Свет всему свету - Иван Сотников

Слово «мадьяр» можно перевести на русский язык как «дитя земли». Мадьяры — дети земли.

Свыше тысячи лет назад пришли на берега Дуная венгры-кочевники. С ними слились населявшие страну авары, славянские и другие племена. Кочевники постепенно перешли к оседлости и создали обширное государство. На них сильно сказалось влияние славян, распространилось христианство. Затем наступили века турецкого ига, сменившегося тиранией австрийских Габсбургов. Ни восстание Ракоци, ни венгерская революция не принесли людям освобождения. Мировая война до основания потрясла и разрушила двуединую Австро-Венгерскую монархию. Пламя Октября перекинулось через горы, и казалось, вот она, долгожданная свобода! Но перепуганная Антанта задушила Венгерскую советскую республику. Однако память о своей власти, веру и надежду людей на лучшие времена не смог убить и кровавый режим Хорти. Это по его вине сотни тысяч мадьяр зарыты в могилы на тысячекилометровом пути от Волги до Дуная.

И вот на своей земле мадьяры увидели могучую армию загадочной страны. Хортисты столько лет чернили ее людей, якобы жаждущих крови. Не этим ли объясняется их суровая настороженность в первые дни исторических встреч?

Бойцы быстро поняли, что мадьяры вовсе не дети земли, а ее пасынки, ее рабы. Половина жителей деревни гнет спину на чужих полях. Не потому ли и два миллиона венгерских эмигрантов годами обитают за океаном? Не матерью — злой мачехой была для них родная плодороднейшая земля.

...Запыхавшийся Зубец бессилен вымолвить хоть слово.

— Ну-ну, что там, говори! — тормошил его Березин.

— Тут Павло Орлая чуть не задушили.

Березин вздрогнул от неожиданности:

— Да говори же толком! Кто?

— Шли по улице, — отпив глоток воды, рассказывал замполиту еще не остывший Зубец, — с Павло шли, он завернул попить в избу. Я у ворот присел. Жду, а его нет и нет! Я за ним. Только открыл дверь, а на нем толстущий мадьяр сидит. Я как дам очередь для острастки — тот аж вскочил, к стене прижался, волком глядит. «Вставай, Павло!» — кричу , а он хоть бы двинулся. Сердце у меня зашлось. Думаю, прикончу гада, только смотрю, дверь — настежь и еще мадьяры. Глянули и поволокли хозяина во двор. Я — к Павло, двое мадьяр помогают мне. Смотрим, дышит; мы на шинель его — и в санчасть. А вышли, смотрю: батюшки, хозяина венгры уже повесили. Один из них, что по-русски балакает, говорит мне: дескать, салашист это. Он всю жизнь изводил село...

Чуть погодя небольшая группа мадьяр подошла к штабу. Они не салашисты, они не хотят зла Красной Армии и будут помогать ей, чем могут. А салашиста сами убили.

Березин долго говорил им о недопустимости самовольных расправ: преступника судить бы надо.

— Судить? — развел руками старый мадьяр с острой белой бородкой. — Да его сколько раз судили, все суды оправдывали. Нет, сами верней сделали. Все село спасибо скажет.

Убедить их трудно, ибо суд и несправедливость — для них одно и то же.

Старика с острой белой бородкой зовут Миклош Ференчик.

С малых лет закабалил его помещик Видязо Ференц, по кличке «палач». Его поместье в селе Абонь, под Будапештом. Как король жил. Огромный парк. Особняк с точеными мраморными колоннами. С министрами знался. Если пир — умел шикнуть. А с батраками, с крестьянами — зверя зверее. Без плети его никто не видел. Во дворе у него и сейчас поролка стоит — машина такая, на визгливых кубастых колесах. Вроде станка с обручами для шеи и поясницы. Самого Миклоша дважды укладывали на такую поролку, и потом, бессильный шевельнуться, он месяцами отлеживался в своей конуре.

Мировая война на короткое время избавила его от тирании, но он сам вернулся сюда. Как случилось? А так: русская революция поразила его воображение. Он видел раскрепощенных людей, жил с ними, говорил, ел хлеб, чего там — воевал вместе с ними против мировой гидры. Как воевал? Очень просто. Его пригласил сам Ленин. Да-да, Ленин. Миклош все хорошо помнит. Шел митинг венгерских военнопленных, как вдруг приехал Ленин и сказал, что каждый, кто пожелает, может вступить в Красную Армию. В таком случае, как и русские крестьяне, он получит землю. А кто домой хочет, пусть едет. Советская власть мешать не станет. Сам Ленин так сказал. Как мог Миклош отказать вождю мировой революции? Он и пошел бить белых. В Царицыне был. Буденного видел. А докатилась весть о революции в Венгрии — потянуло домой. Попросился — отпустили. Только добрался до дому, в село Абонь, где семья оставалась, а советскую республику Антанта уже придушила. Видязо Ференц в подвале своего особняка расстреливал венгерских красногвардейцев. И до Миклоша добрался. Услышал, что из России прибыл, — и на поролку. С год отлеживался после той порки. Спасибо, жена отходила. Сыновей растил. С трудом из батраков выбрался. Купил два хольда[39] земли, пусть мало, ему и на полгода не хватает хлеба, а все же — хозяин. Плохо, неграмотным остался. Начал его по-русски один красноармеец грамоте обучать, да не успел. А дома работал, болел. Не до грамоты. Зато в деревне самым известным стал. Придут тайком парни и просят: расскажи, дядя Миклош, о Ленине. Зайдут люди в годах уже, и те просят: расскажи, как Буденный воевал. Тысячи раз рассказывал. Сидят и только головами качают: нам бы, говорят, такую революцию!

— Как же теперь? — допытывался Миклош. — Будет земля?

— Вся ваша, — отвечал Голев.

— Раздавать будете или как?

— Наше дело гитлеровцев бить, — разъяснял Тарас, — руки вам развязать, а земля — ваше родное, венгерское дело. Сами хозяйствуйте.

Миклошу хотелось бы получить землю теперь, но, раз нельзя, он готов ждать, только бы старая жизнь не вернулась.

— А вы берите наших хлопцев в армию, предложил вдруг Ференчик, — пусть привыкают. Должна быть у нас своя Народная Армия.

— Не можем, — объяснял Голев, — у нас своя, у вас — своя. Вон она еще против нас воюет.

— Да то салашистская, нам бы народную теперь...

Голев и ему отсыпал фомичевской пшеницы.

— На-ка, ее «ленинкой» называют: на четверть хольда хватит...

И рассказал, как сеять.

Случай с Павло потряс Максима. Уж не он ли сам обезоружил разведчика? Тогда у Тиссы Максим все упирал на снисходительность к мирным жителям, на беспощадность к вооруженному врагу — и ни слова о бдительности. Ясно, вольно или невольно, а он подставил солдата под удар. Тоже — командир!

К приходу Якорева Орлай уже отлежался и собирался в роту.

— Ну как, Павло? — прямо с порога спросил Максим.

— Придушил, гад, — ответил разведчик, — но позвонки целы. Спасибо Семен заскочил. Каюк бы мне сегодня... А теперь как? Тоже перевоспитывать?

— Мы должны быть бдительны и справедливы.

— Ну нет!

— А по-твоему, уничтожать? Всех подряд? Что ты городишь?

— Так я добром, а он меня за горло.

— А ты присмотрись, — сдержанно убеждал Максим. — Один на тебя, а другие за тебя же.

— Березин говорил, тут почти каждый десятый — хортист.

Максим на минуту смешался. В самом деле, у Хорти было много приверженцев. Двести тысяч отъявленных головорезов он послал на Волгу. Ну, обманутые, те опомнятся, поймут. А как остальные? Нет, тут не так просто. Уж не перегибает ли он в своем заступничестве за венгров? Конечно, не увлекаться, но и не пересолить. Справедливость прежде всего. И разве она исключает борьбу с врагом?

— Я и говорю — с врагом по-вражески, с остальными — по-дружески. И разве я всепрощению учу тебя? Нет, справедливости. Тебе, Павло, дали сильное оружие. Им легко убивать. Смотри не оскверни его. Я не про бой говорю, ты понимаешь.

Прибежал Матвей Козарь. Якорева вызывают к замполиту. Максим пристально взглянул Орлаю в глаза и пошел в штаб. Матвей пригласил Павло к Миклошу Ференчику, и они отправились.

— Скажи, угомонился? — заговорил Матвей дорогой.

— Дай мне волю, всех передушил бы.

— Ну и дурак. Ты разберись. Максим дело говорит.

— Я не против Максима, — не отступал Павло.

— Остынь, Павло, тогда лучше увидишь.

— А ты, вижу, готов уж мириться с ними.

— Сказал же, как все. Подумай, люди сколько лет по-новому жили. Тыщи километров с боями прошли. Они учились, сколько знают. Вот и смотрю, как они говорят, как думают, что делают. Знаю, Оленка спасибо скажет.

— Ты думаешь, я не смотрю? А душа-то горит. Мать, может, все глаза протерла, вздыхая по Василинке. У отца, гляди, все косточки в гробу переворачиваются. А я мирись?

— Видишь, сердце кипит — остановись. Зло — плохой советчик, Павло. Остынь, тогда и суди. А лучше на других смотри — они больше нас сделали, больше и знают.

Дом Миклоша Ференчика, венгра-красноармейца, полон народу. Павло обезоружила сердечность, с какой его встретил хозяин и соседи, пришедшие сюда послушать русских. Они душевно пожимали руки, любовно заглядывали в глаза, желали доброго здоровья. Говорили, венгры понимают русских и никогда не хотели им зла. Каждый из них, чем может, готов помогать русским. У Ференчика сын в Пеште, на заводе, есть знакомые. В русском штабе его просили быть переводчиком, и он обещал отправиться с русскими в Пешт и Буду.