к нему домой на выходные. Я буду покупать пиво для всех хоть и выпью большую часть сам – Значит куплю еще – Пока не разорюсь – Карты правду говорят – Мы, Мы? Я не знаю что делать – Но мы все одно и то же – Теперь я это вижу, мы все одно и то же и всё выйдет отлично если мы только оставим друг друга в покое – Перестанем ненавидеть – Перестанем не доверять – Какой смысл, печальный красильщик?

Разве ты не собираешься умирать?

Тогда зачем покушаться на своего друга и врага —