Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант) - Эдвард Гиббон

История иерусалимской церкви является ярким доказательством того, что эти меры предосторожности были необходимы, а иудейская религия оставила глубокий след в умах тех, кто откололся от нее. Первые пятнадцать иерусалимских епископов были обрезанными евреями, и церковь, которую они возглавляли, соединяла закон Моисея с учением Христа. Было естественным, что изначальная традиция церкви, которая была основана всего через сорок дней после смерти Христа и почти сорок лет пробыла под непосредственным управлением его апостола, стала считаться образцом истинной веры. Дальние церкви часто обращались к авторитету своей почтенной родительницы и облегчали ее беды щедрыми пожертвованиями. Но когда в великих городах империи – Антиохии, Александрии, Эфесе, Коринфе и Риме – возникли многочисленные и богатые христианские общины, почтение, которое внушал всем христианским поселениям Иерусалим, постепенно ослабло. Христиане из числа иудеев, или, как их называли позже, назареяне, заложившие основы церкви, вскоре увидели, что тонут во все увеличивающейся толпе тех, кто приходил под знамя Христа из различных языческих религий; а неевреи, которые с одобрения своего собственного апостола сбросили невыносимо тяжелый для них груз Моисеевых заповедей, в конце концов отказали своим более щепетильным братьям по вере в той самой терпимости, которой сначала смиренно добивались для своего культа. Разрушение храма, города и государственной религии евреев назареяне переживали очень тяжело, поскольку в своих нравах, хотя и не в вере, они оставались очень тесно связаны со своими нечестивыми земляками, чье несчастье язычники объясняли презрением Верховного Божества, а христиане, более справедливо, Его гневом. Назареяне переселились из развалин Иерусалима в маленький городок Пеллу на другом берегу Иордана; там эта древняя вера более шестидесяти лет прозябала в одиночестве и безвестности. У них оставалась удобная возможность по-прежнему часто совершать благочестивые поездки в Святой город, была надежда, что однажды им позволят вернуться в те места, которые природа и религия вместе научили их одновременно любить и почитать. Но при Адриане отчаянный фанатизм евреев наполнил до краев чашу их бедствий: римляне, выведенные из себя их постоянными восстаниями, осуществляли свое право победителя с необычной для них суровостью. Император основал на горе Сион новый город, названный Элия Капитолина, дал ему права колонии и установил самые суровые наказания для любого еврея, который посмеет приблизиться к границам этого города, а чтобы заставить местных жителей выполнять эти приказы, оставил там бдительный гарнизон – одну когорту римских войск. У назареян оставалась лишь одна возможность избежать репрессии, обрушенной на всех, и в этот раз земная выгода своим влиянием усилила истину. Назареяне избрали своим епископом Марка, священника-нееврея, который, вероятнее всего, был родом из Италии или какой-либо другой латинской провинции. Он убедил большинство из них отвергнуть закон Моисея, которого их община упорно придерживалась более ста лет. Ценой этого отказа от своих привычек и суеверий они купили право находиться в колонии Адриана и прочнее связали себя с католической церковью.

Когда имя и честь иерусалимской церкви были восстановлены на горе Сион, тем малоизвестным остаткам назареян, которые отказались следовать за своим епископом-латинянином, было предъявлено обвинение в ереси и расколе. Они продолжали жить на прежнем месте – в Пелле, расселились по деревням вблизи Дамаска и создали небольшую церковную организацию в сирийском городе, который тогда назывался Бероя, а теперь называется Алеппо. Имя назареяне стало считаться слишком почетным для этих христиан-евреев, и вскоре они получили презрительное название эбиониты, означавшее, что они (как о них думали) бедны и умом, и имуществом. Через несколько лет после возвращения иерусалимской церкви в Иерусалим возникли сомнения и споры по поводу того, может ли надеяться на спасение души человек, который искренне признает Иисуса Мессией, но все же продолжает следовать закону Моисея. Мученика Юстина его доброе сердце заставило ответить на этот вопрос утвердительно; хотя он произнес этот ответ в высшей степени неуверенно и осторожно, зато осмелился высказаться в пользу таких несовершенных христиан, если те лишь сами исполняют предписанные Моисеем обряды, не утверждая, что эти обряды должны исполняться всеми или необходимы для всех. Но когда у Юстина стали настойчиво требовать заявления о том, как относится к этому церковь, он признался, что среди православных христиан было много таких, кто не только считал, что их иудействующие братья по вере не могут надеяться на спасение души, но не считал возможным ни в чем поддерживать с ними даже общепринятые отношения дружбы, гостеприимства и общественной жизни. Как и следовало ожидать, более суровое мнение одержало верх над более мягким, и невидимая стена навеки разделила учеников Моисея и Христа. Несчастные эбиониты, отвергнутые одной религией как отступники, а другой как еретики, оказались вынужденными четче определить свои взгляды, и, хотя некоторые следы этой устаревшей секты можно было обнаружить еще в IV веке, постепенно ее сторонники обратились кто к церкви, кто к синагоге.

Православная церковь соблюдала золотую середину между чрезмерным почтением к закону Моисея и ошибочным презрением к нему, однако еретики разных толков отклонялись одинаково далеко в противоположных направлениях: одни доходили до крайности в заблуждении, другие в причудливой странности. Эбиониты, признавая религию евреев верной, делали из ее истинности вывод, что она никогда не может быть отменена. Гностики из наличия в ней того, что предположительно было недостатками, столь же поспешно выводили заключение, что она не была установлена мудростью Бога. Некоторые возражения против того, чтобы признать авторитет Моисея и пророков, легко возникают в скептическом уме, хотя их причиной могут быть лишь незнание нами глубокой древности и наша неспособность составить правильное мнение о промысле Божьем. Гностики в своей показной и тщеславной учености с большой охотой ухватились за эти возражения и с таким же большим раздражением стали повторять их снова и снова. Поскольку эти еретики в большинстве своем испытывали отвращение к чувственным удовольствиям, они сурово порицали патриархов за многоженство, Давида за любовные похождения и Соломона за его гарем. Завоевание земли Ханаанской и истребление ее ничего не подозревавших коренных жителей они были не в силах примирить с обычными представлениями о человечности и справедливости. Но, вспомнив кровавый список убийств, казней и резни, которые пятнают собой почти каждую страницу летописи евреев, они признавали, что палестинские варвары имели к своим врагам-идолопоклонникам столько же сострадания, сколько всегда проявляли к своим друзьям или землякам. Переходя от последователей закона к самому закону, они утверждали, что религия, состоящая лишь из кровавых жертвоприношений и мелочных обрядов, религия, в которой и награды, и наказания – плотские и относятся к земной жизни, никак не может внушать любовь к добродетели и служить уздой для пылких страстей. То, что сказано у Моисея о создании мира и грехопадении человека, вызывало у гностиков богохульную насмешку; они не могли спокойно слышать об отдыхе Бога после шести дней труда, о ребре Адама, о саде Эдемском, о древе жизни и древе познания, о говорящем змее, о запретном плоде и о приговоре, произнесенном над всем человечеством за вполне простительный проступок его первых прародителей. Гностики нечестиво считали, что Бог Израиля подвержен страстям и способен ошибаться, капризен при распределении своих милостей, неумолим в случае недовольства, мелочно придирчив, когда требует соблюдения верований, составляющих его культ, и пристрастен, когда ограничивает свое провидение одним народом и временной земной жизнью. В таком существе они не могли обнаружить ни одной черты мудрого и всемогущего Отца Вселенной и допускали, что религия евреев немного менее греховна, чем идолопоклонство остальных народов; но основой их учения было утверждение, что Христос, которого они чтили как первое и ярчайшее воплощение Божества, появился на Земле для того, чтобы спасти людей от их многообразных ошибок и открыть им новое учение, истинное и совершенное. Наиболее ученые среди отцов церкви, проявляя очень странное снисхождение, неосторожно признали верными софизмы гностиков. Признав, что буквальный смысл Божьего промысла, как он дан у Моисея, не совмещается ни с одним принципом как веры, так и разума, они решили, что окажутся в безопасности и будут неуязвимы за широким покрывалом аллегории, которым они осторожно укрыли все чувствительные места этого промысла.

Кто-то более умелый, чем верный истине, заметил, что девственная чистота церкви ни разу не была нарушена расколом или ересью до дней правления Траяна или Адриана, когда со смерти Христа прошло около ста лет. Мы же можем уточнить, что в эти годы ученикам Мессии предоставлялось больше свободы в вопросах веры и отправления культа, чем когда-либо позже. По мере того как границы сообщества христиан постепенно сужались и духовная власть господствующей партии становилась все суровее, многих самых почтенных ее членов призывали отречься от своего особого мнения; это их возмущало и служило им толчком к тому, чтобы утверждать свое мнение, сделать дальнейшие выводы из своих ошибочных взглядов и открыто восстать против единства церкви. Гностики считались самыми воспитанными, учеными и богатыми из тех, кто назывался христианами; их название, означавшее «самые знающие», было то ли принято ими самими из гордости, то ли иронически дано завистливыми противниками. Среди них не было почти ни одного еврея, а главные основатели этого учения, кажется, были родом из Сирии или Египта, где жаркий климат влечет и ум, и тело к лени и созерцательности в делах веры. Гностики примешали к вере в Христа много величавых, но невразумительных утверждений по поводу вечности материи, существования двух начал и мистической иерархии невидимого мира, заимствовав их из восточной философии и даже из зороастрийской религии. Бросившись в эту широкую пропасть, они тут же оказались во власти необузданного воображения, а поскольку неверных путей бесконечное множество и они разнообразны, гностики понемногу распались на более чем пятьдесят различных сект, из которых самыми известными стали базилидиане, валентиниане, маркиониты и позднее манихейцы. Каждая из этих сект могла похвалиться своими епископами и паствой, своими учеными богословами и мучениками; вместо Четырех Евангелий, признанных церковью, эти еретики создали множество историй, в которых дела и речи Христа и его апостолов были приспособлены к принципам веры той или иной секты. Гностики добились успеха быстро и на огромном пространстве. Они заполнили Азию и Египет, закрепились в Риме и порой проникали в западные провинции. В основном они возникли во II веке, процветали в III и перестали существовать в IV или V в результате широкого распространения более модных споров и действий подавлявших это учение властей. Хотя гностики постоянно нарушали покой религии и часто бесчестили ее имя, они не задержали развитие христианства, а, наоборот, способствовали его прогрессу. Новообращенные христиане-неевреи, чьи самые сильные возражения и предрассудки были направлены против закона Моисея, могли быть допущены во многие христианские общины, которые не требовали от их необученных умов никакой веры в прежние откровения. Постепенно их вера укреплялась и становилась больше, и в итоге церковь получила пользу от завоеваний, сделанных ее самыми закоренелыми врагами.