Ангелы Опустошения - Джек Керуак

–  Чего ты сейчас делаешь?  – смеется он.

–  Ты будешь потом на попойке?  – хорошо – Я сваливаю в бар —

–  Так не напейся же!  – смеется он, он вечно смеется, на самом деле когда они с Ирвином сходятся вместе там просто одни смешочки за другими, они обмениваются эзотерическими таинствами под обыденным византийским куполом своих пустых голов – одна плитка мозаики за другой, атомы пусты —

–  «Столы пусты, и все уже ушли»,  – пою я под синатровскую «Ты учишься тоске»[74] —

–  О это пустые дела,  – смеется Дэвид.  – В самом деле Джек, я рассчитываю что ты лучше проявишь то что тебе в самом деле известно, чем все эти буддистские отрицанья —

–  О я больше уже не буддист – Я больше уже никто!  – воплю я и он смеется и нежно меня хлопает. Он мне уже говорил раньше: «Тебя крестили, таинство воды коснулось тебя, благодари Господа за это – »… «Иначе я и не знаю прямо что бы с тобою случилось – » Это у Дэвида теория такая или верование, что «Христос проломился сюда с Небес чтобы принести нам избавленье» – и простые правила установленные св. Павлом не правила а просто золото, ввиду того что рождены от Христа-Эпоса, от Сына посланного Отцом открыть нам глаза, наивысшей жертвой отдачи Своей жизни – Но стоило мне сказать ему что Будде вовсе не надо было умирать в крови а следовало лишь сидеть в тихом-мирном экстазе под Деревом Вечности, «Но Дже-э-эк, это же не вне естественного порядка» – Все события кроме события Христа находятся в естественном порядке, подчиненном заповедям Сверхъестественного Порядка – Насколько часто по сути я боялся встретиться с Дэвидом, он в самом деле оставлял вмятины у меня в мозгу своими увлеченными, страстными и блистательными толкованиями Универсального Православия – Он бывал в Мексике и рыскал среди соборов и близко дружился с монахами в монастырях – Дэвид к тому же еще и поэт, странный утонченный поэт, некоторые из его дообращенческих (до-ре) стихов были жуткими видениями по пейотлю и тому подобное – и больше нежели мне когда-либо попадалось – Но мне никогда не удавалось свести вместе Дэвида и Коди чтобы по-большому долго поговорить о Христе —

Но вот чтение начинается, вон Меррилл Рэндалл поэт раскладывает свои рукописи на переднем столике поэтому вместе прикончив в сортире квинту я шепчу Ирвину что сваливаю в бар а Саймон шепчет

–  И я с тобой!  – и Ирвину на самом деле тоже хочется но он должен остаться и как бы проявлять поэтическую заинтересованность – Что же до Рафаэля то он уселся и готов слушать, говоря: —

–  Я знаю что это никудышности но мне хочется послушать именно неожиданной поэзы,  – такой вот котеночек, поэтому мы с Саймоном выбегаем едва Рэндалл успевает начать свою первую строку:

«Двенадцатиперстная пропасть что подводит меня к краю поглощая мою плоть»

и тому подобное, какая-то строка что я слышу и больше слушать не хочу, поскольку в ней я слышу ремесло его тщательно упорядоченных мыслей а не сами неконтролируемые невольные мысли, врубись – Хоть у самого меня в те дни вряд ли хватило бы смелости встать там и прочесть даже Алмазную Сутру.

Мы с Саймоном чудом находим бар где за столиком сидят две девчонки ожидая пока их снимут, а посреди зала какой-то паренек поет и играет джаз на пианино, а у стойки бара человек тридцать топчутся за пивом – Мы немедленно подсаживаемся к девчонкам, слегка подталкивая друг друга сначала, но я сразу вижу они не одобряют ни Саймона ни меня, а кроме этого я джаз хочу послушать, а не их нытье, джаз-то по крайней мере новый, и я подхожу и становлюсь возле пианино – Паренька я видел раньше по Телевидению (во Фриско) неимоверно наивный и возбужденный с гитарой вопил и пел, танцуя, но теперь поуспокоился и пытается зарабатывать на жизнь коктейльным пианистом – По ТВ он напоминал мне Коди, более молодого и музыкального Коди, в его Старой Полуночно-Призрачной Гитаре (чаг чагалаг чагчаг чагалаг) я слыхал эту старую поэзию «Дороги», и в его лице я видел веру и любовь – Теперь он выглядит будто Город в конце концов подкосил его и он от нечего делать поблямкивает тут какие-то песенки – Наконец я начинаю немножко подпевать а он начинает играть «Восторг прошел»[75] и просит меня спеть, на полном серьезе, что я и делаю, не громко и отвязанно, подражая до определенной меры стилю Джун Кристи, а это грядущий мужской стиль в джазовом пении, невнятно, свободные наплевательские проскальзывания – жалкое Одиночество Голливудского Бульвара – Между тем Саймон не хочет сдаваться и продолжает джазовать по девчонкам —

–  Поехали все ко мне…

Время летит а мы торчим как вдруг заходит Ирвин, везде он появляется с этими своими большими глядящими глазами, как призрак, почему-то мы знали что он сюда придет (всего в паре кварталов), его не избежать.

–  Вот вы где, чтение кончилось, мы все едем на большую вечеринку, а вы чем занимались?  – а за спиною у него на самом деле Лазарь —

Лазарь просто поражает меня на вечеринке – Это настоящий особняк черт-те где, с библиотекой обшитой панелями содержащей в себе рояль и кожаные мягкие кресла, и большая комната с канделябрами и старыми полотнами, камин со сливочным мрамором и с подставками для дров из чистой латуни, а на столе громадная чаша пунша и картонные стаканчики – И во всей этой болтовне и оре типичного позднего коктейля стоит Лазарь весь сам по себе, в библиотеке таращась на портрет маслом девочки лет 14-ти, спрашивая элегантных педиков что стоят рядом: «Кто она, где она? Можно мне с нею познакомиться?»

Тем временем Рафаэль опускается на кушетку и выкрикивает собственные стихи «Рыба-Будда» и т. п. что у него в кармане пальто – Я прыгаю от Иветты к Дэвиду к еще одной девчонке обратно к Иветте, по сути в конце концов снова показывается Пенни, сопровождаемая художником Левеском, и попойка становится шумнее – Я даже болтаю немного с поэтом Рэндаллом, обмениваясь взглядами на Нью-Йорк – Заканчиваю опрокинув чашу с пуншем себе в стаканчик, неимоверная задача – Лазарь изумляет меня еще и тем как незаинтересованно он прошел проездом через всю ночь, ты такой разворачиваешься а у него напиток в руке, и улыбается, но не пьян и ни слова не говорит —

Диалог на таких вечеринках всегда один большой гвалт который подымается к потолку и кажется сталкивается и громыхает там, когда закрываешь глаза и прислушиваешься получается «Бваш бваш трах» поскольку каждый старается подчеркнуть свой разговор рискуя быть прерванным и заглушенным, в конце концов становится еще громче, напитки не истекают, закуски уничтожаются а пунш вылакан жадно болтающими языками, наконец она вырождается в состязание по крику и как всегда хозяин начинает волноваться насчет соседей и его последний час тратится на то чтобы вежливо прикрыть гулянку – Всегда находятся запоздалые отставшие крикуны, т. е. мы – последних гуляк всегда нежненько выпроваживают – как в моем случае, я иду к чаше с пуншем чтоб вывалить ее себе в стаканчик но лучший друг хозяина деликатно извлекает чашу у меня из рук со словами «Она пустая – а кроме этого гулянка окончена» – последняя кошмарная сцена изображает тусовщика набивающего карманы дармовыми сигаретами щедро оставленными в открытых ящичках тикового дерева – Этим занимается Левеск-художник, злобно оскалившись, художник без гроша, сумасшедший, все волосы у него сбриты до кобылячьей минимальной щетины и весь покрыт коростой и синяками оттого что напился и упал вчера ночью – Однако в Сан-Франциско лучший художник —

Хозяева кивают и подстраховывают нас до самой садовой дорожки и мы все с криками идем прочь пьяной поющей шарагой состоящей из: Рафаэля, меня, Ирвина, Саймона, Лазаря, Дэвида Д’Анджели и Левеска-художника. Ночь только началась.

93

Мы усаживаемся на бордюр а Рафаэль заваливается садясь по-турецки прямо на дорогу лицом к нам и начинает говорить и жестикулировать в воздухе теми руками – Некоторые из нас сидят скрестив ноги – Долгую речь произносит он в которой слышится пьяное торжество, мы все пьяны, но в ней еще все равно есть это птичье-чистое Рафаэлево торжество но вот подходят легавые, и подтягивается патрульный крейсер. Я поднимаюсь и говорю

–  Пошли, мы слишком шумим,  – и все идут за мной следом но фараоны наезжают и хотят узнать кто мы такие.

–  Мы только что вышли вон с той большой вечеринки вон там.

–  Так вы слишком сильно шумели – Нам три звонка от соседей поступило.

–  Уже уходим,  – говорю я и поворачиваюсь идти, а кроме этого полицейские теперь начинают врубаться в большого бородатого Ирвина Авраама и в спасенного благородного на вид Дэвида и в сумасшедшего горделивого художника а затем они видят Лазаря с Саймоном и приходят к выводу что это будет чересчур для их участка, а так конечно и оказалось бы – Я хочу научить своих бхикку избегать властей, как написано в Дао, это единственный путь – Это единственная прямая линия, насквозь —