Андроид Каренина - Лев Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только не он. Разве я не знаю его, эту ложь, которою он весь пропитан?.. Это не мужчина, не человек — он робот! Ты должен мне верить, Алексей: внутри него борется сейчас человеческое начало и расчетливая машина. По крайней мере, сейчас человек в нем сильнее, и только это обстоятельство удерживает его от расправы надо мной и тобой. О, если б была на его месте, я бы давно убила, я бы разорвала на куски эту жену, такую, как я. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
— Ты не права и не права, мой друг, — сказал Вронский, стараясь успокоить ее. — Но все равно не будем о нем говорить. Расскажи мне, что ты делала? Что с тобой? Что такое эта болезнь и что сказал доктор?
Она смотрела на него с насмешливою радостью. Видимо, она нашла еще смешные и уродливые стороны в муже и ждала времени, чтоб их высказать.
Он продолжал:
— Я догадываюсь, что это не болезнь, а твое положение. Когда это будет?
Насмешливый блеск потух в ее глазах, но другая улыбка — знания чего-то неизвестного ему и тихой грусти — заменила ее прежнее выражение. Андроид Каренина бесшумно подошла к столу и подала хозяйке стакан воды.
— Скоро, скоро. Ты говорил, что наше положение мучительно, что надо развязать его. Если бы ты знал, как мне оно тяжело, что бы я дала за то, чтобы свободно и смело любить тебя! Я бы не мучилась и тебя не мучила бы своею ревностью… И это будет скоро, но не так, как мы думаем.
И при мысли о том, как это будет, она так показалась жалка самой себе, что слезы выступили ей на глаза, и она не могла продолжать. Она положила блестящую под лампой кольцами и белизной руку на его рукав.
— Это не будет так, как мы думаем. Я не хотела тебе говорить этого, но ты заставил меня. Скоро, скоро все развяжется, и мы все, все успокоимся и не будем больше мучиться.
— Я не понимаю, — сказал он, понимая.
— Ты спрашивал, когда? Скоро. И я не переживу этого. Не перебивай! — И она заторопилась говорить. — Я знаю это, и знаю верно. Я умру, и очень рада, что умру и избавлю себя и вас.
Слезы потекли у нее из глаз; он нагнулся к ее руке и стал целовать, стараясь скрыть свое волнение, которое, он знал, не имело никакого основания, но он не мог преодолеть его.
Установившуюся тишину неожиданно нарушил Лупо — он испуганно вскочил, обманутый чувствительными датчиками: на улице, где-то в отдалении хрустнула веточка под ногой прохожего или проехал экипаж, но роботу показалось, что он услыхал шаги Каренина.
Вронский опомнился и поднял голову.
— Что за вздор! Что за бессмысленный вздор ты говоришь!
— Нет, это правда.
— Что, что правда?
— Что я умру. Я видела сон.
— Сон? — повторил Вронский и мгновенно вспомнил то, что видел днем на мониторе Лупо.
— Да, сон, — сказала она. — Давно уж я видела этот сон. Я видела, что я вбежала в свою спальню, что мне нужно там взять что-то, узнать что-то; ты знаешь, как это бывает во сне, — говорила она, с ужасом широко открывая глаза, — и в спальне, в углу, стоит что-то.
— Ах, какой вздор! Как можно верить…
Но она не позволила себя перебить. То, что она говорила, было слишком важно для нее.
— И это что-то повернулось, и я вижу, что это мужик со взъерошенною бородой, маленький и страшный. Я хотела бежать, но он нагнулся над мешком и руками что-то копошится там… Он копошится и приговаривает по-французски, скоро-скоро и, знаешь, грассирует: «il faut le battre le fer, le broyer, le petrir…» И я от страха захотела проснуться, проснулась… но я проснулась во сне. И стала спрашивать себя, что это значит. И Андроид Каренина, которая в жизни не может вымолвить ни слова, мне говорит: «Родами, родами умрете, родами, хозяйка…» И я проснулась…
— Какой вздор, какой вздор! — говорил Вронский, но он сам чувствовал, что не было никакой убедительности в его голосе. Он исподтишка взглянул на Андроида Каренину, чтобы увидать, как настоящий робот отреагирует на слова хозяйки. Что-то в выражении ее глазного блока, наклоне головы словно бы говорило о том, что она сожалеет о причиненной хозяйке боли, пусть даже и во сне.
— Но не будем говорить. Позвони, я велю подать чаю. Да подожди, теперь не долго я…
Но вдруг она остановилась. Выражение ее лица мгновенно изменилось. Ужас и волнение вдруг заменились выражением тихого, серьезного и блаженного внимания. Он не мог понять значения этой перемены. Она слышала в себе движение новой жизни.
Глава 3
Алексей Александрович после встречи у себя на крыльце с Вронским поехал, как и намерен был, в Оперу-14. Он отсидел там два акта и видел всех, кого ему нужно было. Вернувшись домой, он внимательно осмотрел вешалку и, заметив, что военного пальто не было, по обыкновению прошел к себе. Но, противно обыкновению, он не лег спать и проходил взад и вперед по своему кабинету до трех часов ночи. Чувство гнева на жену, не хотевшую соблюдать приличий и исполнять единственное поставленное ей условие — не принимать у себя своего любовника, не давало ему покоя.
ВЫ С ЛЕГКОСТЬЮ МОГЛИ УБИТЬ ЕГО.
МОГЛИ ОСТАВИТЬ ОТ НЕГО ЖАЛКУЮ ГОРСТКУ КОСТЕЙ В ПЕРЕДНЕЙ.
Алексей Александрович попытался возразить разъяренному Лицу:
— Столь радикальные меры, предпринятые под влиянием сильных чувств, имели бы своим результатом ничтожно малую победу в сравнении с огромными рисками.
ВЫ СЛИШКОМ РОБКИЙ ПРОСТОЙ УДАР ПО ГОЛОВЕ…
— Нет!
РЕЗКОЕ СУЖЕНИЕ ПРОСВЕТА ТРАХЕИ…
— О, Боже, нет!
Этот внутренний разговор, столь обыкновенный для Александра Александровича, который слышал голос в своей голове также ясно, как голос любого другого собеседника, со стороны показался бы бреднями сумасшедшего. Борьба продолжалась до трех часов ночи. Она не исполнила его требования, и он должен наказать ее и привести в исполнение свою угрозу — требовать развода и отнять сына. Он знал все трудности, связанные с этим делом, но он сказал, что сделает это, и теперь он должен исполнить угрозу.
ИЛИ ВЫ ПРОСТО МОГЛИ БЫ…
— Нет! Я не в силах буду сделать этого! И теперь прошу тебя замолчать!
Он не спал всю ночь, и его гнев, увеличиваясь в какой-то огромной прогрессии, дошел к утру до крайних пределов. Он поспешно оделся и, как бы неся полную чашу гнева и боясь расплескать ее, боясь вместе с гневом утратить энергию, нужную ему для объяснения с женою, вошел к ней.
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лежа в кровати, она закрыла лицо руками, когда дверь вдруг слетела с петель и разбилась в щепки об пол.
Лоб его был нахмурен, и телескопический глаз пристально изучал каждый сантиметр ее тела, избегая смотреть в глаза; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, какие жена никогда не видала в нем.
— Что вам нужно?! — вскрикнула она.
— Сядьте! — сказал он.
Она с удивлением и робостью молча глядела на него.
— Я сказал вам, что не позволю вам принимать вашего любовника у себя.
— Мне нужно было видеть его, чтоб…
Она остановилась, не находя никакой выдумки. В голове Каренина послышались слова:
СДЕЛАЙТЕ ЭТО ПРОИЗНЕСИТЕ ЭТО.
— Не вхожу в подробности о том, для чего женщине нужно видеть любовника.
ВЫ ТРАТИТЕ ВРЕМЯ ВЫ ТРАТИТЕ СЛОВА.
— Я хотела, я только… — вспыхнув, сказала она. Эта его грубость раздражила ее и придала ей смелости. — Неужели вы не чувствуете, как вам легко оскорблять меня? — сказала она.
— Оскорблять можно честного человека и честную женщину, но сказать вору, что он вор, есть только lа constatation d’un fait.[12]
— Этой новой черты — жестокости я не знала еще в вас.
— Вы многого не знаете обо мне. Есть стороны моей жизни, моего существования, не говоря уже о бытии всего остального мира, Вселенной, которые вы не в состоянии постигнуть, и, если я открою вам эти тайны, они довершат ваше падение.
Он все более ожесточался, чувство гнева подавляло все остальное, словно лихорадка заставляя кровь вскипать в венах. Лицо кричало в его голове:
КОНТРОЛИРУЙТЕ ОСКОРБЛЯЙТЕ НАСТАИВАЙТЕ ПОДЧИНЯЙТЕ
Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы успокоиться: Алексей Александрович пытался прийти в себя и говорить своим собственным голосом, выбирая слова по собственному желанию, без участия Лица.
— Вы называете жестокостью то, что муж предоставляет жене свободу, давая ей честный кров имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
— Это хуже жестокости, это подлость, если уже вы хотите знать! — со взрывом злобы вскрикнула Анна и, встав, хотела уйти.
— Нет! — закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и через секунду Анна ощутила то же, что и Вронский, столкнувшийся с Карениным в парадном. Она вдруг почувствовала, что не может пошевелить и пальцем, словно марионетка в руках ребенка, ее подбросило к потолку; и, беспомощная, она висела и чувствовала, как горло ее сжимается, а в груди перехватило дыхание. Муж смотрел, как она болталась в воздухе, словно рыба на крючке.